Лиля и не могла не подумать о смерти. Не потому, что вчера ночью отгремели взрывы боеприпасов под Саками: на то, чтобы испытывать чувство страха, за полночь у нее не было сил.
Глядя в окно, она заметила, что между слоями сетки, по самому центру, так, что его невозможно было достать, забилось мелкое насекомое. Насекомое не шевелилось, возможно, не понимая, куда двигаться, чтобы спастись, а может, оно уже было мертвым: солнце палило весь день. «Глупое насекомое! Почему я должна беспокоиться из-за тебя? Чего тебе не хватало? Зачем тебе нужно было пробиваться сюда, за барьер! Вот теперь и сгорай!».
Мысли ее потоком неслись по кругу, по кругу, как карусель. По кругу и все об одном.
Кружитесь! Как бархат небесный экран.
Он густо заполнился золотом звезд.
Пусть храмовый глас говорит про погост.
Кружитесь, как бодро велит барабан!
Женщина перевернулась на живот и вцепилась зубами в подушку. Она была уверена: мужчина, с которым вышла жестокая ссора, думает о ней со злостью, и ее разрывает на части именно из-за этого. Скрюченные пальцы впились в матрас. Она потянулась рукой к алой свече, стоявшей рядом на тумбочке, чтобы поднести к губам и задуть пламя, но движение получилось слишком резким – из столбика теплого стеарина плеснула вязкая жидкость, обожгла ей руку и запачкала простынь цвета брусники.
Наутро сестры по плану пошли на пляж.
– Да, странный народ таксисты. Ко мне тут один пристал, – произнесла Ирина, когда они шли по дорожке, ведущей к берегу вдоль ограды обшарпанного санатория «Юбилейный». – «Это я вас подвозил?» – Говорю, нет. – «А у вас есть сестра?» – Да. – «Значит, ее подвозил. Походка у нее такая мед-лен-на-я...» Понятно же, что он помнил, кто с ним ехал.
– Ну, спросил тебя, чтоб разговор завязать.
– Запомнил тебя!
Мужчины липли к Лиле, как мухи, и ее уязвляла мысль, что они чувствуют ее неутоленность тем, который отсутствовал в ее жизни.
Полноватая, но подтянутая, соблазнительная, выглядит моложе своих лет. «Не рожала!» – Ирина шла рядом и смотрела на старшую сестру сбоку. Рядом, немного впереди, двигаясь на самокате, топал ножкой об асфальт хорошенький черноволосый мальчик, ее сынок. Упругие соски Лили вызывающе топорщились в мир сквозь разношенную трикотажную майку: аккуратная грудь, не тронутая рукой пластического хирурга, безмятежно покачивалась на весу при каждом шаге.
Полностью отрешиться от всех своих бед Лиля смогла только на пляже, в руках массажиста. Валерий отлично знал свое дело, был образованным, даже утонченным, преподавал йогу, цитировал древнеиндийские трактаты и Маяковского, практиковал разные мудреные штуки и делился ими с понравившейся ему пациенткой, наминая ее небольшой желеобразный живот. В такие моменты ей приходило в голову: он точно знает что-то такое, чего не знают обычные медики. Валерий прикасался к телу бережно, избегая неоправданных нажимов, хотя иногда боль бывала необходима, сеанс всегда завершал полным расслаблением, и на этом этапе Лиле всегда казалось, что она впадает в транс, находится где-то не здесь.
В помещении, где стояла кушетка, мягко дул вентилятор, было хорошо, спокойно, и не хотелось вставать.
– Для полноты эффекта сегодня сделаем массаж груди, – услышала Лиля, лежа с закрытыми глазами, когда руки Валерия уже медленно скользили вокруг двух мягких холмов на ее ребрах спереди.
За закрытыми веками шла своя жизнь. Сладкая жизнь. Дольче вита. Свет струился откуда-то сверху прямо в центр ее лба над переносицей, в нем порхали тени, как бабочки, было слышно плеск волн, хотя они находились в небольшом легком помещении вроде подсобки, ставшее невесомым тело, ее так часто болевшее тело, мучившее усталостью, болью в крестце и грудном отделе, сейчас оно тоже светилось, превратившись в чистый поток, и она, неподвижное озеро, немного нарушала свою целостность, когда по проложенному руслу текли два постоянно сливающихся потока, более теплых и плотных, чем ее поверхность; они огибали ее груди, текли вниз по животу, огибая вогнутый красивый пупок, текли вниз, касались края приспущенной на лобке малиновой ткани плавок, и поднимались вверх, и опять повторяли то же движение. Лиля не поднимала веки, растворившись в своих ощущениях, как вдруг, потоки с поверхности ее кожи исчезли и вновь началось движение, но на этот раз более настойчивое, вопрошающее, не такое требовательное, выпытывающее ответ, каким бывают прикосновения любовника, но заставившее Лилю вернуться в свое тело, не открывая глаз.
Ее сознание резко расщепилось на два полюса «Ты о*уел?» и «Что что будет дальше?»
Руки Валерия двигались, захватывая в ладони ее груди и мягко обтекая их, касались сосков, потом проложенным путем стекали к пупку, вниз, потом разделялись, и один поток тепла поднимался вверх, другой плыл к краю бикини, касался ее лобка почти на границе с линией роста волос.
Лиля перестала чувствовать себя озером, но вида не подала. Ей были одновременно неприятны две вещи. Что ей было очень хорошо под этими омывающими ее нежным теплом движениями. И что мысль о том, что управляющий ими Валерий, вероятно, желает ее, ее возбуждала. Нет, не он сам по себе. Он был противен ей в эту минуту, но то, что он делал с ней, на грани ласки и исцеляющего прикосновения, наполнило ее силой: так возвращается к жизни цветок, когда его наконец поливают водой. Теплый комок пульсировал внизу ее живота. И одновременно она прокручивала в уме, как бы это все прекратить.
– Ну, всё, мы поехали. Сколько можно тебя ждать? – раздалось справа, у входа в бытовку. В дверном проеме стояла Ирина.
Валерий отошел от кушетки, делая вид, что ему нужно еще подлить масла в ладони.
Стоя к Лиле спиной, он спросил:
– Отдохнем? Или продолжим?
– Надо заканчивать.
Лиля уверенно встала с кушетки, натянула майку и пошла к выходу, сказав, как всегда: «Большое спасибо!». Рисунок Елены Янушевской
– Благодарю Вас за то, что Вы доверились мне!
В ответ Лиля метнулась к своему лежаку, мгновенно натянула шорты и затолкала в пляжную сумку покрывало и полотенца. Рванула к выходу с пляжа, но перед ней снова возник он. Валерий невозмутимо смотрел в телефон или делал вид, что смотрит, и, оторвавшись от него, как всегда медленно, сильно понизив голос, проговорил:
– Лиличка, у Вас такие голубые глаза!..
– Спасибо, спасибо, Валерий... До встречи...
Лиля припустила вдогонку сестре и племяннику, точно зная, что больше встречи не будет. В такси мысли хаотично метались в ее голове. «Ну надо же, какая скотина!» Не заметив, как они доехали до дома, она влетела в свою комнату и упала на кровать, уткнувшись в подушку пылавшим лицом.
Кушетка бы не устояла от первого же энергичного толчка крепким женским задом. Либо исполнение задуманного йог предполагал в анемичной манере. Либо все это случилось само собой. И ничего он не задумывал и не рассчитывал. А может, он вообще какой-то эксперимент пытался над ней поставить. Со своей энергетикой... Лиля вспомнила. Как-то Ирина передала ей его слова: «Вам надо расслабиться, Вы как комок нервов, – говорил он Ирине. – Так приятно делать массаж Вашей сестре, она течет как река, и ее тело поет под руками». Руки, несмотря на непростую работу, у йога были холеные, невесомое. Казалось, все, что он делал, он делал без напряжения. Всегда в одной немного монотонной, убаюкивающей манере. Когда же он начал вслушиваться, как поет ее кожа? Что представлял, прикасаясь к моему красиво оформленному холодцу, думала Лиля? И ей было так хорошо, что она не находила в себе силы беситься. Она пыталась представить его себе и понять, какие эмоции он вызывает у нее сам по себе. Они были примерно одного возраста с мужчиной, огорчившим ее точно противоположным образом. Им обоим было хорошо за пятьдесят. Но Валерий не ел мяса и медитировал, был спортивным и даже, надо признать, привлекательным – в основном за счет мягкой деликатности, соединенной со спокойной уверенностью в себе. Карие, в свете солнца его глаза отливали оранжевым янтарем, как у Софии Лорен на страницах глянца. Но он совершенно не бередил ее чувственность. Он был скрипкой, которая играла волшебную музыку, но не самой музыкой. И пережить вновь прикосновения его рук она не хотела. Она думала о том, кто был любим ею. Неважно, что она написала ему в письме вчера. Единственным, что сближало его с Валерием, была сама собой мелькнувшая в ее голове мысль: «Какая же боль все эти немолодые интеллигентные мужички со слабеющей потенцией. Вечно непонятно, что у них на уме».
Было уже двенадцать, Лиля наконец успокоилась, и, устав ломать голову над случившимся, открыла отправленный самой себе текст. Перед ее глазами медленно пополз вниз по экрану длинный поток кириллицы.
«Долго думала, что тебе написать. Если ты показываешь мне свою закрытость, ожидая, что я начну проламывать стену, добиваться тебя, как телку в розовых рюшах, ты даже не представляешь, как ошибаешься. Какое же надо иметь самомнение! Воображать, что мне захочется еще что-то тебе доказывать. Дружок, я старенькая и умная, чтобы меня дрессировать.
Ничтожество.
Я уволилась, потому что я не могла смотреть на тебя. Мне казалось, что каждый увидит в моем взгляде все, что я чувствую и не могу скрывать. Чувствую – так сильно-сильно, до боли...
Чем дальше тянулась с нашей первой встречи паутина моих ложных надежд, тем глубже
моя жизнь заходила в тупик. За время поиска новой работы накопила долги, новая работа оказалась еще одной ошибкой.
Два с половиной года я засыпала и просыпалась с мыслью о тебе, и, казалось, без мысли о тебе мне не прожить. Я бы даже в Китай за тобой тогда поехала, не то что в Сибирь... Даже под обстрелы... А теперь думаю о тебе и понимаю, что ты мне противен. Да я бы даже раздеться перед тобой теперь не смогла! Рисунок Елены Янушевской
Эгоистичное чудовище, равнодушно сожравшее два с половиной года моей жизни, исчезни, даже не думай обо мне, даже мысль о тебе никогда больше не появится в моей голове – хочу, чтоб было так, как будто я тебя никогда не встречала».
Перечитав свой текст, Лиля разразилась хохотом. А вот надо бы было отправить это на адрес пресс-службы в контору, где работает эта плешивая сука, мелькнуло у нее в голове. Вместо этого уверенным прикосновением пальца к сенсорному экрану она перенесла письмо в корзину и нажала в почтовом ящике кнопку «Удалить навсегда».
Жара за окном становилась слабее. Женщина вышла на крыльцо флигеля, как была, топлес. В лунном свете голые груди сверкнули увесистыми жемчужинами. Красивое тело с никудышным загаром погружалось в воздушную ванну из нараставшей прохлады. От самых далеких звезд на землю доходили световые послания, отправленные в открытый космос Бог весть когда. Левее от флигеля стоял дом, тридцать лет назад напротив этой стены росли две черешни. Как две обезьяны, Лиля с Ириной забирались на самый верх и объедали с крон несорванные бабушкой ягоды. На грани увядания, они были самыми сладкими, сочными, душистыми. Лиля подошла к окну своей душной кельи снаружи и обследовала взглядом окно там, где была открыта одна из деревянных створок. Темное пятно между слоями капроновой сетки исчезло. Букашка, скорее всего, погибла, засохла и упала, смешавшись с мусором, в пространство между старыми рамами. Но, может быть, она все-таки выбралась. Лиле нравился второй вариант, и она предпочла думать, что так и было.