Когда Степан вернулся из армии, я ждала его на вокзале с пирогами, которые пекла всю ночь. Руки тряслись, когда раскатывала тесто — год не видела своего мальчика. На телефон отвечал редко, в последние месяцы вообще как в воду канул. Писал раз в неделю: «Всё нормально, ма. Не волнуйся». Но я же мать, как не волноваться?
Поезд пришёл в семь утра. Я стояла на перроне, высматривала его в толпе дембелей. Они выходили гурьбой, громкие, смеющиеся, кто-то нёс гитару, кто-то — надувную женщину в камуфляже. А потом увидела Степана. Шёл последним, сумка на плече, лицо... Будто каменное. Не улыбается, не машет.
— Степаха! — закричала я, бросилась к нему.
Он обнял меня одной рукой, быстро, как обязанность какую выполнил. Поцеловал в макушку и сразу отстранился.
— Идём, мам. Я устал.
Всю дорогу до дома молчал, смотрел в окно автобуса. Я пыталась разговорить, спрашивала про службу, про сослуживцев, про командиров. Кивал, отвечал коротко: «Нормально», «Ничего особенного», «Всё как у всех». Я заглядывала ему в лицо — может, заболел? Может, что случилось?
Дома он скинул сумку в прихожей, прошёл в свою комнату и закрыл дверь. Я стояла с пирогом в руках и не знала, что делать. Вечером позвала ужинать — вышел, поел молча, поблагодарил и снова ушёл к себе.
***
Так прошла первая неделя. Потом вторая. Месяц. Степан устроился грузчиком в магазин стройматериалов, работал с утра до вечера. Приходил поздно, уставший, ел, что я оставляла на плите, и уходил спать. По выходным либо лежал у себя в комнате, либо уходил куда-то один, не говорил куда.
Я пыталась разговаривать. Спрашивала, как дела, как на работе, может, девушка какая есть? Он отвечал односложно, вежливо, но без тепла. Как чужой человек, который временно поселился в моей квартире.
Ночью я лежала и вспоминала своего Стёпку. Как он в детстве забирался ко мне в постель после страшного сна, прижимался, шептал: «Мам, я тебя люблю». Как в школу собирался — вечно что-то забывал, я бежала следом с тетрадками. Как в девятом классе первый раз влюбился, ходил розовый весь, песни пел. А после армии... Будто подменили.
Я попросила соседку Люду зайти, она медсестрой работает, на людей насмотрелась. Села с ней на кухне, заваривала чай, руки дрожали.
— Люд, я не знаю, что делать. Он же живой труп стал. Не смеётся, не разговаривает. Смотрю на него — и не узнаю.
Люда вздохнула, размешивая сахар в кружке.
— Таня, да у многих так после армии. Знаешь, сколько парней возвращаются ломаными? Там с ними такое делают... Дедовщина, издевательства. Ты попробуй к психологу его затащить.
Психолог. В нашем городке один психолог — в поликлинике, на втором этаже, куда алкоголиков водят. Я представила, как Степану это предлагаю, и поняла — он пошлёт. Или вообще перестанет со мной разговаривать.
Я решила действовать по-другому. Готовила его любимые блюда, покупала сладости, которые он в детстве обожал. Он ел, говорил «спасибо», но я видела — ему всё равно. Однажды испекла шарлотку с яблоками, он даже не притронулся. Сказал, что не хочется. А раньше за уши от этой шарлотки не оттащить было.
Прошло два месяца. Я заметила, что Степан похудел. Лицо осунулось, под глазами синяки. Работа тяжёлая, понимаю, но он же молодой, должен выдерживать. Стала класть ему в сумку бутерброды, термос с чаем — возвращал нетронутыми.
— Степа, ты хоть ешь что-то на работе? — спросила как-то вечером.
— Ем, мам. Не переживай.
— Да ты же худой как щепка! Давай я тебе хоть котлет пожарю, с собой возьмёшь...
— Не надо. — Голос резкий, почти грубый. Потом спохватился, смягчил тон: — Мам, правда, не надо. Я нормально.
Но он был не нормально. Я это чувствовала всей шкурой, материнским сердцем. Что-то с ним произошло там, в армии. Что-то такое, о чём он не может рассказать. Или не хочет. Или боится.
Я пыталась выведать хоть что-то. Спрашивала про друзей по службе — может, кто-то из них рядом живёт, созвонились бы? Степан качал головой: «Никого нет». Спрашивала, может, на работе с кем-то подружился? Опять нет. Он будто в скорлупу залез и не собирался оттуда вылезать.
Как-то ночью услышала шум из его комнаты. Тихо подошла к двери — он кричал во сне. Не слова, а какой-то вопль, животный, страшный. Я ворвалась, включила свет — он сидел на кровати, весь мокрый от пота, смотрел невидящими глазами.
— Степа, сынок, что такое?
Он вздрогнул, посмотрел на меня, и в глазах была такая боль, что я похолодела.
— Ничего, мам. Сон плохой.
— Какой сон? Расскажи мне.
— Не помню уже. Иди спать.
Я постояла, хотела обнять его, прижать к себе, как в детстве. Но он уже лёг, отвернулся к стене. Я ушла, а уснуть не могла до утра. Лежала и слушала тишину за стеной, боялась, что снова закричит.
Вчера вечером я сидела на кухне, перебирала крупу для каши. Степан пришёл с работы раньше обычного, около шести. Разулся в прихожей, прошёл на кухню, сел напротив меня за стол. Я подняла глаза — он смотрел на меня, и в этом взгляде было что-то новое. Решимость какая-то.
— Мам, нам надо поговорить.
Сердце ёкнуло. Я отложила миску с гречкой, вытерла руки о фартук.
— Говори.
Он достал из кармана куртки связку ключей, положил на стол между нами. Два ключа на металлическом кольце, брелок пластиковый с номером квартиры — 47.
— Это ключи от квартиры на Советской. Третий этаж, двухкомнатная.
Я смотрела на ключи, не понимала.
— Чьей квартиры?
— Лёшкиной. Лёха Кормилин. Мы вместе служили.
Кормилин... Фамилия знакомая. Я напрягла память — точно, была такая семья в соседнем доме, когда мы ещё на Гагарина жили. Мать Лёшкина работала в библиотеке, отец водителем, кажется. Потом они переехали, я их из виду потеряла.
— И что с этой квартирой?
Степан молчал, смотрел на ключи. Пальцы его сжимали и разжимали край стола.
— Лёшка... Он не вернулся, мам. Два месяца назад. Несчастный случай, как в документах написали. — Голос глухой, мёртвый. — А на самом деле его убили. Там, в части. Замучили.
У меня всё внутри похолодело. Я протянула руку к Степану, но он отстранился.
— Как замучили? Кто?
— Старослужащие. Сержант один был, Грач его называли. Садист. Он выбирал себе тех, кто слабее, тише. Лёшка был таким — книжки любил читать, стихи писал. Грач с дружками его били, по ночам гоняли, заставляли отжиматься до потери сознания. А в последний раз... — Степан сглотнул, судорожно. — В последний раз избили так, что Лёха из санчасти так и не вышел. Официально — остановка сердца при физических нагрузках. Закрыли дело, никто не понёс наказания.
Я сидела, и слова не шли из горла. Представила чужого мальчика, может, такого же, как мой Стёпа...
— Господи... А его родители?
— Мать померла, когда нам шестнадцать было. Рак. Отец спился после этого, два года назад помер тоже. У Лёхи никого не осталось. Только бабка старая в деревне, ей девяносто лет, она в больнице лежит. — Степан поднял глаза на меня. — Квартира после родителей ему досталась. Пустая стоит. Я... Я обещал ему, мам. Перед самой смертью, в госпитале, когда его уже увозили, он мне шептал: «Степа, ты присмотри за хаткой, ладно? А бабке не рассказывай, она не переживёт». Я обещал.
Я смотрела на сына, и впервые за три месяца я его увидела. Того мальчика, которого растила, который умел сочувствовать, дружить, нести ответственность. Он не сломался там, в армии. Он просто нёс на себе чужую смерть, чужую боль, и она его давила.
— Поэтому ты молчал всё это время?
— Я не знал, как тебе рассказать. — Голос сорвался. — Мне стыдно, мам. Стыдно, что я жив, а Лёшка нет. Мы в одной казарме спали, я видел, что над ним издеваются, и ничего не сделал. Боялся. Думал, если вмешаюсь, меня тоже начнут прессовать. И молчал. А потом Лёшки не стало, и я понял, что виноват. Если бы пошёл к командиру, может, его бы спасли...
Слёзы покатились по его лицу. Я встала, обошла стол, обняла его. Он уткнулся мне в плечо и плакал, плакал так, как не плакал, наверное, с детства. А я гладила его по голове и тоже плакала. За него, за того мальчика Лёшу, за всех матерей, которые отправляют сыновей в армию и не знают, вернутся ли они живыми.
— Ты не виноват, слышишь? — шептала я. — Ты не виноват, Степаша. Виноваты те, кто это сделал, кто покрывал, кто закрыл дело. Но не ты.
— Я должен был что-то сделать...
— Ты был таким же мальчишкой, как он. Ты не мог знать, чем всё обернётся. Ты не виноват.
Мы сидели на кухне, обнявшись, пока за окном не стемнело совсем. Потом Степан успокоился, вытер лицо рукавом, попросил воды. Я налила ему, села рядом.
— И что ты теперь с квартирой делать будешь?
Он пожал плечами.
— Прихожу туда раз в неделю, проветриваю, проверяю — Пыль протираю. Думаю, может, когда бабка его помрёт, квартиру кому-то из дальних родственников отпишут. А пока просто слежу, чтобы не обворовали, чтобы всё цело было.
Я взяла ключи со стола, покрутила в руках. Холодные, чужие.
— Можно я с тобой схожу? Посмотрю?
Степан кивнул.
***
На следующий день, в субботу, мы пошли на Советскую. Дом пятиэтажный, старый, кирпичный, такие по всему городу стоят. Подъезд обшарпанный, пахнет кошками и сыростью. Поднялись на третий этаж, Степан открыл дверь квартиры 47.
Внутри было чисто. Пахло пылью и чем-то ещё — закрытым пространством, одиночеством. Я прошла в комнату — старый диван, книжный шкаф, заваленный книгами, письменный стол.
— Лёшка очень любил читать, — сказал Степан тихо.
Я подошла к шкафу, посмотрела на корешки. Классика в основном — Толстой, Достоевский, Чехов. Томик стихов Есенина, затёртый от частого чтения. На столе лежала общая тетрадь, я открыла — стихи, написанные от руки. Почерк ровный, красивый.
«Я вернусь домой весною,
Когда тополя в цвету.
И тебе, мой край родной,
Я поклон земной отдам»
Не вернулся. Я закрыла тетрадь, ком подступил к горлу.
— Мам, я хотел тебя спросить... — Степан стоял у окна, смотрел на улицу. — Ты не против, если я буду сюда приходить? Ну, пока кто-то из родни не объявится. Мне кажется, я должен. Обещал же.
— Приходи, сынок. Это правильно.
Мы постояли ещё немного, потом Степан закрыл окна, и мы ушли. По дороге домой он рассказывал про Лёшу. Как они познакомились, как Лёха помогал ему письма домой писать — у Степы с орфографией всегда туго было. Как они мечтали вместе вернуться, сходить в кино, в кафе посидеть.
— Он говорил, что хочет в педагогический поступить. Литературу преподавать. Говорил, что в школе учительница у него была хорошая, вдохновила. — Степан усмехнулся горько. — Мечты...
Прошла неделя. Степан стал другим. Не таким, как до армии, — это понимаю, назад не вернуть. Но хотя бы начал говорить. Рассказывает иногда про работу, спрашивает, как у меня дела. Вчера вечером даже телевизор со мной посмотрел, какую-то комедию. Не смеялся, но хоть рядом сидел.
Я знаю, что боль никуда не делась. Она внутри него, и будет там долго, может, всегда. Чувство вины, что не спас друга. Злость на тех, кто виноват, и кто остался безнаказанным.
Позавчера он принёс домой номер от объявления, увидел где-то на улице. На базар требуется водитель-экспедитор, с грузчика хочет перейти.
— Зарплата побольше будет, — сказал. — И полегче, чем мешки таскать.
— Это хорошо, Степаша.
Сегодня утром, перед работой, он задержался на кухне.
— Мам, а ты не хочешь со мной на Советскую сходить? Я думал, может, там всё-таки уборку нормальную надо сделать. Окна помыть, полы. А то я как-то не умею особо.
Я кивнула.
— Конечно схожу. В субботу?
— Давай.
Он ушёл, а я сидела за столом с чаем и думала. У меня нет ответов на вопросы, которые мучают моего сына. Не могу вернуть ему друга, не могу наказать виноватых, не могу стереть из памяти то, что он видел. Но я могу быть рядом. Могу идти с ним на Советскую и мыть чужую квартиру. Могу просто сидеть с ним на кухне и молчать, когда ему не хочется говорить. Могу ждать, когда он будет готов снова жить, а не просто существовать.
Ключи от квартиры Лёши теперь лежат у нас на полке в прихожей, рядом с нашими. Каждый раз, когда вижу их, думаю про мальчика, которого не знала, про его стихи, про тополя, которые цветут каждую весну. И про то, как хрупка жизнь, как много боли в этом мире, и как важно не дать ей нас сломать.
Степан вернулся из армии другим. Он стал взрослым. Слишком рано, слишком жестоко. Он мой сын. И я буду рядом, что бы ни было дальше. Буду ждать, надеяться, любить. Потому что это единственное, что я могу сделать.
А вечером мы пойдём на Советскую. Помоем окна, протрём пыль. И может быть, это хоть немного облегчит груз, который Степан несёт на своих плечах. Может быть.
***
Спасибо всем, кто поддерживает канал лайком и подпиской.