— Семен Маркович не имел права нас так бросать! Тридцать лет руководил заводом, всех знал по имени-отчеству, а потом – бац! – и на пенсию! Будто мы для него просто винтики в огромном механизме, а не люди! — возмущенно выкрикивала полная женщина в очках с массивной оправой, нервно помешивая ложечкой дымящийся чай в граненом стакане. Ее голос дрожал от неподдельной обиды. — А этот новый, Андрей Павлович, строит из себя непонятно кого! Ремонт затеял, компьютеры новые закупил, персонал перетряхивает, будто старое белье! Чувствую я его, добром это не кончится!
— Да ладно тебе, Людмила Ивановна, — отмахнулся худощавый мужчина в потертом пиджаке цвета выцветшей хаки, его пальцы с нервным привычным жестом теребили крошки хлеба на столе. — Завод на ладан дышал, все мы это знали, но молчали. Старое оборудование, долги, конкуренты отбирают последние заказы. А новый руководитель хоть что-то делает, шевелится. Глядишь, и ветер перемен принесет нам наконец долгожданное повышение зарплаты.
— А я вам говорю – добром это не кончится! — женщина всплеснула руками так, что чай выплеснулся из стакана и растекался по столу темной, как ее настроение, лужей. — Слышали, что он весь технический отдел на курсы отправляет? В нашем-то возрасте переучиваться! Увольтесь лучше! Это же унижение!
Вера Николаевна, протиравшая подоконник в дальнем углу комнаты отдыха, тихонько вздохнула, стараясь слиться с тенями. Каждый день одно и то же – сплетни, жалобы, вечное недовольство, словно тяжелый, удушливый туман, наползающий на душу. Всю жизнь люди чем-то недовольны, ищут виноватых, но не видят собственных рук, сложенных на коленях в ожидании чуда. Она украдкой взглянула на старые настенные часы, отсчитывающие секунды ее жизни, – половина шестого. Еще полчаса, и можно приступать к уборке кабинетов руководства. К этому времени все начальники обычно расходились по домам, оставляя после себя тишину и следы своего пребывания.
— А вы, Вера Николаевна, что думаете? — неожиданно, словно острая игла, обратилась к ней Людмила Ивановна, уставясь на нее через стекла очков. — Вы же у нас дольше всех на заводе работаете, настоящая летопись в тапочках. Как вам новый директор? Чувствуете подвох?
Вера смутилась, почувствовав на себе внезапное внимание. За пятнадцать лет работы уборщицей ее редко о чем-то спрашивали, словно она была невидимой частью обстановки – шваброй, ведром или подоконником, а не живым человеком с мыслями и чувствами.
— Я… не знаю, — тихо, почти шепотом, ответила она, опуская глаза на свою влажную тряпку. — Вроде вежливый. Здоровается всегда. И смотрит в глаза, когда говорит.
— Здоровается! — фыркнула Людмила Ивановна, и ее губы сложились в язвительную гримасу. — Великое достижение! Прямо медаль ему за это вручить надо! А то, что он половину бухгалтерии сократить грозится, это как? Это по-вашему «вежливо»?
Вера опустила глаза и снова принялась за работу, водя тряпкой по пыльному пластику подоконника. Спорить с бухгалтером было бесполезно, да и не ее это дело – обсуждать начальство. Свое мнение, свои надежды и разочарования она давно, как драгоценность, привыкла держать при себе, в глубине души, куда не добирался никто.
В без пятнадцати шесть, когда основная масса сотрудников, шумно обсуждая планы на вечер, разошлась, Вера взяла свое нехитрое хозяйство – ведро, швабру и пеструю связку тряпок – и направилась в административное крыло. Начинала она всегда с кабинета директора – так заведено было еще при прежнем руководителе, Семене Марковиче, и она, как человек привычки, не смела нарушать этот ритуал.
Осторожно постучав костяшками пальцев, похрустывающими от артрита, и не получив ответа, Вера тихонько приоткрыла тяжелую дверь, обитую кожей. Кабинет был пуст, пропитан тишиной и запахом дорогого кофе. Новый директор, в отличие от прежнего, не засиживался допоздна, не превращал свой кабинет в вторую квартиру.
Кабинет изменился до неузнаваемости за последний месяц. Вместо старого дубового стола-бронированнос, за которым когда-то решались судьбы тысяч людей, появился современный, легкий, из светлого ясеня. Массивный кожаный диван и кресла, помнящие отпечатки тел многих важных гостей, сменились на что-то аскетичное, скандинавское, с холодными металлическими ножками. Даже шторы были новые – не тяжелые, пыльные бордовые портьеры, накапливавшие десятилетиями груз сплетен и секретов, а легкие, практичные жалюзи, пропускающие тонкие полосы угасающего света.
Вера вздохнула. Все меняется, ничего не стоит на месте, все течет и уходит, как вода в реке. Только ее работа оставалась неизменной, вечной, как смена времен года – мыть, чистить, вытирать пыль, выносить мусор. Изо дня в день, из года в год. Вера включила свет, наполнила ведро теплой водой, добавив несколько капель хвойного концентрата, и принялась за свой нехитрый, но важный труд.
Она всегда соблюдала один и тот же, отточенный годами, ритуал: сначала вытирала пыль с подоконников и шкафов, потом собирала мусор, затем тщательно мыла пол. К столу директора подходила в самую последнюю очередь – там лежали важные бумаги, и Семен Маркович всегда сурово предупреждал, чтобы ничего не трогала, не двигала, не дышала на его документы.
Протирая широкий, холодный подоконник, Вера заметила в темном стекле окна свое размытое отражение – усталое, испещренное морщинками лицо, седые, непослушные пряди, выбивающиеся из-под простой синей косынки, сгорбленные, несущие на себе тяжесть лет плечи. В свои пятьдесят пять она выглядела старше, будто время относилось к ней без должной бережности. Жизнь не баловала ее – ранняя, неудачная замужество, тяжелый, горький развод, годы одинокого существования и изнурительной борьбы за выживание. Дочь выросла, уехала в другой город, в чужую, яркую жизнь, звонила редко, отмахиваясь вечной занятостью. Внуков Вера видела только на маленьких, светящихся фотографиях в экране телефона, который она никак не могла освоить до конца.
Закончив с подоконниками и шкафами, она взялась за мытье пола. Работа шла своим чередом – привычно, размеренно, медитативно. Швабра скользила по холодной плитке, оставляя влажный, блестящий след, мысли текли неторопливо, как облака в высоком небе.
Когда до директорского стола оставалось несколько метров, дверь кабинета неожиданно, словно от порыва ветра, открылась. Вера вздрогнула от неожиданности и выронила швабру с глухим стуком – обычно в это время уже никто не возвращался, царство принадлежало ей одной.
— Извините, — сказала она, выпрямляясь и чувствуя, как горит лицо. — Я уже заканчиваю, не помешаю.
В дверях, залитый светом из коридора, стоял Андрей Павлович – высокий, статный мужчина лет шестидесяти с аккуратно подстриженной седой бородкой, придававшей ему вид мудрого философа. На нем был элегантный темно-синий костюм и белоснежная, безупречно выглаженная рубашка с тонкими лиловыми полосками.
— Ничего страшного, — улыбнулся директор, и его глаза, лучистые и проницательные, прищурились. — Я только за папкой вернулся. Забыл важные документы, без них как без рук.
Он легко прошел к столу, открыл верхний ящик и достал синюю, плотную папку с бумагами.
— Продолжайте, не обращайте на меня внимания, — сказал он, уже направляясь к выходу. — Вы тут полновластная хозяйка.
Вера лишь кивнула, не в силах вымолвить слова, и снова, чтобы унять дрожь в руках, взялась за швабру. Дверь мягко закрылась, и она облегченно выдохнула, почувствовав, как напряжение медленно покидает ее тело. Почему-то новый директор вызывал у нее странное, щемящее волнение. Может, потому что был вежлив и уважителен с ней – не то что большинство сотрудников, которые смотрели сквозь уборщицу, словно через прозрачное стекло.
Домыв пол до стола, Вера осторожно, почти с благоговением, протерла хромированные ножки кресла и подкатила его в сторону, чтобы добраться до дальнего, темного угла. На столе, как обычно, лежали аккуратно сложенные стопки документов, стоял тонкий, закрытый ноутбук и несколько кожаных папок. Но было и кое-что новое, инородное – небольшая, простая деревянная фоторамка, повернутая лицом к креслу директора.
Вера не собиралась смотреть – ей всегда казалось неприличным, грешным проявлять любопытство к личным, сокровенным вещам начальства. Но когда она протирала край стола, ее рука с тряпкой случайно, будто ведомая неведомой силой, задела легкую рамку, и та повернулась к ней лицевой стороной.
Вера замерла с тряпкой в онемевших пальцах. Сердце, привыкшее к монотонному ритму, пропустило удар, замерло, а потом заколотилось так сильно и громко, что стал звон в ушах, и стало трудно дышать, будто воздух превратился в густой мед.
С пожелтевшей от времени фотографии на нее смотрела она сама. Только совсем другая – молодая, лет двадцать пять, не больше. Длинные, цвета спелой пшеницы, волосы, собранные в высокий, легкомысленный хвост, беззаботная, сияющая улыбка, летнее, цветастое платье, треплющееся на ветру… И еще двое – маленькая, смешная девочка лет трех-четырех с бантами, как у бабочек, и молодой, крепкий парень, счастливо обнимающий их обеих за плечи, его лицо озарено безграничной нежностью.
Старая, до боли знакомая фотография. Очень старая. Сделанная тридцать лет назад на скромной базе отдыха «Сосновый бор», куда они ездили всей семьей на единственный в их жизни полноценный отпуск. Еще до развода. До ссор, предательства и всего того горя, что случилось потом, сломав ее жизнь пополам.
Но как она попала сюда, на стол нового директора? И почему стоит у него, как самая дорогая реликвия?
Вера, почти не дыша, осторожно, будто боясь раздавить хрупкое прошлое, взяла рамку в руки, всматриваясь в выцветшее изображение. Сомнений быть не могло – это была она, ее бывший муж Сергей и их маленькая, любимая дочка Оленька. Тот редкий, вырванный у судьбы счастливый день, когда все было просто, ясно и безоблачно.
— Я и забыл про эту папку… — раздался у самого уха спокойный голос.
Вздрогнув так, что чуть не уронила драгоценный снимок, Вера обернулась – Андрей Павлович снова стоял в дверях, прислонившись к косяку, и смотрел прямо на нее. На фоторамку в ее дрожащих руках.
— Я… простите, — пробормотала она, поспешно, почти бросая, возвращая рамку на стол. — Я нечаянно задела, не хотела, я просто…
Но директор не выглядел рассерженным или раздраженным. Он медленно, не спеша, прошел через весь кабинет и остановился рядом с ней, его взгляд скользнул по фотографии, а потом поднялся на Веру.
— Вы ведь Вера, верно? Вера Николаевна Круглова? — спросил он тихо, и в его голосе прозвучала какая-то особая, бережная интонация.
— Да, — она нервно сжала руки на груди, будто пытаясь унять их дрожь. — Я не хотела трогать ваши вещи, просто нечаянно…
— Вы узнали фотографию, — это был не вопрос, а тихое, уверенное утверждение.
Вера подняла на него растерянный, полный недоумения взгляд, в котором смешались страх и любопытство:
— Откуда она у вас? Это же… это же мы.
Андрей Павлович взял рамку со стола и посмотрел на фото с какой-то странной, щемящей смесью грусти и теплоты, будто вглядывался в дорогой, но недостижимый сон.
— Я сделал этот снимок, — сказал он, проводя пальцем по стеклу, скрывающему улыбки. — В «Сосновом бору», в тот прекрасный солнечный день, летом 1993 года. Помните?
Вера безнадежно покачала головой – нет, не помнила, не могла вспомнить. Кто фотографировал их в тот день? Кажется, какой-то случайный отдыхающий из соседнего домика, которого Сергей, смеясь, попросил запечатлеть их счастье…
— Вы не помните, — с легкой, понимающей грустью произнес Андрей Павлович. — Что ж, это было очень давно. Я тогда только-только вернулся из армии, устроился спасателем на ту базу. Подрабатывал летом, набирался жизненного опыта.
И вдруг, словно прорвав плотину, воспоминание всплыло в памяти Веры – молодой, крепкий парень в красной футболке с гордой надписью «Спасатель», который часто сидел с ними за одним столом в общей столовой. Он рассказывал смешные армейские истории, терпеливо учил маленькую, боязливую Олю плавать, помогал Сергею чинить прохудившуюся, старую лодку…
— Андрей, — прошептала она, и имя сорвалось с ее губ само собой. — Андрей Болконский – так вас дразнили другие отдыхающие за эту бородку и любовь к толстым книгам.
Он улыбнулся широко и открыто, и в уголках его глаз собрались лучистые, добрые морщинки:
— Да, это дурацкое прозвище приклеилось ко мне на все то лето. Я рад, что вы все-таки вспомнили. Очень рад.
Вера растерянно смотрела на него, пытаясь совместить в голове образ того загорелого, жизнерадостного парня и нынешнего солидного, уверенного в себе директора огромного завода. Пропасть между этими образами казалась непроходимой.
— Но… почему у вас эта фотография? — настойчиво, почти требуя, повторила Вера. — И как вы узнали меня сейчас, спустя столько лет?
Андрей Павлович жестом, полным достоинства, пригласил ее сесть в кресло для посетителей, а сам опустился на край своего стола, скрестив руки на груди.
— Это долгая история, Вера Николаевна, — начал он, глядя куда-то в прошлое. — После того незабываемого лета я уехал учиться в Москву. Получил инженерное образование, потом, по велению времени, второе – экономическое. Работал на разных предприятиях, крупных и не очень, постепенно дорос до руководящих должностей. Когда мне предложили возглавить этот завод, я даже не знал, что вы здесь работаете. Судьба – удивительная штука.
— А фотография? — не унималась Вера, чувствуя, как внутри нее растет странное, давно забытое чувство – надежда.
Директор немного помолчал, словно собираясь с мыслями, подбирая нужные, самые точные слова.
— Знаете, есть в жизни моменты, особенные, яркие вспышки, которые остаются с тобой навсегда, как ориентиры в темноте, — произнес он задумчиво. — Тот месяц в «Сосновом бору» был для меня именно таким. Ваша семья… вы все были такими живыми, такими счастливыми, такими… настоящими. Маленькая Оля называла меня дядей Андрюшей, а вы… вы всегда приносили мне те самые, с пылу с жару, пирожки с капустой, которые пекли на общей кухне.
Вера слушала, затаив дыхание, и воспоминания, сладкие и горькие одновременно, накатывали на нее плотными волнами. Да, было такое – она всегда любила печь и часто, от избытка чувств, угощала всех окружающих. А Оленька действительно сильно привязалась к молодому, доброму спасателю, который терпеливо учил ее нырять с пирса и показывал в ночном небе загадочные, мерцающие созвездия.
— В тот день, на прощальном пикнике, я фотографировал всех отдыхающих на свою старенькую «Смену», — продолжал Андрей Павлович, и его голос стал тише, интимнее. — Потом проявил пленку, разослал снимки всем, кому обещал. Но этот, ваш снимок… этот я оставил себе. Он стал для меня чем-то большим, чем просто фото. Он напоминал мне о простом человеческом счастье, о том, какой может быть настоящая, крепкая семья. Видите ли, я сам вырос в детском доме и всегда, тайно, даже от себя, мечтал о такой же семье, как ваша тогдашняя.
Вера опустила глаза, чувствуя, как по щекам катятся предательские, горячие слезы. Если бы он только знал, что случилось потом… Как треснул, а потом развалился навсегда их хрупкий семейный рай, как Сергей ушел к другой, более молодой женщине, как ей, одной, пришлось растить Олю, перебиваясь случайными заработками, ночуя на съемных углах, забыв о себе, о своих мечтах…
— Я возил эту фотографию с собой все эти годы, — сказал Андрей Павлович, и его пальцы снова нежно обняли деревянную рамку. — Она стала для меня талисманом. Напоминанием о том, к чему нужно стремиться, ради чего стоит просыпаться каждое утро и делать свое дело хорошо.
— Но мы не были идеальной семьей, — тихо, с горькой усмешкой, произнесла Вера, вытирая ладонью слезы. — Мы развелись через год после того отпуска. Сергей… у него появилась другая женщина. Он оставил нас с Олей одних, без поддержки, без средств. Эта фотография – всего лишь миг, обманка.
Андрей Павлович кивнул, и в его взгляде не было осуждения, лишь глубокая, понимающая печаль:
— Я знаю. Когда я увидел вас здесь, в первый же день своего назначения, я узнал вас сразу. Несмотря на годы, на седину, на усталость в глазах. И потом… потом я навел некоторые справки. Простите за бестактное любопытство.
— И что, узнав, что я всего лишь уборщица, вы не убрали фотографию с глаз долой? — с легкой, выстраданной горечью спросила Вера. — Не стыдно стало хранить снимок женщины, которая вытирает пыль с вашего стола?
— «Всего лишь»? — директор резко покачал головой, и его голос впервые за весь разговор прозвучал твердо и властно. — Нет такой работы – «всего лишь». Не позволяйте себе так думать. Каждый труд, если он честен, важен и достоин уважения. Без вас, без вашей чистоты и порядка, этот завод не смог бы функционировать так же четко, как без инженеров, технологов или бухгалтеров. Вы – часть этого механизма, и часть vitalная.
Вера удивленно, широко раскрыв глаза, посмотрела на него. За пятнадцать лет работы она ни разу, ни от кого, не слышала ничего подобного. Ее труд всегда воспринимался как нечто само собой разумеющееся, как данность, как воздух, который есть, но его не замечают.
— К тому же, — продолжил Андрей Павлович, и его голос снова смягчился, — я узнал, что вы одна, без какой-либо помощи, вырастили прекрасную, умную дочь, дали ей excellentное образование, поставили на ноги. Вы боролись и выстояли. Это, Вера Николаевна, достойно не жалости, а глубочайшего уважения.
— Откуда вы знаете про Олю? — удивилась Вера, чувствуя, как в груди загорается маленький, теплый огонек.
— Я же сказал – навел справки, — он снова улыбнулся своей спокойной, уверенной улыбкой. — Ольга Сергеевна Круглова теперь преподает историю искусства в государственном университете, верно? Кандидат наук. Замужем, растит двоих детей. Вы можете и должны гордиться собой. Вы – сильный человек.
Вера почувствовала, как к глазам снова наворачиваются предательские слезы, но на этот раз – слезы облегчения и какой-то давно забытой гордости. Да, она гордилась дочерью, ее успехами. Но годы тяжелой, изматывающей работы, вечной экономии, ноющей усталости во всем теле сделали свое черное дело – она давно, казалось, навсегда, перестала верить в то, что ее собственная жизнь имеет какую-то ценность и значение для кого-либо.
— Вера Николаевна, — вдруг серьезно, переходя на деловой тон, сказал Андрей Павлович. — Я хочу предложить вам другую должность. С сегодняшнего дня.
— Что? — она растерянно посмотрела на него, не веря своим ушам. — Какую еще должность?
— Я внимательно изучил ваше личное дело. До того, как начать работать здесь уборщицей, вы были завхозом на текстильной фабрике «Рассвет». У вас есть солидный опыт административно-хозяйственной работы, управления небольшим коллективом. А сейчас нам как раз требуется ответственный, педантичный и честный человек на должность коменданта всего административного корпуса. С окладом… втрое выше вашего нынешнего.
Вера ошеломленно молчала, ее разум отказывался воспринимать происходящее. Такого головокружительного поворота она никак не ожидала, не могла даже представить в самых смелых своих мечтах.
— Вы… вы предлагаете мне повышение из-за этой старой фотографии? — наконец выдавила она, чувствуя, как дрожит голос. — Из сентиментальных, из жалостливых соображений?
— Нет, — твердо, без тени сомнения, ответил директор. — Я предлагаю вам эту должность, потому что вы компетентны, невероятно ответственны и имеете необходимый, подтвержденный документами, опыт. Вы знаете этот завод, как никто другой, изнутри. То, что я узнал вас, вспомнил то лето – просто счастливое, удивительное совпадение. Судьба дала нам второй шанс. Надеюсь, и для вас тоже.
Он протянул ей через стол руку – сильную, с длинными пальцами, руку руководителя и, как теперь выяснилось, старого знакомого:
— Что скажете? Готовы попробовать? Готовы снова вспомнить, кто вы есть на самом деле?
Вера смотрела на его протянутую руку, и внутри у нее что-то щелкнуло, перевернулось, освобождаясь от многолетних оков. Словно время, сжавшись в пружину, резко распрямилось и повернуло вспять, и она снова почувствовала себя той самой молодой, полной сил и надежд женщиной с фотографии – уверенной в себе, верящей в добро, смотрящей в будущее без страха.
— Да, — наконец сказала она, и ее голос прозвучал твердо и уверенно. Ее рука легла в его крепкое рукопожатие. — Я готова попробовать. Очень готова. Спасибо вам… Андрей Павлович.
— Просто Андрей, — поправил он, и его глаза лучисто улыбнулись. — Для старых, добрых знакомых нет чинов и званий.
Когда Вера вышла из кабинета директора почти час спустя, у нее кружилась голова от нахлынувших эмоций и неожиданных поворотов судьбы. Она все еще не верила, что случайно обнаруженная, пожелтевшая фотография, этот затерянный во времени миг, могла так кардинально, в одно мгновение, изменить всю ее жизнь. В руках, чуть дрожащих, она бережно держала свежеотпечатанный трудовой договор на новую, немыслимую еще утром должность – подписанный, скрепленный печатью, официальный.
На следующий день, придя на работу уже не в синем, бесформенном халате уборщицы, а в строгом, темно-сером костюме, который она на счастье нашла в самой глубине своего скромного шкафа, Вера встретила шквал удивленных, недоумевающих, а где-то и завистливых взглядов сотрудников. Людмила Ивановна из бухгалтерии даже открыла рот от изумления, увидев ее в новом, неожиданном качестве, ее лицо вытянулось от потрясения.
— Вера Николаевна? — пробормотала она, бессознательно вытирая о блузку влажные от волнения руки. — А что… вы?..
— Доброе утро, Людмила Ивановна, — спокойно, с newfound достоинством, ответила Вера, чувствуя, как внутри нее расправляет плечи давно забытое чувство самоуважения. — Если у вас или ваших коллег возникнут вопросы по состоянию помещений, организации пространства или хозяйственным нуждам – обращайтесь, пожалуйста, ко мне напрямую. Теперь это входит в мои непосредственные обязанности.
С этого дня, с этого самого утра, жизнь Веры Николаевны начала меняться с головокружительной скоростью. Сначала было невероятно трудно – новые, непривычные обязанности, новый статус, необходимость отдавать распоряжения людям, которые еще вчера не удостаивали ее взглядом. Но постепенно, день за днем, она вспоминала себя прежнюю, ту, что могла руководить, организовывать, отвечать за результат. Оказалось, что все навыки, все знания, полученные на прежней работе, никуда не делись, а лишь дремали в ней, ожидая своего часа. А богатый, подчас горький жизненный опыт и накопленная мудрость только помогали ей в новой, ответственной должности.
Андрей Павлович часто приглашал ее на оперативные совещания, спрашивал ее мнение по хозяйственным вопросам, внимательно прислушивался к ее советам, основанным на многолетнем знании завода. Иногда они задерживались после официального рабочего дня и разговаривали за чашкой чая – о заводе, о жизни, о прошлом, которое их неожиданно связало, и о будущем, которое теперь виделось в ярких, светлых тонах. И постепенно, незаметно для себя самой, Вера поняла, что старая фотография из далекого, почти мифического 1993 года обрела для нее новый, глубокий смысл – она стала не просто воспоминанием о безвозвратно ушедшем прошлом, но и символом надежды, символом того, что судьба порой дает второй шанс, и что никогда, ни при каких обстоятельствах, не поздно начать новую, яркую главу своей жизни.
Как-то вечером, почти через год после того памятного дня, когда Вера обнаружила свое юное лицо на столе директора, Андрей предложил ей поужинать вместе в небольшом, уютном ресторанчике с камином, недалеко от завода.
— У меня есть для тебя новость, — сказал он, когда они сидели за столиком у самого окна, за которым кружился в танце первый, робкий снег. — Я получил приглашение от твоей дочери. Ольга звонила сегодня днем. Она с мужем и детьми приезжает на следующей неделе и очень хочет познакомиться со мной поближе. Она сказала, что безумно рада за тебя. За нас.
Вера улыбнулась, и это была счастливая, спокойная улыбка. Они с Олей долго, откровенно разговаривали по телефону, когда дочь, наконец, узнала обо всех изменениях в ее жизни. О новой работе, о старом, чудесным образом объявившемся знакомстве, о тех тихих, теплых чувствах, что постепенно зарождались между ней и Андреем.
— Мама, ты заслуживаешь всего самого хорошего, всего самого светлого, — сказала тогда Оля, и в ее голосе Вера услышала давно забытые нотки детской нежности. — Прошлое, каким бы оно ни было, должно оставаться в прошлом. Важно только то, что происходит сейчас. То, что делает тебя счастливой здесь и сегодня.
И Вера безоговорочно согласилась с ней. Впервые за долгие, трудные годы она по-настоящему почувствовала, что достойна лучшей жизни. Что имеет полное право на простое человеческое счастье, на уважение, на любовь, на то, чтобы проснуться утром с радостным ожиданием нового дня.
— Знаешь, Вера, — задумчиво произнес Андрей, глядя на нее через мерцающее пламя свечи. — Иногда судьба делает такие причудливые, такие непредсказуемые повороты, что дух захватывает. Тридцать лет я хранил фотографию счастливой, как мне тогда казалось, семьи, бессознательно мечтая когда-нибудь, в будущем, создать для себя что-то подобное. И вот теперь, спустя целую жизнь, она, эта фотография, привела меня прямо к тебе. К источнику моего вдохновения.
Вера посмотрела в заиндевевшее окно, на огни вечернего города, отражающиеся в снежинках, и подумала, что жизнь действительно полна удивительных, почти мистических неожиданностей. Иногда мы думаем, что все потеряно, что лучшие, яркие дни остались далеко позади, и впереди – лишь серая, унылая дорога к закату. А потом случается что-то маленькое, почти незначительное на первый взгляд – забытая фотография, случайная встреча, взгляд, полный старой памяти, – что полностью, кардинально меняет весь наш путь, поворачивая его к свету. Как та самая, скромная фотография в простой деревянной рамке на столе директора, которая оказалась не просто картинкой из прошлого, а ключом к будущему.