Алла стоит у плиты и режет морковку. Голова будто чугунная. Температура ползёт вверх с самого утра, но кто об этом спросит? Никто.
— Алла, ты лук ещё не почистила? — кричит из комнаты Виктор. — Там батя через час будет.
Она молчит. Что говорить. Ну, почистит. Куда денется.
Руки сами всё делают. Нож, доска, кастрюля. Двадцать четыре года одно и то же. Утка в духовке, фарш на столе — пельмени лепить надо. Сама налепит, сама сварит, сама на стол подаст. А потом все скажут: вкусно, Алла, ты молодец. И дальше жрать будут. А она будет стоять. Наливать, подкладывать, убирать. Как положено.
Лоб горячий. Она прислоняется лбом к холодильнику на секунду. Легче не становится.
Двадцать четыре года назад Виктор был другим. Или ей казалось. Встречались в автобусе, он работал тогда водителем на междугородке. Она — студентка филфака. Красивый был. Плечи широкие, улыбка белозубая. Говорил: выходи за меня. Она засмеялась тогда. Какое замужество, у меня ещё два курса. Он не обиделся. Настойчивый.
Потом беременность. Третий курс. Виктор сказал: ничего страшного, родишь, потом доучишься. Свадьба в ЗАГСе, без особых затей. Свекровь Зинаида Петровна сказала:
— Зачем тебе эта учёба? Ты теперь мать. Место женщины — дома.
Алла кивнула. Думала: ничего, потом вернусь. Но не вернулась.
Сначала Лёнька родился. Потом через три года Катька. Денег мало, Виктор дальнобойщиком ушёл работать, чтобы больше платили. Неделями дома не бывал. Алла сидела с детьми одна. Кормила, пеленала, стирала, варила. Зинаида Петровна каждый день приходила. Проверяла.
— Алла, у тебя тут пыль на шкафу.
— Алла, ты неправильно кашу варишь. Дети не наедаются.
— Алла, ты слишком много на Лёньку кричишь. Ребёнок нервный становится.
Алла терпела. Что ещё делать. Семья же.
Дети выросли. Лёнька уехал в Москву, на заработки. Катька вышла замуж, живёт в другом районе. Звонит раз в месяц. Коротко. Мам, как дела. Нормально, Катюш. Ну, всё, мам, мне пока. И гудки.
Виктор постарел. Живот отрастил, стал постоянно брюзжать. Алла устроилась продавщицей в магазин. На ногах по десять часов, но хоть деньги свои. Думала: накоплю, на курсы какие-нибудь схожу. Может, компьютерные. Нет, лучше бухгалтерские. Или вообще нормальное образование доделать.
Виктор смеялся:
— В твоём возрасте? Кому ты нужна, Алла. Сиди уж дома, хватит по магазинам мотаться.
Она не сидела. Работала. Потому что без своих денег — как без воздуха.
А потом свёкор заболел. Ну, не то чтобы совсем тяжко, но лежачим стал. Зинаида Петровна позвонила:
— Алла, приходи. Мне одной не справиться.
Виктор сказал:
— Съезди, помоги. Ты же всё равно не работаешь сейчас.
Алла тогда на больничном была, спину сорвала в магазине, ящики таскала. Но поехала. Полгода каждый день. Меняла бельё, кормила, мыла. Свёкор выздоровел. Никто спасибо не сказал. Зинаида Петровна только заметила:
— Ну, тебе же несложно было. Ты всё равно дома сидела.
Октябрь 2025-го. Юбилей у свёкра — семьдесят лет. Зинаида Петровна объявила:
— Надо отметить как следует. Алла, ты готовить будешь, да? У тебя всегда хорошо получается.
Виктор даже не спросил. Сказал:
— Сделаешь, Алла? Батя-то раз в жизни юбилей справляет.
Алла кивнула. Что ещё. Она всегда кивает.
Утро субботы. Просыпается — голова раскалывается. Горло болит. Температура. Тридцать восемь. Ладно, потерпит. Надо готовить.
Виктор ушёл к другу, помогать машину чинить. Сказал:
— Я к обеду вернусь. Ты там постарайся, да?
Алла встала, выпила таблетку. Надела старый халат, подошла к плите.
Утка. Её надо замариновать с утра. Потом фарш. Пельмени лепить. Потом салаты нарезать. Картошку почистить. Стол накрыть. Восемь человек будет. Свёкор, свекровь, брат Викторов с женой, их дочка, сам Виктор и ещё кто-то из родни. Алла уже не помнит кто. Просто люди.
Она режет, мешает, солит. Руки трясутся. Пот по спине течёт, хотя в квартире не жарко. Таблетка не помогает. Надо ещё выпить.
В два часа дня звонок в дверь. Первыми приходят свёкор со свекровью. Зинаида Петровна оглядывает стол:
— Ой, Алла, а ты вазочки не поставила. Где вазочки для салатов?
Алла молча достаёт вазочки. Ставит.
— И скатерть бы другую. Эта какая-то застиранная.
Алла меняет скатерть. Зинаида Петровна садится на диван, вздыхает:
— Устала я сегодня. Утром в церковь ходила, свечки ставила.
Виктор наливает отцу. Алла подаёт на стол. Утка с яблоками, пельмени со сметаной, салаты, картошка запечённая.
Все садятся. Смеются, разговаривают. Алла стоит у плиты. Накладывает ещё порции, подливает в бокалы.
Зинаида Петровна говорит:
— Вкусно. Алла, ты молодец.
Алла кивает. Спасибо.
Потом приходят брат Виктора с женой. Шумные. Целуются, обнимаются. Алла ставит для них ещё приборы. Подаёт горячее.
Сама не села. Стоит. У всех тарелки полные, у неё — пустые руки.
И тут свёкор, уже навеселе, говорит:
— Ну что, мужики, давайте по второй. Женщины потом поедят, пусть сначала нас обслужат.
Виктор смеётся:
— Точно, батя. Алла, неси ещё пельменей.
Все за столом поддерживают. Смеются.
Алла стоит с кастрюлей в руках. Смотрит на них. На мужа. На свекровь, которая спокойно доедает утку. На всех этих людей, которые жрут то, что она готовила восемь часов с температурой.
Что-то внутри щёлкает. Как выключатель.
Она ставит кастрюлю на пол. Не на стол. На пол. Прямо посреди комнаты.
— Алла, ты чего? — Виктор поворачивается.
Она не отвечает. Разворачивается и уходит в спальню. Закрывает дверь на замок.
Виктор стучится через полчаса:
— Алла, ты чего там? Выходи.
Она лежит на кровати. Смотрит в потолок. Жар такой, что простыня под ней мокрая.
— Алла, открой!
Она молчит.
Стук становится громче. Виктор раздражён:
— Ты что, больная? Выходи давай, гости же тут.
Гости. Конечно. Гости важнее.
Она встаёт, открывает дверь. Виктор смотрит на неё снисходительно:
— Ну чего психуешь? Батя же пошутил просто. Ты всегда всё близко к сердцу принимаешь.
Алла смотрит на него. Долго. Потом говорит:
— Пошутил.
— Ну да. Ты ж знаешь, какой он.
— Знаю.
Виктор трогает её плечо:
— Ладно, выходи. Давай вместе посидим.
Алла отстраняется:
— Нет.
— Как нет?
— Так. Нет. Иди к своим гостям.
Виктор хмурится:
— Ты что, обиделась всерьёз? Из-за фигни какой-то?
И тут Алла кричит. Впервые за двадцать четыре года. Кричит так, что у самой уши закладывает:
— Фигня? Двадцать четыре года фигня, да? Я институт бросила — фигня! Я работала за копейки — фигня! Я твоего отца выхаживала полгода — фигня! Я каждый день готовлю, стираю, убираю — и это всё фигня, да? А когда я попросила помочь мне — ты сказал, что мне несложно! Несложно! Я с температурой восемь часов у плиты стояла, и мне даже стул не предложили, когда все сели есть! Я стояла! Как прислуга! И ты говоришь — фигня!
Виктор отступает на шаг. Растерян. Такую Аллу он не знает.
— Алла, ты того, успокойся. Ты больная, вот и нервничаешь.
— Нет, Виктор. Я не больная. Я просто устала. Устала быть невидимкой. Устала быть удобной. Устала терпеть.
Виктор пытается взять её за руку. Она отдёргивает:
— Не трогай меня. Не смей.
Из коридора доносится голос свекрови:
— Виктор, что там у вас? Алла чего раскричалась?
Алла выходит в коридор. Зинаида Петровна стоит, руки в боки. Осуждающе смотрит:
— Что ты устроила, Алла? Гости сидят, а ты скандал.
Алла подходит близко:
— Уходите. Все. Из моего дома.
— Ты что, с ума сошла? Это не твой дом, это дом моего сына!
— Уходите. Сейчас же.
Виктор пытается вмешаться:
— Алла, ты о чём вообще? Мама ни при чём.
Алла оборачивается к нему. Говорит медленно, чётко:
— Твоя мама двадцать четыре года говорила мне, что я всё делаю неправильно. Ты двадцать четыре года соглашался с ней. Вы все двадцать четыре года ели, пили, жили — на мне. А я молчала. Потому что думала: так и надо. Так положено. Но нет. Не положено. Больше не положено.
Зинаида Петровна фыркает:
— Да что ты о себе возомнила? Виктор тебя кормил, одевал! Ты ему обязана!
— Обязана? — Алла смеётся. Зло. — Я себя сама кормила. Я работала на двух работах, когда он в рейсах пропадал. Я его родителей выхаживала. Я детей одна растила. А он что? Деньги приносил? Так это его обязанность была! Не одолжение! Обязанность!
Виктор пытается вставить слово, но Алла уже не слушает. Она идёт к двери, распахивает её:
— Уходите. Все. Праздник закончен.
Свёкор, брат Виктора, все остальные молча собираются. Переглядываются. Никто не спорит. Алла страшная сейчас. Чужая.
Последней уходит Зинаида Петровна. Бросает на прощание:
— Пожалеешь. Без семьи ты никто.
Алла закрывает дверь. Прислоняется к ней спиной. Тишина.
Три дня она не выходит из спальни. Не готовит. Не убирает. Лежит. Пьёт воду. Жар постепенно спадает. Тело болит. Но внутри — пустота. Странная. Не больная. Просто пустая.
Виктор пытается жить как обычно. Утром уходит на работу. Вечером возвращается. Ищет на кухне еду. Не находит. Греет пельмени из морозилки. Жуёт угрюмо.
Стучится к ней:
— Алла, ну сколько можно? Когда ты уже успокоишься?
Молчание.
На третий день он говорит через дверь:
— Мама звонила. Спрашивает, как ты. Сказала, что ты всё неправильно поняла. Что никто тебя не обижал.
Алла встаёт. Открывает дверь. Виктор стоит виноватый. Почти жалкий.
Она говорит:
— Я хочу развод.
Он вздрагивает:
— Что?
— Развод. Я хочу развод.
— Алла, ты того. Это ж из-за одной фразы? Батя же не со зла.
— Не из-за одной фразы, Виктор. Из-за двадцати четырёх лет.
Он качает головой:
— Ну ладно тебе. Успокоишься — забудешь. Давай, я тебе чаю принесу. Или суп сварю, если хочешь.
Алла смотрит ему в глаза:
— Нет. Не забуду. Никогда. Я хочу развод. И я уйду. Скоро.
Виктор пытается возразить, но видит её лицо. И понимает. Она не блефует.
Через неделю Алла снимает однушку на окраине. Дешёвую. Старый дом, шумные соседи, маленькая кухня. Но своя.
Устраивается администратором в стоматологию. Зарплата небольшая, но на жизнь хватает. Дети не понимают. Лёнька по телефону говорит:
— Мам, ты чего? Папа же не бил тебя. Не пил. Нормальный мужик.
— Да, Лёнь. Нормальный.
Катька приезжает, плачет:
— Мама, ты семью разрушаешь.
— Нет, Катюш. Семью разрушили давно. Я просто первая заметила.
Зинаида Петровна звонит раз. Алла не берёт трубку. Потом приходит. Алла открывает дверь, но на порог не пускает.
— Что вам?
— Алла, одумайся. Ты неблагодарная. Мой сын тебе всю жизнь отдал.
Алла усмехается:
— Не он мне. Я ему. Всю. До последней минуты. А теперь у меня своя жизнь. И вы в ней больше не участвуете.
— Пожалеешь!
— Может быть. Но это будет моё сожаление. Моё. Уходите, Зинаида Петровна. И больше не приходите.
Дверь закрывается. Тишина.
Алла сидит на своей маленькой кухне. Пьёт чай. Дешёвый, из пакетика. Денег мало. Квартира съёмная. Работа не та, о которой мечтала. Дети обиделись. Виктор не звонит.
Но тихо.
Никто не кричит. Никто не требует. Никто не говорит: ты неправильно. Ты должна. Ты обязана.
Алла достаёт из ящика старую тетрадь. Ту самую, с третьего курса филфака. Листает. Конспекты по литературе. Её почерк. Молодой, неровный.
Думает: а может, и правда записаться куда-нибудь. На курсы. Не компьютерные. Не бухгалтерские. На литературные, например. Или вообще доучиться попробовать. Кто сказал, что поздно?
Поздно — это когда уже не дышишь. А она дышит.
Алла улыбается. Впервые за долгое время. Не знает, что будет дальше. Не знает, получится ли. Но сейчас, вот прямо сейчас, в этой тесной съёмной однушке с облезлыми обоями — она свободна.
И это — её жизнь. Её. Больше ничья