Мёд
Наш артиллерийский дивизион, как и другие подразделения армий стран Варшавского Договора, готовились к завершающему этапу больших учений. Задача у нас была конкретная и «жёсткая» по времени – к 18 часам, артиллерия должна быть «закопана» в землю и хорошо замаскирована, так как главной оценкой на этот день был облёт районов огневых позиций артиллерии самолётом-разведчиком с фотографированием местности (с целью выявления слабых мест в маскировке войск). Из «всей номенклатуры» средств инженерной механизации, у нас были только БСЛ-110 – большая сапёрная лопата 110 см длиной.
На небе не было ни облачка, и к часам 11 утра духота стояла неимоверная. Всё бы ничего (и не такие задачи выполняли), но у нас на фланге расположились артиллеристы армии ГДР. Они также готовились к данному мероприятию. С одной лишь разницей – вместо 200 солдат с лопатами, они пригнали 2 экскаватора, которые и копали окопы для орудий. А «братья» по оружию (человек 15-20) в это время сидели в тенёчке на опушке леса и пили, по всей видимости, пиво, дожидаясь окончания работы техники, чтобы затем окончательно подправить окопы теми же БСЛ-110.
Как всегда в этих случаях, для повышения «КПДкопания» на огневые позиции начали заезжать наши старшие начальники. После «зрительного восприятия существующей реальности» - количества вынутой земли у немцев и у нас,- мы, естественно получали очередной «заряд бодрости». Поскольку все мы трудились «в поте лица», то между собой мы ругали всех и вся, в том числе и отсутствие наших экскаваторов. Но в связи с тем, что таких прецедентов ещё не было, чтобы в родной армии окопы копали землеройной техникой, то продолжали работу, стараясь не думать о наших «соседях».
А немцы (видно пиво дало о себе знать), начали «подбадривать» нас громкими выкриками. Так как с «иностранными языками мы были как-то не очень» (сейчас иногда в голову и приходят мысли – нас в то время, может, и учили этим языкам так, чтобы никто их так и не знал толком), сошлись на том, что они смеются над нашей «механизацией».
Но есть Бог на этом свете. Около полудня, в районе немцев мы увидели какое-то оживление – «братья по оружию» вдруг начали хаотично бегать и громко кричать на своём «гортанном» немецком. А некоторые откровенно «голосили». Через пару минут немцы были уже в противогазах и химзащите (и это на самом солнцепёке!). Часть немцев почему-то залезли в кабины экскаваторов, а остальные, как советские партизаны в годы войны – скрылись в лесу.
У нас «глаз на лоб», - чтобы это значило? Но так как, мы были немного уязвлены их недавним поведением, то просто продолжили работу и к облёту самолёта-разведчика, в отличие от немцев, у нас всё было готово.
Вечером, во время ужина мы узнали причину «немецкого замешательства». Оказывается, два солдата нашей артиллерийской батареи, которая находилась ближе к немцам, во время похода в лес «за кустик», услышали на дереве шум. Пчёлы!!!. А поскольку в армии со сладостями «напряжёнка» - то и решили добыть медку. Облачились для страховки в химзащиту и принялись за «дело».
На конечном этапе выяснилось, что вместо пчёл в дупле оказались дикие шершни по 5 см длиной, которые естественно, стали проявлять к солдатам «слишком повышенное внимание». Во время стремительного отхода с места «заготовки мёда» к своим окопам, бойцы промчались мимо немцев.
То ли запах хорошего немецкого пива, то ли громкие их крики повлияли на последующее решение шершней, так или иначе, они неожиданно (для тех и для других), перенацелили свою атаку на «братьев по оружию».
На следующий день, по результатам дешифровки аэрофотоснимков в вышестоящем штабе, личному составу нашего дивизиона за отлично выполненную работу была объявлена благодарность.
Молочный суп
Приморье. Сергеевский полигон. Лето 1987 г.
Выезд на летние артиллерийские стрельбы армейского реактивно-артиллерийского полка – всегда давно и всеми ожидаем… Бойцам до смерти надоели бесконечные караулы, их командирам – монотонно-размеренная жизнь небольшого военного коллектива, а жёнам командиров – отдохнуть от мужей, от плиты, да и мало ли причин найдётся?…
Для несения службы в полку были оставлены два состава суточного наряда, включая и начальника продовольственной службы полка.
Устроились, как всегда отлично - место полевого лагеря выбрали за небольшой сопочкой рядом с грибной рощицей и в стороне от дорог. Недалеко в ложбинке бил ледяной родник, а в километрах полутора стоял летний колхозный коровник. А так, как человеческое общение с доярками никто не отменял, - то и молоко у нас не переводилось. Вот с этим молоком у нас на полковом пункте хозяйственного довольствия, и произошла следующая история.
Незадолго до полевого выхода, в хозяйственный взвод полка прибыл после окончания учебного подразделения солдат-поварёнок родом с Алтая.
Так вот, через пару дней после начала полигонной жизни, заместитель командира полка по тылу решил побаловать командира, а заодно и весь полк приготовленным на обед молочным супом. Без проблем договорился с колхозом о молоке. Вроде бы всё должно было сложиться складно и вкусно…
Но до «костей мозга» тыловика не дошло, что молодого поварёнка необходимо, как минимум проинструктировать по технологии приготовления данного блюда. И, как в последствии выяснилось, на его вопрос: «Умеешь варить молочный суп?» - выходец с Алтая и выпускник советской военно-поварской школы – ответил утвердительно: « А то...»
В итоге, в этот молочный суп были заброшены всевозможные овощи, начиная от морковки и картофеля до капусты, и в дополнение ко всему - армейская тушёная говядина (т.е. обыкновенная тушёнка).
Личный состав полка мирно и рутинно, ничем не нарушая «общей военно-полевой гармонии», выстраивался побатарейно на передней линейке, как вдруг в районе ПХД послышался громкий лязг металла и четырёхэтажные маты… И как мы потом поняли, это был момент начала снятия пробы молочного супа командиром полка…
Тыловик-подполковник с красными от такого позора ушами (весь полк остался без первого блюда), мужественно и молча, не обедая, простоял возле полевых кухонь весь обед. Но после его завершения, громко, на весь лагерь (дабы слышал командир полка), проводил инструкторско-методическое занятие по технологии приготовления молочного супа со своими тыловиками и поварами-бойцами.
На следующий день, к радости всего полка (не угробили, как вчера молоко), - молочный суп получился на славу.
Ужас
В один из дней, в расформировываемую в скором времени воинскую часть приехали американец по имени Аарон с переводчиком. Они представляли американскую нефтяную компанию и вели «разведку» необходимой инфраструктуры для организации будущего проживания своих сотрудников, занятых в строительстве нефте- и газопровода с севера Сахалина на юг.
После осмотра некоторых зданий и сооружений и согласно неписанных норм российского гостеприимства, командир части пригласил их отобедать с нами в солдатской столовой.
Как правило, в каждой солдатской столовой находится так называемый «грыческий зал». Возле двери ведущей в эту комнату, на стене висел обычный для земли русской и для русского (вернее для советского) народа – наливной алюминиевый рукомойник, с так называемым «гвоздём» снизу для подачи воды во время умывания - при условии подъёма этого «гвоздя» вверх. Толковый боец из наряда по столовой, заранее налил туда горячей воды и повесил на обычный ржавый гвоздь вбитый посреди стены - чистое солдатское полотенце.
Когда Аарон подошёл к рукомойнику (и как я понял позднее – ни разу, в его американской жизни не виденному) и увидев полотенце на стене и капли воды на полу, он видно сообразил, чего от него хотят. Но остановился в замешательстве, – каким образом с помощью данного приспособления мыть руки?
«Врубившись» в ситуацию, я пальцем руки немного приподнял «гвоздь» рукомойника, и на его американские руки брызнула горячая вода. И вот тут наступила немая сцена – Аарон, лихорадочно стреляя глазами, начал обсматривать со всех сторон наш добрый старый российский рукомойник, на предмет наличия в нём или около него, как минимум - нагревательного элемента и как максимум - портативного компьютера для управления нагревом воды.
В эти секунды, в его изумлённых глазах промелькнула вся его американская жизнь – такого он ещё не видел в своей холёной Америке! С неподдельным ужасом, и не найдя ничего вокруг рукомойника (даже проводов, блин, не видно!!! - Ну, русские…), - Аарон «выстрелил» кучей вопросов.
Переводчика нам и не требовалось, - и так было ясна суть его замешательства – каким образом в этой посудине нагревается вода??? Когда до него дошло (с помощью переводчика), в чём дело, этот неподдельный «ужас» от какого-то русского секретного ноу-хау, сменился радостной улыбкой с глубоким выдохом – всё-таки и на этот раз, эти русские не обошли Америку!
Что такое борщ, Аарон уже знал, но когда дело дошло до военного киселя, - его удивлению не было предела. Называя его «кэссил» с ударением на втором слоге, он пил его и причмокивал губами, а затем - попросил ещё и добавки (мы то ему сказали, что он приготовлен из «натуральных» продуктов – на самом-то деле, откуда они-то в армии возьмутся?).
Месть
Для продолжения лечения, и для выявления возможных «скрытых дефектов» моего организма, я был отправлен в N-cкий госпиталь.
Палата «попалась» нормальная. Здесь лежали: полковник-строитель, старший лейтенант бортмеханик штурмовика и прапорщик бортстрелок стратегического бомбардировщика. И, добавился я.
Кстати, лёжа как-то на своей койке в палате и просматривая газеты, я наткнулся в одной из них на очень толковое слововыражение в статье характеризующей местный колбасный рынок: «Вкус мяса у колбасы появляется от 250 рублей за килограмм». Во перл!!!
Медсёстры в нашем отделении были нормальные (в смысле умения ставить уколы и капельницы), кроме одной. Естественно, была она блондинкой и заканчивала последний курс мединститута, и в скором времени должна была стать «дипломированным специалистом от медицины».
В надежде, что наконец-то она отсюда скоро «свалит» денно и нощно молился весь сестринско-докторский, а также переменный состав (то бишь мы, болезные) нашего отделения.
Она была из тех, у которых из рук валится всё. И горе было тому, кто становился её «жертвой» в дни её дежурств. В такие минуты, она, с очумелыми глазами со шприцем или иглой от капельницы в дрожащих руках «шла в атаку» на очередного больного. Тот, в ожидании неминуемой смерти (или от страха от её специфических медицинских «приёмчиков» или от инъекции лекарства в самое неподходящее место собственного организма) и завидев её в коридоре с тележкой либо убегал, либо, сознавая, что всё-таки когда-нибудь придётся «отдать концы» (так почему же не сейчас?) - обречённо и покорно ждал её «явления».
В один из таких дней (в выходной), во время её прихода с медицинской тележкой в нашу палату, около койки полковника находились его жена с сыном 15-16 лет. Другая бы медсестра попросту попросила их выйти на время инъекций, но до сознания «нашей» это не дошло.
Взяв иглу от капельницы, как всегда дрожащими руками, она, уже с испариной на лбу, лихорадочно вперившись глазами «обутыми» в очки в локтевой сгиб полковника, очевидно, решала извечную для себя проблему - куда тыкнуть на этот раз?
Мы, зная её возможные медицинские «пируэты», затаив дыхание, молились, чтобы нашего «брата» «пронесло» мимо беды. А его родные, не подозревая о существовании в «недрах» такого прославленного военного госпиталя таких «суперспециалистов», спокойно ожидали завершения этой несложной медицинской процедуры.
Но не тут-то было. В очередной раз сделав неловко-резкое движение, она, как всегда попала или не туда куда нужно, или дальше чем нужно, и видно решив исправить ситуацию - выдернула иглу. В следующий момент струя крови оросила всё вокруг, начиная от стены и кровати, до жены с сыном, не забыв по пути и бело-голубой (очевидно импортный) её халат. Когда она подняла голову, одно из стёкол её очков, также было забрызгано кровью. Ей богу, - Альфред Хичкок с его фильмами ужасов и рядом не валялся!
Гробовая тишина в палате продолжалась 2-3 секунды, после чего заголосила жена полковника, а родное дитё с перекосившимся от ужаса и в крови лицом – бросилось из палаты бежать, куда глаза глядят.
Тем же вечером, бортстрелок стратегического бомбардировщика (не раз летавшего с ядерными бомбами вдоль границ Америки и Японии), поклялся отомстить за пролитую кровь нашей палаты и принялся разрабатывать план действий.
Идея к нему пришла внезапно, со скорой выпиской старлея-бортмеханика и появлением в нашей палате крохотного дедка пенсионера - бывшего пехотного полковника.
Выяснив график дежурства нашей (вернее всего отделения) обидчицы, прапорщик договорился с дедом, что анализы на суточную мочу, он будет сдавать только в её дежурство. Узнав причину столь странной просьбы «пехота» нам не отказал, а наоборот помогал соблюсти конспирацию, симулируя некоторую неподвижность своих старческих суставов и таким образом - невозможность носиться туда-сюда с банками в туалет.
С вечера мы закупили несколько 1,5 литровых бутылок лимонада под цвет мочи и улеглись спать. Утром, бортстрелок долил все банки до верху лимонадом, а отдельно поставил предварительно им же тщательно вымытую банку и также наполненную до верху лимонадом.
Медсестра, как всегда с тележкой в руках «зарулила» к нам в палату и начала готовить дедка-пехоту к инъекции. И только нагнувшись, она сквозь свои очки наконец-то обратила внимание на «дедовские» банки.
Замерев со шприцем в руках и уставившись на море (вернее океан) «мочи», она «прокручивала» в своём сознании возможности восьмидесятилетнего пятидесятикилограммового организма по «писанию» (видно вспоминала теорию из всевозможных медицинских учебников). Наконец-то подняв глаза на деда-конспиратора, она спросила: «Дедушка, а как это вам удалось столько написать?» По заранее разработанному плану, наш дедок что-то пробормотал и затих.
И тут в дело вступила «авиация»! Прапорщик встал с койки, взял «свою» банку и сказал: «Что много написал? Так мы отопьём!»
И медленно, смакуя «дедовскую мочу» выпил литровую банку до дна.
На медсестру напал столбняк. Она не мигая, смотрела на пьющего «мочу» прапора, затем вздрогнула, бросила шприц на пол, закрыла рот двумя руками, согнувшись пополам и споткнувшись по пути о тележку с медикаментами бросилась в конец коридора в женский туалет.
Через час о происшедшем знало всё отделение во главе с его начальником. «Болезные» на секунду заскакивали, показывали большой палец: «Класс!!!», и исчезали.
Начальник, доктора и остальные медсёстры, были, очевидно, тоже довольны происшедшим, потому как серьёзного разговора с нами так и не состоялось.
Месть состоялась.
Комендант
Маленький дальневосточный городок. Привокзальная площадь. На небе — ни облачка. Жарко, душно. Сбоку от торговой палатки на этой несусветной жаре сидя у стола грязного от остатков еды и вчерашних разливов пива, «плавятся» лейтенант и два бойца из состава гарнизонного патруля.
Лейтенант уже раз двадцать проклявший свою судьбу подарившую ему этот наряд в такой жаркий день, в тени небольшого деревца вытянув ноги и запрокинув голову на спинку пластикового стула «провалился» в глубокий сон. Привокзальные мухи подозрительно концентрированно сосредоточились на его светло серых в полоску носках, отчего их расцветка стала меняться в сторону мелкого «горошка». Бойцы видно «провалились» раньше своего командира, т.к. от «грозной силы» спящих воинов-патрульных замученных утренним инструктажём в комендатуре гарнизона, не осталось и следа.
По другую сторону палатки на лавочке, сидели два подвыпивших дембеля в обнимку с местными девчатами. Судя по количеству бутылок из под выпитого пива — сидели около часа. Для «полного счастья» и «оценки» несения службы патрулём не хватало коменданта гарнизона. А поскольку к радости коменданта утро всё-таки всегда наступало после вечера и ночи, и учитывая, что пиво в привокзальной палатке в отличие от гарнизонного магазина было почти всегда, то вскоре это неопохмелённое «счастье» появилось.
Как-то в армии сложилось, что в коменданты попадают исключительно персонажи не нашедшие, а вернее потерявшие себя в той военной специальности, которую Родина им дала (или, по крайней мере, пыталась дать) в военном училище, затратив при этом надо думать, немалые казённые деньги. Хотя, по правде сказать на комендантов-то в армии нигде и не учат. Поэтому и образовался в войсках, так сказать, естественный отбор среди вот этих не нашедшихся-потерявшихся. И впрочем неудивительно, что среди этой категории попадались только «воины» как правило с каким-то отклонением от нормы в поведении, и всегда — со скверным характером и отсутствием элементарной совести. В связи с чем можно смело утверждать, что сволочнее кандидатуры чем комендант гарнизона в войсках — в армии и не сыскать.
Как правило, комендантов все армейские «низы» боятся и ненавидят. Да и чины постарше особо руки им не протягивают. Потому как, к примеру, звонки из комендатуры об очередном задержанном бойце, лично посланном в гарнизонный магазин за какой-то мелочью и последующий отказ коменданта «освободить» его без всяких условий — «достают» любого командира.
Распорядок дня нашего коменданта гарнизона капитана Солоха (возрастом далеко за сорок) был известен всем, кто прожил в гарнизоне более полугода.
Утро коменданта начиналось с ора на очередного дежурного по комендатуре по поводу состояния небольшого строевого плаца для арестантов загаженного за ночь воронами и остальной летающей и бегающей, ежедневно и еженощно срущей живностью гарнизона в силу его географического положения по центру военного городка; по поводу дурно пахнущего со времён славной победы над японскими милитаристами туалета комендатуры расположенного тут же; по поводу ... В принципе, поводов было много, но так как все эти поводы были, так сказать штатными и закрепившимися за данной комендатурой, то и главной задачей очередного дежурного по комендатуре в первые 10-15 минут встречи коменданта было молчаливое и усердное записывание всех «обнаруженных» недостатков в соответствующую книгу. Потому как уже через некоторое время (если не ожидается какое-либо мероприятие или посещение старшего начальника), комендант будет чудесным образом опохмелён с помощью вокзального пива, и в дальнейшем до обеда будет заниматься решением «мировых проблем».
Комендантский обед, как правило, после «адмиральского часа» плавно переходил в ужин. А поскольку всегда к вечеру перед соседом-пенсионером его, как «кадрового» офицера тянуло на воспоминания на предмет его бурной молодости и «героической» службы на командных должностях (добрался он по служебной лестнице до командира мотострелковой роты…) — то к вечеру обычно, свою норму в выпивке он выбирал полностью.
Иногда в такие моменты при наличии «особого» душевного настроя, комендант облачался в камуфлированное обмундирование с нацепленным неизвестно откуда взявшимся академическим ромбиком и в краповый берет (отобранный, как гласит молва, у худосочного дембеля из артиллерийского полка), и нетвёрдой походкой выписывал кренделя по тёмным улицам гарнизона «контролируя» службу суточного наряда по комендатуре.
Знающие же люди говорили, что стоит он на должности командира взвода в пехотном полку и стал он внештатным комендантом после того, как взяли его с поличным при сбыте машины картофеля в соседнем районе, заготовленного его же подчинённым личным составом в колхозе для нужд части.
Кстати, сосед-пенсионер был охотником (по крайней мере, в далёком прошлом) и его рассказы приводили в ужас окружающих. К примеру: «Вижу, зайцев пятнадцать стаей по бахче бегут. Здоровенные, видно, что отъелись за лето. А арбузы ещё больше. Бегу с ружьём наперевес и между ними петляю вслед за зайцами. А на краю поля, перед обрывом — кусты, а промеж них — арбуз сантиметров 80 в диаметре. Я с разбегу через него и в обрыв. А там снег по пояс. Вижу, пять зайцев провалились в снег, потому как, килограммов по 8-10 каждый — одни уши торчат. Я хвать, да и пооткручивал им головы по очереди — патроны ж, беречь надо…».
Вообще-то, комендатура была так сказать вторым родовым гнездом коменданта. «Трудились» тут и его жена Галя, числившаяся на «неприметной» должности в артиллерийском полку и «прославившая» себя на ниве застольной кулинарии и произошедшим «ЧП» в масштабе гарнизона; его великовозрастная дочь Анжела (это при отцовой-то фамилии Солоха?!), изредка стучавшая одним пальцем по затёртой клавиатуре печатной машинки, при этом «стреляя» глазами на новый объект вожделения из состава наряда или прибывшего в это захолустье случайного командировочного, и бывавшая неоднократно и безуспешно замужем; его чистопородный дворянин, стареющий кобель Кузя, ежедневно и еженощно активно участвующий в обсирании и обссыкании закреплённой за комендатурой территории; и, наконец, единственный любимец всех воинов и жителей гарнизона из четы Солоха, бело-рыжий, с красивой и умной мордочкой, шикарными усами и небольшим хвостиком, лично кастрированный комендантом в недавнем прошлом — кот Васька.
Днём в моменты комендантской «нетрудоспособности», роль коменданта гарнизона, по крайней мере в пределах комендатуры, плавно переходила к жене Гале. А поскольку в комендантской семье главной и постоянной проблемой была проблема устройства замужества любимой дочки Анжелы, то весь состав суточного наряда ежедневно проходил «фильтрацию» на предмет возможного родства с этим семейством. Особенно горячая пора наступала в июле-августе — после прибытия молодых лейтенантов из военных училищ. И как показывал многолетний гарнизонный опыт, сиё действие происходило следующим образом.
После определения подходящей кандидатуры и якобы случайного и неоднократного совместного чаепития в течение суток в стенах этого грозного учреждения, женская часть семьи коменданта к исходу несения службы вела его на находящийся неподалёку семейный «дачный участок» для обозрения его значимости, при этом прозрачно намекая, что всё это составляет приданое невесты. По правде сказать, кроме пары неухоженных грядок с прошлогодней петрушкой, старых кустов смородины, покосившегося сарайчика (именуемого дачей) и разного армейского металлолома, собранного комендантом по принципу «авось когда-нибудь пригодится» — ничего примечательного там и не было. Потому как «загнать» женское сословие четы Солоха на огород, было делом невозможным. Здесь же активно предпринимались попытки заставить «экзаменуемого» подышать полной грудью, для ясного осязания кандидатом особого волшебного микроклимата данной местности.
Вторым этапом «знакомства» с участием самого коменданта, — было посещение семейного гаража, в котором с вечно задранным капотом стоял облезлый, без признаков цвета первоначальной окраски 412-й «Москвич». При этом, отцом семейства многозначительно говорилось о довольно ещё большом ресурсе двигателя автомобиля и трансмиссии в целом.
Кобель Кузя, также активно участвующий на всех этапах этого стройного процесса знакомства и как уже было сказано являясь чистопородной дворнягой, имел особый нюх на возможного в будущем конкурента за обладание в полной мере съестными припасами и косточки из супа, а посему — всё время норовил забежать сзади и цапануть кандидата за ногу.
В последующие дни под напором жены, комендант «слал» в полк телефонограммы с ходатайством о поощрении «отличившегося на службе» и отобранного «семьёй» для родства кандидата, и одновременно с рекомендацией повторного назначения его в гарнизонный наряд. И если такой номер удавался, то в ход шли уже кулинарные изыски хранительницы комендантского очага — Гали. В принципе, всё мастерство начиналось и заканчивалось на корейском остром морковном салате, рецепт которого, «хранительница очага» выудила как-то из замусоленного журнала, не один день валявшегося в помещении комендатуры. Салат был так себе, — фишка состояла в том, что после снятия «пробы» кандидатом и его одобрения, возможно-будущая тёща Галя без малейшего стеснения рассказывала, как она усердно им занималась — «что даже все ногти стесала об тёрку вместе с морковью…».
А по поводу ЧП, развеселившего весь гарнизон (и комиссию вышестоящего штаба), необходимо пояснить следующее. Как-то раз в это захолустье приехала с очередной проверкой представительная комиссия вышестоящего штаба. Представитель от медицинской службы пользуясь моментом привёз с собой несколько узкопрофильных специалистов для обследования личного состава, которые и разместились в помещениях медбата, находившегося в аккурат перед плацем дивизии.
Назначили, естественно и строевой смотр гарнизона. А поскольку, чтобы не терять время даром, начмед дивизии кинул клич членам семей военнослужащих желающим пройти соответствующие медобследования во время строевого смотра — прибыть к 8.00 в медбат.
Галя (как жена «не последнего» начальника) была в числе первых, записавшихся на УЗИ. Подробностей и результатов обследования история не сохранила, но доподлинно известно, что для успешного выявления возможных заболеваний пациенту требовалось выпить серьёзное количество воды. Что, жена коменданта и сделала. После окончания обследования и по причине физиологического устройства человеческого организма, Гале более чем срочно захотелось «до ветру»… Но как она ни дёргала дверную ручку медбатовского туалета и вслух громко и даже яростно непечатными выражениями выражала своё несогласие с возникшей ситуацией, — всё было безуспешно. А поскольку делать что-то было надо и очень срочно, то Галя пулей вылетела из медбата и к всеобщему «удовольствию» всего личного состава гарнизона выстроившегося на плацу — уселась за одинокий и редкий кустик ели, ибо ничего другого поблизости попросту не было. И как впоследствии рассказывали очевидцы данного события, — там было на что посмотреть…
К слову сказать, потуги семейства об успешном замужестве несколько раз не пропадали даром и подводили любимую дочку с суженым к дверям сельсовета, готового в очередной раз вписать в историю села новый рекорд по количеству замужества на отдельно взятую особь.
Кастрированный кот Васька, хоть официально и принадлежал чете Солоха, но вёл от всех независимую политику. Так сказать был семейным диссидентом и главенствующая роль в семье коменданта, — для него была не указ. И вот почему.
Поскольку хирургическое вмешательство в физиологическое строение кота наперекор природе произошло руками коменданта и так как этот неприятный процесс не истёрся из котовьей памяти, то и кот Васька старался в силу своих возможностей, время от времени «напоминать» об этом коменданту. А «напоминал» он это всегда путём обссыкания, как всегда важных документов прямо на рабочем столе коменданта. Причём котяра, полагаясь на какое-то особое котовье чутьё, делал своё чёрное дело всегда на конкретных документах, приготовленных для очень важного совещания или накануне посещения комендатуры вышестоящего начальства. В эти дни, дежурный по комендатуре дополнительно «получал» ещё и за незакрытую форточку в комендантском кабинете.
Прослышав о таком коте-умнице коменданта, суточный наряд, мимо проходящие, да и почти все немногочисленные жители гарнизона, старались угостить кота чем-то вкусненьким (как минимум — погладить сидящего на заборе комендатуры беднягу), дабы поддержать в нём бунтарский дух русского диссидентства. Даже ходила легенда, что бывший боец-якут неоднократно пойманный и вздрюченный комендантом за «ухаживания» тёмными вечерами за незамужней в очередной раз дочкой Анжелой, как-то прислал из дома специально для кота кусок вяленой оленины килограмма три весом.
И как гласит народная молва гарнизона, высшей «фигурой пилотажа» этого суперкота Васьки стала «порча» представления подписанного заместителем командира дивизии здесь же в комендатуре, для назначения коменданта в другой гарнизон, и уже на штатную должность. А вторая же попытка коменданта «пропихнуть» это представление оказалась неудачной, после которой возможность существования кота на этом свете (по крайней мере для коменданта), оказалась под большим вопросом…
Но на то и был умницей Васька, потому как после этого события, котяра, не дожидаясь самосуда перебрался на постоянное место жительства к бабке-молочнице в посёлок успешно поднимая её рейтинг, как качественного местного молокопроизводителя. Этому событию, резко повысившему её благосостояние из-за увеличенной продажи молока (за счёт посещения кота сочувствующими ему жителями гарнизона), старуха была очень рада…
А что наш патруль?
Дембеля, увидев вдали бредущего и пошатывающего от жары и «вечерних мероприятий» коменданта, не дали «погибнуть» и патрулю растолкав их, а затем, обнявши девчат пошли в вразвалочку в противоположную от коменданта сторону. А патруль, спрятавшись за палаткой, дожидался чудесного его опохмеления, после которого уже ничего не страшно…
Намерений преследовать нарушителей и заниматься поиском пропавшего патруля на маршруте перед долгожданной пивной палаткой, у коменданта уже не возникло…
Голова болела...
Голова болела не потому, что тупила из-за выпитой вчера вечером стопки вонючего самогона с новоиспечённым отцом дивизионным вооруженцем, а из-за того, что живых денег в руках уже не держали полгода и о нормальной водке можно было только мечтать…
Голова болела не потому, что не спал полночи из-за того, что проверял несение караульной службы, мешая грязь и топая по лужам с караульной сменой при холодном дожде, а потому что из-за некомплекта личного состава в карауле стоять некому, из-за чего приходится уговаривать офицеров заступать на пару-трое суток (отодвигая мысли о соблюдении графика отпусков на более поздний срок…), а для бойцов правдами и неправдами выбивать, а вернее вырывать на продскладе сигареты, дабы безропотно и бессменно «караулили» военное и народное добро…
Голова болела из-за того, что за два крайних призыва в дивизион пришли всего четыре бойца при некомплекте восьмидесяти четырёх, что законы, ранее считавшимися грозными рухнули в одночасье и творится правовой армейский беспредел; что окуевший молодой лейтенант из училища, решивший положить конец своей военной карьере и написавший рапорт на увольнение, на глазах своих таких же собратьев не вылезающих из нарядов, безбоязненно не выходит на службу уже второй месяц; что пару бойцов из местных, несмотря на «весь комплекс» индивидуальной работы в очередной раз сдрысьнули в самоволку, а замполит бригады, редкий алкаш, на совещании у комбрига с умным видом будет «петь песни», каким образом нам командирам надо работать с личным составом…
Голова болела из-за того, что к вечеру надо подготовить офицерскую бригаду в пять-шесть человек для разгрузки очередного вагона с углём на железнодорожной станции; что старшина дивизиона уже как неделю в кочегарке командует полупьяными кочегарами; что по спущенной сверху нашими «верхними» начальниками разнарядке и нарезанному комбригом нашему дивизиону «аппетитному куску», до конца недели кровь из носа надо сдать местному совхозу семь тонн свежескошенной травы и что своей скорой очереди дожидается план по сбору металлолома…
Голова болела из-за того, что скоро весенняя проверка, а стало быть нужны краска, кусок линолеума для бытовой комнаты и ещё десятки разных мелочей; на складе квартирно-эксплутационной службы естественно ничего нет, а заведующей сельским магазином рабочая сила в виде нескольких бойцов для «зарабатывания» некоей суммы пока не требуется, в долг давать товар отказывается и как результат — опять предстоят «трения» по данному вопросу с комбригом…
Голова болела из-за того, что жена, хоть и понимала что командный состав 90-х это не армия, а сборище охранников, таксистов и грузчиков, что это временно и надо перетерпеть, открыв полупустой холодильник, молча, указывала в окно на соседа, упитанного гэсээмщика бригады в очередной раз вытаскивающего из багажника своего японского джипа упаковки с деликатесами; что вся тыловая армейская рать, вдруг стала недосягаемой по всем уровням жизни и доходам, особо не скрывая от гарнизонного люда свои воровские делишки…
Голова болела из-за того, что старшему сыну в этом году надо куда-то поступать на материк, по военным проездным документам авиабилеты не дают и каким образом выбраться с острова в этих условиях неизвестно; что младшему на весну нужна обувь, да и новая одежонка для школы бы не помешала и что на его недавний день рождения не было возможности как он и хотел, купить настоящий магазинный торт …
Голова болела из-за того, что наши старенькие родители за семь с лишним тысяч километров уже третий год ждут, не дождутся нашего приезда…
Голова болела и из-за того, что эта гадостная островная погода, неподвластная какой либо маломальской логике уже как восьмой год сидит в печёнках…
Голова болела…
А впереди — очередной рабочий день…
Предыдущая часть:
Продолжение: