Я замерла на пороге детской, держа в руках тарелку с нарезанными яблоками. Тимошка прижался к стене, его нижняя губа предательски задрожала. А Валентина Петровна стояла с красным от гнева лицом, сжимая в руках старую металлическую машинку.
— Мама, что происходит? — спросила я, стараясь говорить спокойно.
— Вот что происходит! — свекровь повернулась ко мне. — Ваш сын опять лазил там, где не положено! Я же говорила — коробки на антресолях трогать нельзя!
Тимошка всхлипнул и бросился ко мне, уткнувшись лицом в мой халат. Я погладила его по голове, чувствуя, как внутри меня закипает раздражение.
— Валентина Петровна, это же просто игрушка. Разве нельзя дать ребёнку поиграть?
— Можно со своими игрушками играть, — отрезала свекровь. — А это моё. Личное.
Она развернулась и вышла из комнаты, унося машинку, словно величайшую драгоценность. Я осталась стоять с сыном на руках, не понимая, что только что произошло.
Всё началось три недели назад, когда мы с мужем Игорем согласились на предложение пожить у свекрови на даче. Наша квартира находится в городе, а тут — свежий воздух, огород, баня. Валентина Петровна уговаривала нас весь май.
— Приезжайте, — твердила она по телефону. — Тимошке полезно за городом побыть, да и вам с Игорем отдохнуть надо. Я внука пирогами накормлю.
Первую неделю действительно было хорошо. Тимошка носился по участку, собирал божьих коровок, помогал дедушке в огороде. Валентина Петровна пекла блины, варила компоты и, казалось, была рада нашему приезду.
Но постепенно я стала замечать странности. Свекровь категорически запрещала Тимошке заходить в одну из комнат — бывшую детскую Игоря. Говорила, что там пыльно, окна не открываются, вообще опасно для ребёнка.
— Там же столько старых игрушек было, — удивился однажды вечером Игорь. — Помню, у меня целая коллекция машинок металлических была. Советские, качественные. Тим бы обрадовался.
— Твоя мама сказала, что всё давно раздала, — ответила я, укладывая сына спать.
Игорь пожал плечами и больше не настаивал. А я... я просто не придала значения.
До того злополучного утра, когда Тимошка нашёл ту самую коробку.
Вечером, когда свекровь ушла в баню, а Тимошка, наконец, заснул, я спустилась на кухню. Игорь сидел за столом с кружкой чая, глядя в окно.
— Что случилось? — села я напротив.
— Я попытался поговорить с мамой на счёт машинок. Она сказала, что эти вещи дороги ей как память. И я не имею права требовать отдать их сыну.
— Но это же просто игрушки! Они для детей и предназначены!
— Наташ, — Игорь посмотрел на меня. — Я сам не понимаю. Мама всегда была практичной, никогда к вещам особо не привязывалась. А тут вдруг... Как подменили.
Я встала и подошла к окну. В темноте едва различались очертания яблонь, дорожка к бане, где светилось одинокое окошко.
— Игорь, а у твоего отца были братья или сёстры?
— Нет, папа единственный ребёнок был. А что?
— Просто странно всё это. Может, эти игрушки не твои вовсе?
Муж задумался.
— Знаешь, мама иногда рассказывала про своего младшего брата. Дядю Сашу. Но говорила, что он уехал куда-то очень давно, и они потеряли связь.
Я обернулась.
— Может, это его вещи?
— Может быть, — неуверенно произнёс Игорь. — Но зачем тогда хранить столько лет?
На следующее утро я решила действовать. Дождавшись, когда Валентина Петровна отправилась на огород, я поднялась на второй этаж. Тимошка остался играть с дедушкой во дворе, а у меня появилась возможность заглянуть в ту самую комнату.
Дверь оказалась незапертой. Внутри действительно было пыльно — свет пробивался сквозь полупрозрачные занавески, освещая старую мебель. Узкая кровать, платяной шкаф, письменный стол. И три картонные коробки на антресолях.
Я придвинула стул и достала первую коробку. Внутри лежали школьные тетради, учебники, какие-то значки и открытки. На тетрадях выцветшими чернилами было выведено: "Александр Морозов, 1 класс".
Вторая коробка оказалась с одеждой — детские рубашки, свитера, всё аккуратно сложено и пахнет нафталином. А в третьей...
В третьей лежали игрушки. Та самая металлическая машинка, деревянный паровозик, набор солдатиков и фотография.
Я достала её дрожащими руками. На фотографии — двое детей возле ёлки. Девочка лет двенадцати в нарядном платье и мальчик помладше, в костюмчике, держит в руках ту самую машинку. Они оба улыбаются.
— Что вы здесь делаете?
Я вздрогнула так, что чуть не уронила фотографию. На пороге стояла Валентина Петровна. Лицо у неё было белое, губы сжаты в тонкую линию.
— Я не разрешала вам сюда входить.
— Валентина Петровна, — я спустилась со стула, прижимая к груди фотографию. — Расскажите мне про вашего брата.
Свекровь молчала. Потом медленно подошла и забрала у меня фотографию.
— Это не ваше дело.
— Это дело моего сына, которого вы обидели вчера. И дело моего мужа, который не понимает, что происходит с его матерью.
Она опустилась на край кровати, всё ещё сжимая фотографию.
— Уйдите, пожалуйста.
— Нет, — я присела рядом. — Не уйду, пока вы не расскажете.
Валентина Петровна молчала так долго, что я уже подумала — она действительно не собирается ничего говорить. Но потом она тихо произнесла:
— Саше было восемь, когда это случилось.
Я не перебивала. Просто слушала.
— Он был такой живой мальчишка, — продолжила свекровь, разглядывая фотографию. — Непоседа. Вечно что-то выдумывал, в какие-то игры играл. А я была старшей, мне уже пятнадцать исполнилось. Я за ним присматривала, когда родители на работе.
Она замолчала, провела пальцем по лицу мальчика на фотографии.
— В тот день была вьюга. Январь, сильный мороз. Мама ушла в ночную смену, папа уехал в командировку. Я должна была следить за братом. А вместо этого... Меня подруга позвала на каток. Я так хотела пойти, и подумала — ну что ему будет, он же уже не малыш. Оставила одного, сказала — сиди дома, никуда не выходи, я скоро вернусь.
В её голосе появились слёзы.
— А он пошёл. Вышел во двор, захотел покататься на санках с горки. И не рассчитал — выехал прямо на дорогу. Водитель не успел затормозить...
Я закрыла глаза, представляя ту давнюю трагедию.
— Саша умер на следующий день в больнице, — закончила Валентина Петровна. — Это была моя вина. Я должна была быть дома. Я обещала маме...
— Валентина Петровна, вам было пятнадцать лет.
— Я была старшей! — она резко повернулась ко мне. — Я должна была уследить! Если бы я не пошла на тот проклятый каток, брат был бы жив!
Слезы, покатились по её щекам. Я обняла свекровь за плечи, и она не оттолкнула меня.
— Мама так и не простила меня, — прошептала она. — До самой смерти. Когда я родила Игоря, она даже не приехала в роддом. Сказала — у тебя есть ребёнок, а у меня его больше нет.
— Поэтому вы храните эти вещи?
Валентина Петровна кивнула.
— Когда родители умерли, я забрала всё, что осталось от Саши. Его комнату, игрушки, тетради. Думала, если сохраню это всё, то хоть как-то... искуплю свою вину. Глупо, да?
— Не глупо, — покачала я головой. — Больно.
Мы сидели в тишине. Потом я тихо спросила:
— А Игорь знает?
— Нет. Он родился через двадцать лет после... случившегося. Я никогда не рассказывала ему про Сашу. Слишком больно было.
— Но эти игрушки... Они же должны радовать детей, а не лежать в коробках.
Свекровь посмотрела на меня.
— Когда я увидела, что Тимошка играет с Сашиной машинкой, мне показалось... показалось, что я предаю брата. Что если отдам его вещи, то окончательно потеряю последнюю связь с ним.
— Валентина Петровна, — я взяла её руку. — Ваш брат не в этих игрушках. Он в ваших воспоминаниях, в вашем сердце. А игрушки... может, пора им снова делать свою работу? Дарить радость детям?
Она долго смотрела на фотографию, потом на коробки, потом на меня.
— Вы думаете, Саша бы хотел?
— Я уверена. Какой ребёнок хочет, чтобы его игрушки пылились на антресолях?
Вечером мы собрались всей семьёй на веранде. Валентина Петровна сама принесла коробку с игрушками и поставила её перед изумлённым Тимошкой.
— Бабушка вчера неправильно поступила, — сказала она внуку. — Прости меня, пожалуйста. Эти игрушки принадлежали моему младшему брату Саше. Он был очень хорошим мальчиком, добрым и весёлым. И я думаю, он был бы рад, если бы ты поиграл с ними.
— А где дядя Саша сейчас?
Валентина Петровна посмотрела на небо, где зажигались первые звёзды.
— Он на небе, милый. Среди звёздочек. И смотрит на нас оттуда.
— Тогда я буду играть очень аккуратно, — серьёзно пообещал Тимошка. — Чтобы дядя Саша не расстроился.
Свекровь не выдержала и обняла внука, прижав к себе. Игорь смотрел на мать с такой любовью и болью, что у меня сжалось сердце.
— Мам, почему ты раньше не рассказала? — тихо спросил он.
— Боялась, сынок. Боялась, что ты будешь винить меня, как винила бабушка. Как я сама себя виню всю жизнь.
Игорь обнял её.
— Ты была ребёнком, мама. Несчастным случаем нельзя управлять.
В ту ночь я не могла уснуть. Думала о тяжести, которую Валентина Петровна несла столько лет. О том, как один момент может перевернуть всю жизнь. О прощении, которого она так и не получила от своей матери.
Утром я проснулась от детского смеха. Выглянув в окно, увидела удивительную картину: Валентина Петровна сидела на траве, а рядом с ней Тимошка выстраивал из игрушечных солдатиков парад.
— А дядя Саша тоже так играл? — спрашивал внук.
— Да, милый. Он очень любил эти игрушки. И знаешь что? Твой папа в детстве похож был на дядю Сашу. Такой же непоседа.
Я спустилась на веранду с чашкой кофе. Игорь уже сидел там, наблюдая за мамой и сыном.
— Спасибо, — тихо сказал он, когда я села рядом.
— За что?
— За то, что смогла до неё достучаться. Я столько лет не понимал, почему мама такая... закрытая. Почему никогда не рассказывала о своей семье. Оказывается, она просто жила с этой болью внутри.
— Теперь, может, станет легче, — я положила голову ему на плечо.
— Ты заметила? Она впервые за столько лет улыбается по-настоящему, — прошептал Игорь.
И правда — Валентина Петровна смеялась вместе с внуком, показывая ему, как заводится металлический самолёт. В её глазах больше не было той отстранённости, которую я замечала раньше.