Найти в Дзене

Молодой этнограф отправляется в тайгу на поиски легендарного племени «зелёных людей»

Мирослав Воронов был человеком XXI века. Его верой была наука, его языком — факты, его миром — оцифрованные карты и спутниковые снимки. Молодой, амбициозный этнограф, он уже успел опубликовать пару нашумевших статей о малоизученных культах Севера. Но под глянцевой обложкой успешного ученого скрывался застарелый, ноющий осколок — память о деде. Дед, Степан Воронов, был титаном, геологом старой закалки, человеком, прошагавшим Сибирь вдоль и поперек. Но последние годы он угасал, и вместе с силой уходила и его легендарная ясность ума. Он начал шептать о «зеленых людях», встреченных им в безымянном распадке полвека назад. О существах, чья кожа была цвета молодого мха, а глаза — как лесные озера. Он говорил, что они спасли его от верной смерти, вывели из бурелома и взяли клятву молчания. Коллеги деда сочувственно качали головами. Врачи ставили диагноз: деменция, галлюцинации на фоне угасания. Но Мирослав, тогда еще подросток, видел в выцветших глазах старика не безумие, а отчаянную, последню

Мирослав Воронов был человеком XXI века. Его верой была наука, его языком — факты, его миром — оцифрованные карты и спутниковые снимки. Молодой, амбициозный этнограф, он уже успел опубликовать пару нашумевших статей о малоизученных культах Севера. Но под глянцевой обложкой успешного ученого скрывался застарелый, ноющий осколок — память о деде.

Дед, Степан Воронов, был титаном, геологом старой закалки, человеком, прошагавшим Сибирь вдоль и поперек. Но последние годы он угасал, и вместе с силой уходила и его легендарная ясность ума. Он начал шептать о «зеленых людях», встреченных им в безымянном распадке полвека назад. О существах, чья кожа была цвета молодого мха, а глаза — как лесные озера. Он говорил, что они спасли его от верной смерти, вывели из бурелома и взяли клятву молчания.

Коллеги деда сочувственно качали головами. Врачи ставили диагноз: деменция, галлюцинации на фоне угасания. Но Мирослав, тогда еще подросток, видел в выцветших глазах старика не безумие, а отчаянную, последнюю правду.

Эта экспедиция была его личным крестовым походом. Он должен был либо найти их, «Лиственных», как он их назвал, и реабилитировать память деда, либо окончательно похоронить эту сказку и вместе с ней — ту часть себя, что всё ещё верила в чудеса.

Тайга приняла его равнодушно, как принимает всех: шорохом листвы, гудением комариных туч и вязкой тишиной, которая, казалось, давила на барабанные перепонки. Первые дни Мирослав чувствовал себя хозяином положения. GPS-навигатор безошибочно вел его по проложенному маршруту к тому самому распадку с карт деда. Он делал пометки в полевом дневнике, фотографировал редкие виды мхов, чувствуя приятное возбуждение первооткрывателя.

На пятый день всё изменилось. Небо затянуло свинцовой пеленой, и начался затяжной, холодный дождь. Лес потемнел, превратился из величественного собора в мрачный, путаный склеп. GPS заморгал и умер. Компас, казалось, сошел с ума, его стрелка лениво кружилась на месте. Мирослав понял, что заблудился. Началась борьба за выживание, оттеснившая научный интерес на второй план. Он шел напролом, сквозь колючие заросли и буреломы, пытаясь держать направление по солнцу, которого не было видно.

Усталость притупила бдительность. Он провалился сквозь трухлявый валежник, и в следующий миг его ногу пронзила ослепляющая, дикая боль. Он закричал, скорее от неожиданности, чем от самого увечья. Внизу, скрытый мхом и прелой листвой, его ждал старый, ржавый медвежий капкан. Зубья не пробили толстую ткань походных штанов и ботинок насквозь, но сомкнулись с чудовищной силой, раздробив кости стопы.

Пытаясь высвободиться, он только усугубил положение. Боль волнами накатывала на сознание. Холодный пот выступил на лбу. Он лежал, вцепившись пальцами в мокрую землю, и понимал, что это конец. Здесь, в этой глуши, его никто не найдет. Мир померк.

Сознание возвращалось медленно, лоскутами. Сначала пришел запах — терпкий, пряный аромат трав, смолы и влажной земли. Потом — ощущение тепла, исходящего от огня, и мягкость чего-то под головой. Он с трудом разлепил веки.

Он лежал в странном жилище. Это была не изба и не пещера. В центре горел бездымный очаг, пламя в котором имело зеленоватый оттенок.

Рядом с очагом на коленях сидела девушка.

Алексей замер, боясь моргнуть. Легенда ожила. Её кожа действительно была зеленой — не ярко-изумрудной, а нежного, сложного оттенка молодой листвы, с более темными веснушками, похожими на лишайник на камне. Длинные, спутанные волосы цвета темного мха были перехвачены на лбу лозой дикого хмеля. Но поражали глаза — большие, раскосые, цвета глубокой, прозрачной воды лесного озера. В них не было страха, лишь спокойное, почти животное любопытство.

Она заметила, что он очнулся, и тихо подошла. На ней была одежда из мягкой, дубленой кожи и сплетенных трав. Девушка молча указала на его ногу. Она была освобождена из капкана, аккуратно обмыта и обложена компрессом из каких-то темных листьев. Боль почти утихла, сменившись ноющим теплом.

Он попытался заговорить, но из пересохшего горла вырвался лишь хрип. Она поняла, зачерпнула из деревянной чаши воды и осторожно поднесла к его губам.

Так начались его дни в мире «Лиственных». Девушку, как он понял позже из обрывков её певучей речи, звали Лианна. Она не говорила на его языке, но училась с поразительной быстротой, впитывая слова, как губка. Сначала это были простые понятия: «огонь», «вода», «боль», «спасибо». Мирослав, как истинный этнограф, не мог упустить такой шанс. Он указывал на предметы, а она повторяла за ним слова, а потом произносила свои — короткие, гортанные, похожие на щебет птиц или шелест ветра.

Она выхаживала его с молчаливой заботой. Каждый день меняла повязки, приносила отвар из трав, который возвращал силы, и еду — печеные коренья, сладкие ягоды и нежное мясо какой-то дичи.

Когда Мирослав смог сидеть, началось их настоящее общение. Он рассказывал ей о своем мире. О городах — «каменных лесах, где деревья не дышат», о машинах — «железных зверях, что бегут быстрее лося и кричат громче выпи». Он показывал ей на пальцах, какой высоты достигают небоскребы, рисовал на земле очертания самолетов — «больших птиц с неподвижными крыльями».

Лианна слушала, широко раскрыв свои озерные глаза. В них отражались удивление, недоверие и что-то похожее на жалость. В ответ она показывала ему свой мир. Она вывела его, хромающего и опирающегося на палку, из их жилища.

Оказалось, они жили в скрытой долине, где деревья росли так плотно, что образовывали живые дома и переходы. Весь народ «Лиственных» — человек тридцать осталось. Не больше. Живут они очень долго, около трёхсот лет по человеческим меркам, двигаются бесшумно, их зеленые тела почти сливаются с листвой. Они были частью этого леса, а лес — частью их. Их невозможно заметить, если они сами этого не захотят.

Лианна научила его «слушать» деревья, приложив ухо к коре старого кедра, и чувствовать, как по стволу бежит сок. Она показала, как найти воду по полету стрекозы, и какие грибы светятся в темноте, указывая путь. Для неё это не было магией, это была жизнь. Для него, человека науки, это было чудом, которое не укладывалось ни в одну классификацию.

Между ними рождалось нечто большее, чем дружба пациента и спасительницы. Он был очарован её первозданной чистотой, её единством с миром, который он приехал изучать как объект.

-2

Она же тянулась к нему, к носителю невероятных историй о мире за пределами их вечного зеленого дома. Однажды вечером, когда он рассказывал ей о море, которого она никогда не видела, она несмело коснулась его руки. Её кожа была прохладной и гладкой, как лист кувшинки. Мирослав не отстранился. В этот момент он забыл о своей диссертации, о научной славе и о цивилизации. Был только мягкий свет очага, запах трав и девушка с глазами лесного озера.

Нога заживала. Мирослав уже мог ходить почти без палки. Они даже стали совершать лёгкие прогулки по лесу. Он понимал, что пора возвращаться. Эта мысль отдавалась в сердце тупой болью. Уйти — значило предать это хрупкое чувство, оставить Лианну. Остаться — значило навсегда отказаться от своей прежней жизни.

Иногда, когда они гуляли по долине, он ловил на себе чей-то тяжелый, пристальный взгляд. Он исходил от женщины, старшей версии Лианны. Её кожа была темнее, цвета старой коры, лицо мудрое и внимательное. Это была Мора, её мать и предводительница племени. Она никогда не заговаривала с ним, но в её глазах он читал холодную мудрость тайги — мудрость, в которой не было места сантиментам. Он чувствовал: она следит за каждым их шагом, за каждым взглядом, которым он обменивался с её дочерью.

Наконец, день прощания настал. Нога почти не болела.

— Мне нужно идти, Лианна, — сказал он тихо, когда они сидели у ручья.

Она опустила голову.

— Ты… вернешься? — её голос был едва слышен. В этом вопросе была вся её надежда.

— Я… я постараюсь, — солгал он, и самому стало тошно от этой лжи. Он знал, что вернуться сюда снова будет невозможно. Найти эту долину во второй раз — все равно что поймать одну и ту же снежинку.

Она подняла на него полные слёз глаза и кивнула, принимая его ответ. Она выведет его на старую охотничью тропу, что ведет к деревне. Они уже стояли на краю долины, там, где плотный строй деревьев расступался, открывая путь во внешний мир. Солнечный луч, пробившись сквозь кроны, упал на лицо Лианны, и Мирослав с болью подумал, что больше никогда не увидит ничего прекраснее. Он протянул руку, чтобы коснуться её щеки на прощание.

— Он не уйдет.

Голос, низкий и шуршащий, как осенняя листва под ногами, раздался за их спинами. Это была Мора. Она стояла в нескольких шагах, бесшумно появившись из-за ствола вековой сосны. В руке она держала огромный кинжал. Её взгляд был тверд, как гранит.

— Мама, нет! — Лианна шагнула вперед, заслоняя собой Мирослава. — Он обещал молчать!

— Его мир построен на сломанных обещаниях, — отрезала Мора, не сводя глаз с Мирослава. — Я видела таких, как он. Их любопытство — это яд. Сегодня он один, завтра он приведет сотню с железными пилами и огнем. Наш мир мал. Его мир огромен и голоден. Он всегда пожирает то, что меньше.

Она говорила на языке «Лиственных», но он, казалось, понимал каждое слово. Он читал их в её глазах, в напряженной позе, в том, как крепко она сжимала кинжал. Это был приговор.

— Он другой! — в голосе Лианны звенело отчаяние. — Он слушает деревья! Он понимает тишину!

— Он понимает, потому что ты открыла ему уши, — холодно ответила мать. — А его сердце осталось сердцем чужака. Тайна, которую знают двое, перестает быть тайной.

Мора медленно подняла кинжал, нацелив его в грудь Алексею. Лианна вскрикнула и бросилась между ними.

— Тогда убей меня! Потому что я не дам тебе его тронуть!

На лице предводительницы впервые дрогнула маска ледяного спокойствия. Она смотрела на свою дочь, и в её древних глазах на миг промелькнула боль. Она медленно опустила копье.

Тишина длилась вечность. Мора подошла к Мирославу вплотную. Он не шелохнулся, глядя ей прямо в глаза. Он видел в них всю тяжесть ответственности за свой народ, весь страх перед неумолимым внешним миром. Она заглядывала ему в самую душу, взвешивая, оценивая.

Наконец, она заговорила, и её слова, хоть и произнесенные на чужом языке, были кристально ясны. Она не угрожала. Она заключала сделку.

Мора протянула ему ладонь. На ней лежал маленький, гладкий, идеально круглый зеленый камень.

— Возьми, — прошелестел её голос в его голове. — Это частица нашего дома. Пока ты хранишь нашу тайну, он будет теплым. Но если ты откроешь рот, чтобы рассказать о нас, или напишешь хоть слово, он рассыплется в пыль у тебя в руках. И в тот же миг увянет сердце той, что спасла тебя.

Мирослав посмотрел на Лианну. Она стояла бледная, искусанные губы дрожали. Он понял весь ужас этого дара. Это была не угроза его жизни. Это была ответственность за её.

Он медленно взял камень. Теплый и живой, он словно пульсировал в его ладони.

— Я клянусь, — прошептал он, глядя не на Мору, а на Лианну.

Мора кивнула и, не сказав больше ни слова, растворилась в тенях деревьев.

Лианна подошла, коснулась его щеки в последний раз. В её прикосновении была вся невысказанная нежность и горечь прощания.

— Иди, — прошептала она. — И живи… за нас обоих.

Он шел по тайге, но это был уже другой лес. Он не путал, а направлял. Ветви убирались с его пути, птицы указывали направление. Через два дня он вышел к деревне.

Вернувшись в свою городскую квартиру, он долго сидел перед ноутбуком. На экране были файлы его экспедиции: карты, заметки, сотни фотографий. Величайшее открытие XXI века было на расстоянии одного клика. Слава, гранты, признание.

Он сунул руку в карман. Зеленый камень был теплым. Мирослав представил глаза Лианны, цвета лесного озера, и то, как они погаснут, если он нарушит клятву.

Он медленно, методично выделил все файлы. Нажал «Delete». Потом вытащил из фотоаппарата карту памяти и сломал её пополам. Полевой дневник он сжёг в раковине, наблюдая, как огонь пожирает слова, которые могли бы уничтожить целый мир.

Он нашел правоту деда, но цена этой правды оказалась слишком высока, чтобы делить её с кем-то. Он отпустил свое прошлое, свою амбицию, свою научную карьеру. Взамен он обрел тайну, тяжелую и теплую, как камень в его кармане. Тайну, которую он будет хранить до конца своих дней, потому что в далекой сибирской долине бьется зеленое сердце, и его жизнь теперь — залог того, что оно будет биться и дальше.

А ещё я делаю ролики в нейросетях. Посмотрите небольшое видео по этой истории.

Спасибо за внимание!