Валентина Петровна проснулась, как всегда, на рассвете. За окном еще толком не посветлело, а она уже лежала с открытыми глазами, слушая, как тикают старые часы на стене. Дом в поселке на окраине Рязани был старым, как и она сама – пятьдесят восемь лет, а кажется, все семьдесят. Стены обклеены обоями с выцветшими розочками, на кухне линолеум в трещинах, а в коридоре висит пальто, которое она носит уже четвертый сезон. "Надо бы новое купить, – подумала она, – да куда там, пенсия вся на продукты уходит".
Она встала, накинула халат с заштопанным рукавом и пошла на кухню. Зажгла газ, поставила чайник. Пока вода закипала, выглянула в окно: соседка тетя Клава уже шла с ведрами к колонке, шаркая резиновыми сапогами по грязи. Осень в этом году выдалась дождливая, дороги размыло, и Валентина Петровна вздохнула, вспомнив, как вчера еле доплелась с рынка с пакетом картошки. "Опять суп варить, – пробормотала она, – щи да каша, пища наша. Одна я тут, кому еще готовить?"
Дочь, Светка, уехала в город три года назад. В Москву, на работу в магазин продавцом. "Мам, здесь ничего нет, – сказала она тогда, собирая вещи. – В Москве хоть зарплата нормальная, квартиру сниму". Валентина Петровна тогда кивнула, помогла сложить чемодан, даже денег подкинула из своей копилки.
А теперь вот сидит одна, смотрит на пустой стул напротив и думает: "Может, зря отпустила? Может, надо было уговаривать остаться?" Но Светка упрямая, в отца пошла. Муж-то ее, покойный, тоже всегда на своем настаивал.
Чайник засвистел, она налила кружку, добавила сахару – две ложки, как привыкла. Села за стол, развернула газету, которую вчера купила на почте. Новости про цены на газ, про пенсии – все то же самое. "Эх, жизнь", – вздохнула она и потянулась к телефону. Хотела позвонить Светке, спросить, как дела, но экран мигнул и погас. Разрядился что ли. "Вот те на, – буркнула Валентина Петровна. – На зарядку забыла вчера поставить". Она порылась в ящике стола, нашла старый шнур, положила телефон заряжаться.
Вспомнила: в комнате Светкиной лежал ее старый телефон, тот, что она оставила, когда новый купила. "Пойду возьму, – решила Валентина Петровна. – Все равно лежит без дела". Она прошла по коридору, скрипнув половицами, зашла в комнату дочери. Там все как было: кровать с покрывалом в цветочек, шкаф с ее одеждой, которую она не забрала. На тумбочке – телефон, старенький, с потертой крышкой. Валентина Петровна взяла его, нажала кнопку "включить" – батарея полная. "Хорошо, – подумала она. – Позвоню Светке с него".
Но пока ждала, чтобы он загрузился, экран загорелся, и выскочили сообщения. Мессенджер открыт, переписка с какой-то Ленкой – подругой Светкиной. Валентина Петровна хотела закрыть, но глаз зацепился за последнее сообщение. "Мама опять звонила, жалуется на все..." – написала Светка. Сердце екнуло, пальцы сами потянулись прокрутить вверх.
***
Она села на кровать, подвинула подушку под спину. Руки слегка дрожали, когда она водила пальцем по экрану. Переписка была длинная, тянулась месяцами. Сначала обычные бабские разговоры: про работу, про парней, про цены в Москве.
"Ленка, представляешь, вчера в метро такого красавчика видела, – писала Светка. – А у тебя как с твоим Сережей?"
Ленка отвечала: "Да нормально, вчера в кино сходили. А ты маме звонишь? Она там одна не свихнулась?"
Валентина Петровна нахмурилась, прокрутила дальше.
"Мама звонит каждый день, – ответила Светка. – То давление, то соседка нагрубила. Я ей говорю: мам, сходи к врачу, а она: денег нет. А сама на рынок ходит, картошку покупает тоннами, как будто голод впереди".
Ленка:
"Ха, моя тоже такая. Старики, они все боятся нищеты".
Светка:
"Да, но моя совсем... Знаешь, она после папы так и не ожила. Сидит в своем доме, как в клетке. Я ей предлагала ко мне переехать, а она: нет, здесь могила, здесь друзья. Какие друзья? Тетя Клава да дядя Ваня, которые сами еле ходят".
Валентина Петровна отложила телефон на секунду, потерла виски.
"Предлагала переехать? – подумала она. – Когда это? Год назад, что ли? Я сказала: нет, Свет, у тебя своя жизнь, не хочу обузой быть". Но в переписке это звучало иначе.
Дальше:
"Она меня осуждает, что я в Москву уехала. Говорит: дочь должна рядом быть. А я что, всю жизнь в этой дыре торчать буду? Там работы нет, парней нормальных нет. Мама сама всю жизнь на заводе вкалывала, а теперь хочет, чтоб я так же мучилась".
Сердце закололо, как иголкой. Валентина Петровна встала, прошла к окну, раздвинула занавески. За окном дождь моросил, капли стекали по стеклу. Она вернулась, села снова. "Продолжай, – подумала она. – Хуже не будет". Переписка тянулась:
"Вчера мама плакала по телефону. Говорит, одна я, никому не нужна. А я ей: мам, приезжай ко мне, помогу квартиру снять рядом. Нет, уперлась. Она боится, что я ее брошу, как отец. Но отец-то умер, а не бросил. Она все путает".
Ленка:
"Свет, может, депрессия у неё? Мои родители тоже после пенсии сдали".
Светка:
"Может. Но она меня достает. Звонит в неподходящее время, когда я на работе. Я ей говорю: мам, вечером перезвоню. А она обижается. Чувствую себя виноватой, но что я могу? У меня своя жизнь. Не хочу, как она, всю жизнь на одного мужика надеяться, а потом одной куковать".
Валентина Петровна закрыла глаза, сжала телефон в руке. "Куковать... – эхом отозвалось в голове. – Как она может так? Я для нее все делала: растила, на ноги ставила. А теперь – обуза?" Она прокрутила еще:
"Знаешь, Лен, иногда думаю: может, она специально меня держит? Чтоб не одна быть. Но я не могу. У меня планы: замуж выйти, детей родить. А с ней... Она как якорь, тянет назад в эту дыру".
Слеза скатилась по щеке, Валентина Петровна вытерла ее рукавом халата. Она встала, прошла на кухню, налила воды из крана, выпила залпом. Стакан стукнулся о стол, когда она его ставила – руки не слушались. "Что ж ты, Светка, – прошептала она. – Разве я тебя держу? Я же рада за тебя..." Но слова в переписке жгли, как угли.
***
Целый день Валентина Петровна ходила как в тумане. Сходила на рынок, купила хлеба, молока, но забыла про картошку – ту, что всегда брала. Продавщица тетя Маша окликнула: "Валя, ты что, заболела? Лицо белое, как мел". Она отмахнулась: "Да нет, просто не выспалась". Вернулась домой, села вязать – шарф для Светки на зиму. Но спицы выпадали из рук, петли путались. "Зачем вяжу? – подумала она. – Ей в Москве модные вещи нужны, а не мои самоделки".
Вечером телефон зазвонил – ее собственный, она его зарядила. Светка. Валентина Петровна посмотрела на экран, помедлила.
"Алло, мам? – голос дочери веселый, как ни в чем не бывало. – Ты чего не звонила сегодня? Я волновалась".
Валентина Петровна сглотнула: "Да телефон разрядился, Свет. Ничего, все нормально".
Светка: "Ой, мам, ты опять? Я тебе говорила: купи новый. А то твой древний, как мамонт".
Валентина Петровна сжала губы: "Свет, а твой старый... Я его взяла сегодня, чтоб позвонить".
Тишина на том конце.
"Мам, ты что, в нём лазила? Там ничего нет, просто старье".
Валентина Петровна почувствовала, как голос дрогнул:
"Лазила? Нет, просто включила, а там... переписка открылась. С Ленкой твоей".
Светка вздохнула: "Мам, ну зачем? Это личное".
– Личное? Про меня-то? Что я обуза, что якорь, что кукую одна?
Голос Валентины Петровны сорвался. Светка:
"Мам, ты не так поняла. Я просто выговорилась Ленке. Ты же знаешь, как тяжело. Я тебя люблю, но... Ты не хочешь ничего менять. Сидишь там, жалуешься, а ко мне не едешь".
Валентина Петровна села на стул, оперлась на стол.
"Любишь? А пишешь, что осуждаю тебя. Я осуждаю? Я горжусь тобой, Свет! В Москву уехала, работу нашла. А ты... думаешь, я тебя держу?"
Светка:
"Мам, прости. Я не хотела. Просто иногда накатывает. Ты одна, я далеко, чувствую вину. Но жизнь такая, понимаешь? Не могу я назад".
Они поговорили еще минут десять. Светка уговаривала: "Приезжай на выходные, мам. Я тебе билет куплю". Валентина Петровна: "Ладно, подумаю". Но когда повесила трубку, села и заплакала тихо, уткнувшись в ладони. "Вину чувствует, – подумала она. – А я что, хотела ее вину? Хотела, чтоб любила по-настоящему, без вины".
***
Ночью Валентина Петровна не спала. Лежала, смотрела в потолок, где паутина в углу качалась от сквозняка. Вспоминала, как растила Светку: муж умер, когда дочке было десять. Рак, быстро сгорел. Она тогда на завод пошла. Руки в мозолях, спина болит до сих пор. "Для нее старалась, – думала она. – Чтоб школу закончила, чтоб не голодала. А теперь... видит во мне обузу".
Утром встала рано, сварила кофе – не чай, кофе, который Светка любила. Выпила, глядя в окно. Сосед дядя Ваня прошел с собакой, помахал рукой. "Надо жить дальше, – решила она. – Не могу я ее винить. Молодость – она такая". Но в груди ныло, как рана. Она взяла старый телефон, стерла переписку – не всю, только то, что болело. "Пусть думает, что не читала до конца".
Днем позвонила подруге, тете Клаве: "Клав, заходи, чайку попьем". Тетя Клава пришла, села.
"Валя, ты чего такая? Как с креста снятая".
Валентина Петровна налила чай, поставила печенье – то, что с рынка принесла. "Светка звонила вчера. Говорит, приезжай. А я боюсь, Клав. Боюсь, что обузой буду. Она молодая, а я... старая уже".
Тетя Клава кивнула: "Эх, Валя, все мы боимся. Мои дети тоже в городе, звонят раз в неделю. Но что ж, одной-то куковать? Поезжай, посмотри". Валентина Петровна помешала ложкой в чашке: "Может, и поеду. Но знаешь, прочитала я тут... Случайно. Она меня жалеет, но как старуху какую-то. Больно, Клав".
Они посидели, поговорили о соседях, о ценах, о погоде. Тетя Клава ушла, а Валентина Петровна осталась. Встала, подошла к зеркалу в коридоре. Волосы седые, морщины вокруг глаз. "Старая, – подумала она. – Но поживу еще". Собрала сумку, в интернете купила билет на автобус в Москву, на завтра. "Поеду, – решила. – Посмотрю, как она живет. Может, пойму".
***
Автобус трясся по дороге, Валентина Петровна сидела у окна, смотрела на поля, покрытые инеем. Осень кончалась, зима на носу. В сумке – шарф, который довязала ночью, и пирожки, что напекла. "Светка любит с капустой", – подумала она. В Москве встретила её дочь на вокзале: Светка в модном пальто, с сумкой через плечо. "Мам! – обняла она. – Ты приехала! Пойдем, квартиру тебе покажу, маленькая правда, но уютная".
Они шли по улице, Светка болтала: "Здесь метро близко, магазин рядом. Я на работе до шести, а вечером погуляем". Валентина Петровна кивала, но в голове крутилось: "Якорь... Обуза..." Дома Светка налила чай, села напротив. "Мам, прости за ту переписку. Я дура, выговорилась просто. Ты не обуза, ты моя любимая мама".
Валентина Петровна посмотрела на дочь: глаза усталые, но искренние. "Свет, я понимаю. Жизнь тяжелая. Но больно было читать. Думала, ты меня не любишь". Светка взяла ее за руку: "Люблю, мам. Но иногда злюсь. На себя, на жизнь. Ты одна там, а я здесь. Чувствую, что предаю тебя".
Они проговорили до ночи. Валентина Петровна рассказала про отца, про завод, про одиночество. Светка слушала, кивала: "Мам, я не знала. Ты никогда так открыто не говорила". Утром Валентина Петровна встала рано, сварила борщ – на всю квартиру запах. Светка ушла на работу, а она села у окна, смотрела на московскую суету. "Здесь шумно, – подумала. – Но зато с дочкой... Не одна".
Вечером Светка пришла с цветами: "Мам, это тебе. Оставайся подольше". Валентина Петровна улыбнулась, но в глазах стояли слезы. "Останусь, Свет. На неделю". Но внутри уже хотела домой. Там ее жизнь, ее воспоминания. А дочь... Дочь выросла, у нее своя дорога. Больно, но правда.
***
Через неделю Валентина Петровна села в автобус обратно. Светка провожала, обняла крепко: "Мам, звони. И приезжай чаще". Она кивнула: "Приеду, дочка". Дома все было по-старому: тикают старые часы, чайник свистит. Она села за стол, налила чаю, добавила две ложки сахару.
Но в груди ныло. Переписка не забылась, слова жгли. "Может, и я виновата, – размышляла она. – Не отпускала ее мыслями". Тетя Клава зашла вечером: "Валя, как Москва?" Она рассказала, но не все. "Хорошо, Клав. Дочь выросла". Тетя Клава кивнула: "Все они вырастают. А мы... Кукуем".
Ночью Валентина Петровна лежала, слушая дождь за окном. "Жизнь такая, – подумала. – Больно, но жить надо". И уснула, сжимая в руке шарф, который Светка не взяла – "Мам, у меня есть, не надо".
***
Спасибо всем, кто поддерживает канал лайком и подпиской.