Я бы не сказал, что время было страшное. Оно было странное. Казалось, что ещё вчера мы гордились Гагариным и достижениями советской науки, а сегодня заряжаем банки у телевизора, надеясь излечить радикулит. Я тогда работал в одной газете, которая собирала разного рода «сенсационные» истории. Люди любят читать о чудесах и приключениях. Тиражи были заоблачными.
Впрочем, начну свою историю сначала...
Москва 1992 год
Старая московская квартира пахла пылью, клеем для переплётов и ушедшим временем. Я тогда был молодой и дерзкий журналист и с трудом сдерживал разочарование. Я ожидал увидеть либо сумасшедшего старика в засаленном халате, либо хитрого мистификатора с бегающими глазками.
Вместо этого передо мной сидел Алексей Петрович Воронов — иссохший, но прямой, как полковой штандарт, старик с пронзительно ясными голубыми глазами. В его взгляде не было ни безумия, ни лукавства. Лишь бездонная, океаническая усталость.
«Значит, вы хотите написать обо мне статью, молодой человек? — голос Воронова был глухим, словно доносился из-под толщи земли. — Очередной пасквиль о «шарлатане от археологии», который в 1959-м якобы «нашёл» золото для партии? В меня кто только не плевал за эти годы. У меня нет желания никому ничего доказывать»
Я смутился, потому что именно с такой мыслью и шёл на это интервью. История была легендарной в узких кругах: опальный историк, секретная экспедиция в Ирак, несметные сокровища и последующее полное забвение главного героя. Мне нужно было просто записать его бред и сделать пару фотографий для правдоподобности. Люди любят фотографии, это даёт привязанность к правде. Тем более старик обещал эксклюзивные фотки с той самой экспедиции, которой не было...
«Алексей Петрович, сейчас другие времена. Перестройка. Гласность. Люди хотят знать правду. Ваша история… она заслуживает того, чтобы быть рассказанной. Не как слух, а как факт. Или… как вымысел. Решать вам».
Старик усмехнулся, обнажив на удивление крепкие зубы.
«Правда… Какое удобное слово. Гласность... Ну-да, ну-да. Дурят народ очередными прибаутками о хорошей жизни. Вот увидите, всё опять поделят и разворуют. Потом ещё раз разворуют и отожмут. А правда у каждого своя. У майора Громова, который руководил нашей экспедицией, правда измерялась в килограммах и пробах. Моя же… Моя правда до сих пор обжигает мне ладони по ночам».
Он прикрыл глаза, и комната, казалось, растворилась, уступив место палящему солнцу Месопотамии.
Ирак, осень 1959 года
Два с половиной месяца. Семьдесят пять дней под безжалостным диском солнца, в компании девяти угрюмых мужчин в военной форме, которые смотрели на него, единственного гражданского, как на юродивого. Майор Громов, крепко сбитый мужчина с квадратной челюстью и взглядом, не знающим сомнений, каждое утро подходил к Воронову с одним и тем же вопросом:
«Ну что, профессор? Где твои схроны? Родина ждёт».
Алексей Петрович молча показывал на свои карты — мешанину из древних шумерских текстов, спутниковых снимков, полученных по линии разведки, и собственных интуитивных пометок. Его теория, которую в Академии наук подняли на смех, была проста и безумна. Он считал, что шумерская цивилизация была не первой. Что до них существовала куда более развитая культура, пережившая глобальный катаклизм — тот самый «Великий потоп», отголоски которого есть в эпосе о Гильгамеше и Библии. И что остатки этой цивилизации, их знания и ценности, были спрятаны в герметичных подземных городах-убежищах.
«Вы поймите, товарищ майор, — пытался объяснить Воронов одним из вечеров, — шумеры писали о своих богах, Аннунаках, как о существах, спустившихся с небес и давших им знания. Они описывали их города, например, Эриду, как построенный по неземному плану. Что если это не метафора? Что если это была просто историческая хроника?»
«Хроника, — фыркнул Громов, вытряхивая песок из сапога. — Мне нужна не хроника, Воронов, а конкретный результат. Желательно золото или предметы старины. Что угодно, что даст нам преимущество перед американцами. А твои «Аннунаки»… оставь их для сказок. У нас осталось две недели. Потом сворачиваемся, и ты поедешь объяснять в Москву, куда ушли государственные деньги».
Надежда таяла с каждым днём. Команда бурила шурфы, простукивала скалы, но находила лишь песок и глину. Воронов был на грани отчаяния. Он поставил на кон всё: свою репутацию, карьеру, саму жизнь. И проигрывал.
И вот, когда до конца экспедиции оставалось десять дней, случилось непредвиденное. Поднялась песчаная буря. Видимость упала до нескольких метров. Один из солдат, молодой рядовой Соколов, отлучившийся по нужде за бархан, не вернулся. Когда ветер стих, его начали искать. И нашли… вернее, услышали. Глухой стон доносился, казалось, из-под самой земли.
Подбежав, они увидели небольшую воронку в спрессованном тысячелетиями песке. Соколов, оступившись, провалился в неё. Он сломал ногу, но был жив. И твердил одно и то же: «Там… ступени… там воздух…»
Это был тот самый миг. Сердце Воронова забилось так, что, казалось, сломает рёбра. Громов, забыв о скепсисе, отдал приказ расширить провал. Через час вглубь пустыни уходил гладкий, идеально ровный туннель, вырезанный в скальной породе с лазерной точностью, недостижимой для технологий XX века.
***
«Мы спускались три часа, — голос Воронова в полумраке квартиры дрогнул. — Громов шёл первым с мощным фонарём, за ним я, потом ещё двое бойцов. Воздух был спёртый, пах озоном и чем-то ещё… чем-то металлическим и чужим. Туннель вывел нас в огромный зал».
Старик замолчал, подбирая слова.
«Представьте себе главный зал Эрмитажа, только втрое выше. И весь он… заполнен золотом. Но не это было главным. В центре стояли статуи. Двенадцать фигур, каждая высотой метров десять. Я узнал их. Ан, Энлиль, Энки, Нинхурсаг… весь пантеон шумерских богов. Но их лица… они были сделаны с такой анатомической точностью, с таким мастерством, которое и не снилось древним ваятелям. Они были живые. Не символы, а портреты».
Громов тогда лишь присвистнул:
«Вот это да… Этого хватит, чтобы построить коммунизм в отдельно взятой стране».
Но Воронов смотрел не на золото. Он смотрел на стены и статуи богов. Стены были покрыты фресками. Не краской, а какой-то эмалью, которая светилась в лучах фонарей, словно перламутр.
«На фресках была история. Не наша. Вот огромные диски-корабли спускаются с неба, объятого пламенем. Вот высокие, стройные существа с вытянутыми черепами и гладкой, будто бы чешуйчатой кожей, обучают первобытных, волосатых людей строительству, астрономии, земледелию…»
***
Я слушал, затаив дыхание. Это было невероятно.
«Ящеры?» — шёпотом спросил я. — о чём вы? Разве боги не были подобны людям?
«Мы бы назвали их так, — кивнул Воронов. — Но на фресках они не выглядели монстрами. Скорее, учителями. Наставниками. Одна из фресок поразила меня до глубины души. Огромный ящер в странном одеянии, похожем на скафандр, протягивал руку к человеку. А над ними — карта звёздного неба. Я узнал Плеяды, Орион… но там были и другие созвездия, которых с Земли не увидеть. И от одной из звёзд в Плеядах к нашей Солнечной системе тянулась тонкая золотая линия. Конечно, я мог многое и нафантазировать, потому что был ошарашен. Но ящеров я не забуду никогда...».
«Что это значит?»
«Переселение. Бегство. На следующих фресках было изображено их солнце, которое начало расширяться, поглощая планеты. Они бежали от катастрофы. И Земля стала их временным убежищем. Они создали здесь человека по своему образу и подобию, как помощника. А потом… потом что-то случилось. Последняя фреска была повреждена, но на ней можно было разобрать, как их корабли снова устремляются в небо, а внизу остаются плачущие люди. И подпись… клинописью, но на языке, который был старше аккадского и шумерского. Я смог разобрать только одно слово: «Эриду». «Дом, построенный вдали».
«А золото? Статуи?» — не удержался Кирилл.
«Это был их «золотой запас», — усмехнулся Воронов. — Не в нашем понимании. Золото — инертный, почти вечный металл. Идеальный носитель информации, если уметь её считывать. И просто ресурс для их технологий. А статуи богов… Это были портреты их царей, их вождей, их учёных. Шумеры, наткнувшись на остатки их знаний, превратили историю в мифологию. Учёных — в богов. Космодром — в Вавилонскую башню. А предупреждение о генетическом несовершенстве — в изгнание из Рая. Но это лишь моя гипотеза...».
Разговор в том подземелье был коротким.
«Всё это — государственная тайна высшей категории, — отчеканил Громов, оторвав взгляд от огромного, с человеческую голову, самородка. — Фрески… их нужно будет уничтожить. Оставить только золото».
«Вы с ума сошли! — взорвался Воронов. — Это величайшее открытие в истории человечества! Оно меняет всё! Наше происхождение, нашу религию, наше место во вселенной!»
«Именно поэтому, профессор, — холодно ответил майор. — Народу не нужны такие потрясения. Народу нужен хлеб, мир и вера в светлое будущее. А партии нужны ресурсы для его построения. Ваша работа здесь окончена. Вы молодец, теорию подтвердили. Родина вас не забудет».
***
«И она не забыла, — закончил Воронов, возвращаясь в пыльную московскую реальность. — Нас вывезли через три дня. Прибыла другая команда, из другого ведомства. Вход в туннель взорвали. Со всех взяли подписку о неразглашении. Мне вежливо, но твёрдо порекомендовали сменить сферу научных интересов. Заняться, например, культурой славянских племён. Мои статьи о протошумерской цивилизации перестали печатать. Меня уволили из института за «лженаучные воззрения». Я стал шарлатаном».
Кирилл молчал, потрясённый. История была цельной, логичной и абсолютно безумной.
«Но у вас… у вас осталось какое-то доказательство?» — с надеждой спросил он.
Воронов медленно разжал кулак, который всё это время держал на колене. На его морщинистой ладони лежал небольшой, абсолютно чёрный предмет, размером с грецкий орех. Он был вырезан из обсидиана с невероятной точностью и изображал в миниатюре одну из тех высоких фигур с фресок — существо с вытянутым черепом и спокойным, мудрым лицом. Фигурка была холодной и идеально гладкой.
«Я подобрал его, когда Громов отвлёкся на очередной самородок, — тихо сказал старик. — Единственное, что у меня осталось от Эриду. Иногда я беру его в руки, и мне кажется, что я слышу шёпот звёзд».
Он протянул фигурку Кириллу. Журналист осторожно взял её. Камень был неестественно тяжелым и холодным. На мгновение ему показалось, что в глубине его сознания промелькнули странные, чужие образы: багровое солнце, серебристые корабли, города из света… Он вздрогнул и поспешно вернул артефакт владельцу.
«Я напишу об этом, Алексей Петрович, — твёрдо сказал Кирилл, поднимаясь. — Я вам верю. Сотни тысяч читателей узнают эту историю».
Воронов посмотрел на него своими ясными, как небо над пустыней, глазами и впервые за весь вечер улыбнулся по-настоящему тепло.
«Неважно, поверишь ли ты или твои читатели, — сказал он. — Важно задавать вопросы. История — это не застывший монолит. Это океан, под гладью которого скрываются целые миры. И иногда кому-то удаётся зачерпнуть из него пригоршню».
Выйдя на лестничную клетку, Я глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь. Да уж, пришёл за сенсацией о шарлатане, а уносил с собой тайну, которая была древнее самого человечества.
Ян не знал, что пугало его больше: мысль о том, что старый археолог — гениальный лжец, или мысль о том, что он сказал чистую правду...
Спасибо за внимание! Лайк и подписка — лучшая награда для канала!