— Машенька, привет, родная! Как у тебя дела? — голос свекрови по телефону звучал тепло, но привычно неискренне. Значит, ей что-то надо от меня. Но я наготове. Я догадываюсь что.
Я получила большую премию — несколько миллионов. Не просто «несколько», а ровно 4,7 миллиона рублей. Чистыми. После вычета налогов. Это была премия за проект, над которым я работала два года без выходных, почти без сна, с постоянными командировками и нервными срывами. Но я выдержала. И теперь у меня есть не только деньги, но и уверенность: я сама себе хозяйка.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — ответила я спокойно, не позволяя интонации выдать раздражение. — Дела отлично. А у вас?
— Ох, Маша, у нас тут всё как-то… тяжело, — вздохнула она, и в этом вздохе я услышала весь репертуар: жалость к себе, намёк на мою «неблагодарность» и лёгкое обвинение в том, что я «отдалилась».
— Что случилось? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Ты ведь знаешь, что у нас дача в Подмосковье… Так вот, соседи подали в суд. Говорят, межа у нас неправильно установлена. Адвокат просит задаток — полмиллиона. А у нас… у нас сейчас всё в недвижимости, понимаешь? Наличных нет.
Я чуть не рассмеялась. У них — «нет наличных»? У Валентины Петровны и её мужа — трёхкомнатная квартира в центре, дача с баней и бассейном, два автомобиля и счёт в швейцарском банке, о котором они думают, что я не знаю.
— Понимаю, — сказала я. — Жаль.
— Машенька… — голос стал мягче, почти ласковым. — Ты же у нас умница. Успешная. Может, поможешь? Всего на время. Мы потом вернём, честное слово.
— А Дмитрий что говорит? — спросила я, хотя знала: Дмитрий молчит. Он давно перестал быть моим мужем не только юридически, но и морально.Это уже история.
— Дмитрий… он сейчас в командировке, — запнулась она. — А вообще, он всегда говорит, что ты у нас — как дочь.
«Как дочь» — это их любимая фраза. Особенно когда им что-то нужно.
— Валентина Петровна, — сказала я мягко, но твёрдо, — я не могу вам дать деньги.
Тишина. Потом — лёгкий, почти неслышный скрежет зубов.
— Почему? — спросила она, и в голосе уже не было ни капли «тепла».
— Потому что я не ваш банк. И не ваша страховка. Вы — взрослые люди. У вас есть имущество. Продайте что-нибудь.
— Мы не можем продать дачу! Это наследство! — почти вскрикнула она.
— А мои нервы — не наследство? — спокойно ответила я. — Вы же знаете, сколько я вложила в вашу семью. Сколько лет терпела ваши упрёки, ваши «намёки», ваши попытки управлять моей жизнью. А потом… потом вы поддержали Дмитрия, когда он начал меня унижать.
— Это не так! — возмутилась она. — Мы всегда…
— Вы всегда стояли на его стороне. Даже когда он сказал, что я «бесплодна» и «не женщина». Даже тогда.
Голос её дрогнул:
— Мы думали… мы верили ему…
— А теперь вы верите, что я должна вам дать полмиллиона?
Она замолчала. Я знала: сейчас она думает, как перевести разговор в другое русло. Найти другую «кнопку».
И не ошиблась.
— Машенька… а помнишь, как ты мечтала о ребёнке? — вдруг заговорила она тише, почти шёпотом. — Мы ведь тогда… мы хотели помочь.
Я сжала пальцы на телефоне. Да, я помнила. Помнила, как они «помогали»: советовали мне «не зацикливаться», «найти себе занятие», «может, усыновить?». А потом, за моей спиной, говорили Дмитрию: «Она не родит. Лучше найди другую».
— Я помню, — сказала я. — И благодарю вас за заботу.
— Ты ведь так хотела ребёнка… — продолжала она, и в её голосе появилась странная нотка. Почти… жалостливая.
— Да, хотела. И получила.
— Получила? — переспросила она резко.
— У меня есть дочь. Ей два года.Мы просто давно не общались.
Тишина. Долгая.
— От кого? — наконец спросила она, и в голосе уже не было ни тёплых интонаций, ни просьб. Только холодное любопытство.
— От мужчины, который уважает меня. Который не обвиняет в бесплодии.
— Дмитрий говорил, что ты… не можешь…
— Дмитрий лгал. Как и вы.
Она снова замолчала. Я представила, как она сидит на кухне в своей идеально убранной квартире, сжимая телефон, и думает: «Как так? Она не должна была родить. Она не должна была уйти. Она должна была остаться — бедной, одинокой, благодарной за каждую кроху их «доброты»».
— Машенька… — начала она снова, но теперь голос звучал иначе. Не просительно. А… угрожающе. — Ты ведь знаешь, что у нас есть документы.
— Какие документы?
— О том, что ты… не совсем честно получила эту премию.
Я рассмеялась. Настоящим, искренним смехом.
— Вы шутите?
— Дмитрий всё рассказал. Ты использовала чужие наработки. Подделала отчёты.
— Дмитрий — лжец. И вы это знаете.
— Но у нас есть свидетели.
— Пусть приходят в суд. Я с радостью объясню, как ваш сын пытался украсть мой проект, а потом, когда не получилось, начал травить меня в коллективе.
Она замолчала. Я почувствовала: она теряет контроль.
— Ты изменилась, Маша, — сказала она наконец. — Раньше ты была доброй.
— Раньше я была глупой, — ответила я. — А теперь я просто умная.
— Ты не дашь нам денег?
— Нет.
— Тогда не жди от нас ничего хорошего.
— Я уже давно ничего от вас не жду, Валентина Петровна. Ни помощи, ни поддержки, ни даже вежливости. Я просто хочу, чтобы вы оставили меня в покое.
— Мы не оставим, — прошипела она. — Ты — часть семьи.
— Нет, — сказала я твёрдо. — Я больше не часть вашей семьи.
Я положила трубку.
Сердце стучало, но не от страха — от ясности. Я знала: это не конец. Они не сдадутся так просто. Но теперь у меня есть не только деньги. У меня есть дочь. У меня есть дом. У меня есть правда.
И я больше не позволю им играть со мной.
Через два дня мне пришло письмо от нотариуса.
«Уважаемая Мария Александровна!
Сообщаем вам, что в соответствии с последней волей вашего свёкра, Петра Ивановича Соколова, вы включены в список наследников его имущества. В частности, вам завещана дача в посёлке «Сосновый Бор», ранее принадлежавшая умершему…»
Я перечитала письмо три раза.
Петр Иванович умер три месяца назад. Я даже не знала. Дмитрий не сообщил. Свекровь — тем более.
А теперь вдруг — наследство?
Я позвонила нотариусу.
— Да, — подтвердил он, — завещание составлено за неделю до смерти. Подписано, заверено. Всё в порядке.
— Но… почему мне? — спросила я.
— Петр Иванович оставил записку. Хотите послушать?
— Да.
Нотариус прочитал:
«Машенька — единственная, кто постоянно спрашивала меня, как я себя чувствую после инсульта.Спрашивала чем я могу помочь и помогала. Остальные думали только о деньгах. Пусть дача будет у неё. Пусть там растёт её ребёнок. А не их жадность».
Я заплакала.
Не от радости. Не от грусти. А от того, что кто-то видел меня. По-настоящему.
Когда я приехала на дачу, Валентина Петровна уже ждала меня у калитки.
— Это наше! — крикнула она, едва я вышла из машины. — Ты не имеешь права!
— Имею, — спокойно ответила я. — Завещание.
— Он был не в себе!
— Нотариус подтвердил: он был дееспособен.
— Мы подадим в суд!
— Подавайте, — сказала я. — Но знайте: если вы попытаетесь оспорить завещание, я подам встречный иск. За клевету. За попытку шантажа. За моральный ущерб.
Она побледнела.
— Ты не посмеешь…
— Посмею. У меня есть свидетели. Есть записи разговоров. Есть всё.
Она смотрела на меня с ненавистью.
— Ты победила, — прошептала она.
— Нет, — сказала я. — Я просто перестала проигрывать.
Сейчас дача отреставрирована.Построили качели. Моей дочери здесь нравится. Она бегает по траве, смеётся.
А я сижу на крыльце, пью чай и думаю: иногда самое большое наследство — это свобода.
И я её получила.
Не от них.
А от себя самой.