«Здесь, в Форксе, где дождь отмеряет время, а небо — это низкий потолок из пепла, я собираю себя по частям. Как археолог по осколкам.
Эти кактусы, которые я привезла из Феникса. Они не для красоты. Они — мои часовые. В их колючей плоти застыла память о солнце, которое было настоящим, а не таким, каким его вижу я сейчас — размытым, как акварель за стеклом. Они пьют эту вечную влагу Форкса и молча напоминают: ты тоже родом из засухи. Из мира, где боль была острой и мгновенной, а не вечной, как укус, который не заживает, а преображает.
Мамин плед. Он пахнет пылью и дорогой. Это не просто ткань. Это — кожа моего старого «я». Каждая футболка — это шрам из прошлого: потертость от роликов, пятно от содовой, концертная дата, которая уже ничего не значит. Мама сшила мне из моих же шрамов убежище. Когда я закутываюсь в него, я не согреваюсь. Я вспоминаю, какой была боль, когда я еще могла чувствовать холод.
И его френч. Простой серый френч. Он не хранит тепла. Он хранит отсутствие. Отсутствие дыхания, отсутствие сердцебиения, отсутствие того, что делает человека человеком. Когда я надеваю его, я ношу на себе его вечность. Она тяжелее, чем кажется. Иногда мне кажется, что я не просто влюбилась в вампира. Я влюбилась в саму пустоту, в идеальную, алмазную форму, лишенную содержания. И теперь я сама становлюсь этим содержимым, которым он наполняется.
Они думают, что я разрываюсь между двумя мирами. Но это не так. Я разрываюсь между двумя видами времени. Время моего детства, сшитое в лоскутный плед, — линейное, быстрое, смертное. И его время — круговое, вечное, как дождь за окном.
Я выбрала вечность. Но иногда, прижимаясь щекой к колючке кактуса, я ловлю себя на мысли, что тоскую по той боли, которая проходит. По той ране, которая может зажить.
Возможно, мы все — кактусы в горшках. Мы тащим за собой ком земли из своего прошлого, пытаясь укорениться в чужой, вечной зиме».