Инструкция по выживанию для уставших душ

Города, как и люди, имеют свой ритм дыхания. Есть города-спринтеры, задыхающиеся от собственной скорости. Есть города-гиганты, дышащие медленно и мощно, как спящие вулканы. А есть Чебоксары. Он не наносится на карту путешественника. Его не ищут. В него приплывают по широкой, умиротворённой лени Волги, как попадают в тихую заводь, не обозначенную на карте. Это не место для ярких впечатлений. Это место для того, чтобы эти впечатления тихо переварить. Я провела здесь осень. Снимала комнату в деревянном доме с резными наличниками, от которых пахло старой краской и яблоками...

Люди думают, что бизнес — это про деньги. Они ошибаются. Деньги — это пыль, оседающая после процесса. Бизнес — это алхимия. Точнее — теневая алхимия, где ты превращаешь частицу своей души в услугу, в продукт, в идею и обмениваешь это на кусок свободы. Я никогда не «зарабатывала». Я всегда «создавала». Создавала пространство, где мои странности могли дышать и приносить пользу. Маленькую лавку редких книг, где том Шекспира мог соседствовать с трактатом по суфийской астрономии. Частную клинику, где...

Они так любят свои списки. Аккуратные, выстроенные в ряд, с клеточками для галочек. Они верят, что можно приручить хаос будущего, заключив его в клетку из дедлайнов и пунктов. Это трогательно. И столь же бесполезно, как пытаться изменить русло реки, рисуя новое на карте. Я тоже составляла списки. Пергаментные свитки с перечнем трав для алхимических опытов Адама. Роскошные записные книжки эпохи модерна с именами поставщиков редких изданий. Теперь — холодные электронные таблицы с артикулами запчастей для ретро-аудиотехники...

Меня часто спрашивают: откуда ты берёшь силы? Вопрос наивен. Они думают, что я пью особый чай, сплю на магнитном матрасе или владею техникой тибетских монахов. Они ищут внешний источник, волшебную таблетку, потому что верят, что энергия — это нечто, что можно получить. Из еды, из денег, из одобрения толпы. Но я-то знаю правду. Энергия не приходит извне. Она никогда не приходит извне. Она лишь пробуждается от внешних стимулов, как струна от прикосновения смычка. Но сама музыка — уже в ней. Источник внутри...

Они — самая большая загадка для меня. Не монстры, не демоны. Хуже. Они — совершенные, стерильные машины в кожаном мешке. И я, видевшая всё, до сих пор не могу понять, что смотрит на мир их глазами. Психопаты. Они не несут в себе хаоса, как те, кого теперь зовут «пограничными». В них нет бури чувств. В них — идеальная, звенящая тишина ледяной пустыни. Они родились без одного органа. Не сердца — оно у них бьётся исправно. Без души. Той самой, невидимой субстанции, что соединяет нас с болью другого, что заставляет вздрогнуть от жестокости и улыбнуться чужой радости...

Я видела их во все времена. Их не называли этим сухим, казённым термином — «пограничное расстройство». Вместо этого шептались: «бесноватый», «одержимый меланхолией», «с причудами», «со слабыми нервами». Но суть оставалась неизменной. Это не болезнь в привычном смысле. Это инакость устройства. Представь, что у тебя нет кожи. Никакого барьера между тобой и миром. Каждое прикосновение — боль или экстаз. Каждое слово — рана или бальзам. Каждый взгляд — проникает прямо в душу, оставляя рубцы. Они живут с постоянным ощущением, что с них содрали покров, который есть у остальных...

Они называют это ленью. Словом-упреком, словом-клеймом. Для них это грех, недостаток продуктивности, слабость воли. Они носятся по миру с лихорадочным блеском в глазах, стараясь успеть всё, заполнить каждую секунду действием, шумом, смыслом. Они боятся тишины, что поселится в паузах между их делами. Боятся, что в этой тишине они услышат вопрос, на который у них нет ответа: «Зачем?» Я не ленива. Я практикую священную праздность. Это высшая форма уважения к моменту. К самому себе. К Вселенной, которая не суетится, чтобы произвести на свет звезду или раскрыть цветок...

Меня часто спрашивают — в чём секрет долголетия? Они ждут рецепта эликсира, списка трав или имени забытого бога. Я же показываю им расписание своего дня. Они разочарованно отводят глаза, не видя магии в цифрах и ритуалах. Дисциплина — это не железная воля, не сжатые кулаки и не битва с самим собой. Это — отказ от битвы. Это глубокий, почти физический вздох облегчения, когда ты больше не решаешь, быть ли тебе собой сегодня. Ты просто являешься. Представь, что твоя жизнь — это старинный, сложный механизм...

Я забыла свою первую работу. Скорее всего, это было что-то связанное с глиной, водой или шкурами. Нечто необходимое для племени. Нечто, неотделимое от дыхания, от цикла дня и ночи, от самого факта выживания. Тогда не было слова «работа». Был ритм. Как у муравья или пчелы. В этом была своя чистота, которую мы безвозвратно утратили. С тех пор я примерила на себя больше масок, чем актёр в вековом театре. Я была переписчицей в пыльном скриптории монастыря в Киликии. Мои пальцы пахли пергаментом и усталостью, а единственной наградой была тишина, нарушаемая лишь скрипом пера и шепотом молитв...

Они называют это по-разному: дукаты, талеры, франки, доллары, крипто-шифры. Суть не меняется. Это не металл и не бумага. Это — овеществлённое человеческое желание. Самый концентрированный и грязный его сок. Я наблюдала за его эволюцией. Сначала это было красиво — чеканный профиль императора на серебре, холодном на языке. Затем — изящные водяные знаки на хлопке, который приятно пахнет чернилами и надеждой. Теперь же это мерцающие циферки на экране, чистая, бестелесная иллюзия. Люди всегда стремятся к дематериализации, думая, что это приблизит их к духу...

Всё началось с трещины. Глупой, нелепой, человеческой. Адам, вечный ребёнок, вечный алхимик, в пылу одного из своих ночных опытов задел локтем полку. Упала не ваза Минг и не викторианский механический птицелов. Упала чаша. Простая, керамическая, чаша для чая. Её привезла мне одна поэтесса из Киото в конце XVI века. Она была безумно талантлива и безумно несчастна, а чаша эта пахла зелёным чаем и непонятной, чуждой им тоской — моно-но аварэ, печальным очарованием вещей. Она разбилась на три крупных фрагмента и дюжину острых осколков...

«Здесь, в Форксе, где дождь отмеряет время, а небо — это низкий потолок из пепла, я собираю себя по частям. Как археолог по осколкам. Эти кактусы, которые я привезла из Феникса. Они не для красоты. Они — мои часовые. В их колючей плоти застыла память о солнце, которое было настоящим, а не таким, каким его вижу я сейчас — размытым, как акварель за стеклом. Они пьют эту вечную влагу Форкса и молча напоминают: ты тоже родом из засухи. Из мира, где боль была острой и мгновенной, а не вечной, как укус, который не заживает, а преображает...