— Надя, ну зачем тебе знать все детали? Мужчины сами разберутся, не грузи свою светлую голову, — Галина Степановна махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, и с улыбкой подложила сыну лучший кусок пирога. — Артёмушка, тебе с капустой или с мясом ещё?
Надежда тогда лишь улыбнулась в ответ, привычно проглотив лёгкий укол обиды. Ну, заботится мать, что такого? В конце концов, ей достался не просто муж, а целая крепость. Семь лет брака она жила с ощущением, что вытянула счастливый билет. Артём — надёжный, не пьёт, работает. Его семья приняла её сразу, без этих жутких проверок на прочность, о которых любят рассказывать подруги. Свекровь, Галина Степановна, всегда называла её «доченькой», брат мужа Павел с женой Инной постоянно звали их на дачу. Казалось, она вросла в этот тёплый, плотный круг, стала его неотъемлемой частью.
Она искренне так думала. Ей нравилось это чувство — «мы». Мы едем на шашлыки, мы выбираем подарок тёте Вере, мы решаем, куда полететь в отпуск.
Только вот со временем это «мы» начало отдавать странным привкусом. Знаете, как бывает: ешь мёд, а он вроде сладкий, но горчит полынью. Надежда стала замечать мелочи. Крохотные такие, почти невидимые занозы.
Например, когда решали менять машину, Артём две недели шептался по телефону с матерью и Павлом. Надежде он просто показал уже выбранный вариант: «Смотри, какая ласточка, мама одобрила, сказала — практичный цвет». Её мнения никто не спросил. Или когда Инна, жена Павла, закатывала глаза на любое предложение Нади по поводу общего праздничного стола: «Ой, Надь, давай лучше классику, твои эксперименты не все поймут».
И Артём всегда молчал. Или поддакивал своим.
— Ты просто мнительная стала, — говорил он, когда Надя пыталась аккуратно поговорить об этом вечером. — Они же любя. У нас просто так принято, мы всё решаем сообща.
«Сообща» означало — они решают, а Надя соглашается. Она списывала это на их крепкие семейные узы, даже немного завидовала такой сплочённости. Старалась быть удобной, неконфликтной. Своя же, родная. Зачем портить отношения из-за ерунды?
Гром грянул в обычный четверг. Артём пришёл с работы возбуждённый, глаза бегают.
— Надюш, тут такое дело. У Пашки ремонт встал, рабочие запили, сроки горят. Надо помочь в выходные. Я поеду, ладно? Там стены красить, мебель таскать — чисто мужская работа.
— Конечно, милый, — Надя сразу включилась в режим "верная соратница". — Может, я тоже поеду? Помогу убрать, приготовлю что-нибудь, пока вы работаете.
Артём аж руками замахал:
— Что ты! Там пылища, дышать нечем, грязь. Зачем тебе эти нервы? Мы с Пашкой по-спартански: доширак заварим, перекантуемся пару ночей на матрасах. Ты лучше отдохни, сходи куда-нибудь.
Он уехал в пятницу вечером. Чмокнул в щёку, кинул в багажник старую спортивную сумку и был таков. Надежда честно собиралась посвятить выходные себе, но к субботнему обеду совесть начала грызть. Ну как они там, мужики, на дошираках? Голодные, наверное, уставшие.
Она потратила три часа на кухне. Напекла пирожков с мясом — любимых Артёма, сделала целый таз оливье, запекла буженину. Думала: «Сейчас приеду, сюрприз устрою. Пусть пыльно, зато накормлю по-человечески».
Ехать до квартиры Павла было минут сорок. Всю дорогу она представляла, как обрадуется муж, как Павел скажет: «Ну, Надюха, ты мировая женщина!».
Подъехав к дому, она удивилась. В окнах Павла горел яркий свет, хотя время было ещё не позднее. Но главное — окна были открыты нараспашку, и оттуда неслась музыка. Не шум дрели, не матерки грузчиков, а весёлая, громкая попса.
Надежда вышла из машины, прижимая к груди тёплую сумку с контейнерами. Сердце почему-то забилось тяжело, глухо. Она поднялась на третий этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта — видимо, кто-то выходил курить на лестницу.
Она толкнула дверь и замерла на пороге.
Никакого ремонта не было. То есть, он, может, и планировался когда-то, но сейчас в большой комнате стоял накрытый стол. За столом сидели все. Вообще все.
Артём — румяный, весёлый, с рюмкой в руке, что-то рассказывал, активно жестикулируя. Рядом хохотала Инна в нарядном платье. Павел подливал вино тётке Вере. Во главе стола восседала Галина Степановна, сияющая, как именинный самовар. Были даже какие-то дальние родственники из Саратова, которых Надя видела только раз на свадьбе.
Это был не ремонт. Это был семейный юбилей — кажется, пятьдесят пять лет тёте Вере, Надя точно не помнила дату, её ведь никто не позвал.
Первой её заметила Инна. Её смех оборвался, как будто нажали на кнопку «выкл». Она толкнула локтем Павла. Постепенно за столом воцарилась тишина, только «Ягода-малинка» продолжала орать из колонки, пока кто-то не догадался её вырубить.
Артём обернулся. Улыбка сползла с его лица, сменившись выражением испуганного школьника, которого застукали с сигаретой.
— Надя? А ты... ты чего тут?
Надежда стояла, чувствуя, как сумка с горячими пирожками начинает жечь руки. Она смотрела на них — на этих людей, которых семь лет считала своей семьёй. Они смотрели на неё. И в их взглядах не было радости. Было смущение, досада, даже лёгкое раздражение.
— Ой, Надюша, — первой опомнилась Галина Степановна. Голос её звучал елейно, но глаза остались холодными, колючими. — А мы тут вот... спонтанно собрались. Тётушку поздравить. Думали, ты занята, работаешь, не хотели беспокоить...
— Я не работаю по субботам, — тихо сказала Надежда. Её собственный голос казался ей чужим, плоским.
— Ну вот, видишь, недопонимание вышло, — свекровь нервно поправила салфетку. — Ты... ну, проходи, раз пришла. Только стульев, кажется, не хватает. Паша, найди табуретку где-нибудь!
— Не надо, — Надя сделала шаг назад.
— Надя, ну чего ты начинаешь? — Артём наконец встал, но подходить не спешил, мялся у стола. — Ну правда, спонтанно вышло. Не хотели тебя дёргать, ты же не очень любишь шумные сборища...
Ложь была такой очевидной, что Надежде стало физически тошно. Семь лет. Семь лет она старалась полюбить их шумные сборища, пекла эти чёртовы пироги, выбирала подарки. А они просто терпели её. Она была удобным приложением к Артёму, но никогда — своей.
— Я пирожков привезла. Думала, вы голодные. Ремонт же, — она аккуратно поставила сумку на пол у порога.
— Надя, ну не устраивай сцен, люди же смотрят! — в голосе Галины Степановны прорезались стальные нотки. — Приехала не вовремя, так хоть веди себя прилично.
Вот оно. «Не вовремя».
Она посмотрела на мужа. Он стоял, опустив глаза, и крутил в пальцах вилку. Он не защитил её. Опять. И никогда не защитит, потому что для него она всегда будет на втором месте после мамы, брата, после их «клана».
— Веселитесь, — сказала Надежда и вышла.
Она не помнила, как доехала до дома. Руки не дрожали, слёз не было. Была только звенящая, ледяная ясность в голове.
Артём вернулся в воскресенье вечером, как ни в чём не бывало. Видимо, решил, что раз она не устроила истерику там, то и дома всё «рассосётся». Принёс букет повядших роз — явно купил у метро по дешёвке, чтобы загладить вину.
— Надь, ну ты чего, дуешься? — он попытался обнять её в прихожей. — Мама, конечно, резко выразилась, но ты тоже хороша — примчалась без звонка...
Надежда молча выставила перед собой чемодан.
— Я подаю на развод. Вещи твои собрала, они в пакетах в коридоре. За остальным приедешь, когда меня не будет.
Артём застыл с этим веником в руках.
— Ты что, серьёзно? Из-за одной вечеринки? Надя, тебе лечиться надо, у тебя с головой проблемы! Семь лет коту под хвост из-за твоей гордыни?
— Не из-за вечеринки, Артём. Из-за того, что меня там не было. И никогда не было, понимаешь? Я все эти годы жила в гостях, а думала, что дома.
Развод был грязным. «Милый Артёмушка» мгновенно превратился в мелочного, злобного врага. Им руководила Галина Степановна — это чувствовалось в каждой бумажке, в каждом требовании.
— Квартиру мы покупали в браке, но на деньги моей мамы! — орал Артём в суде, забыв, что первоначальный взнос был наследством Нади от бабушки. — Ты ни копейки не получишь, неблагодарная!
Он пытался делить всё: машину, телевизор, даже мультиварку, которую ей подарили коллеги. Он угрожал, караулил у подъезда, то умолял вернуться («Я всё прощу!»), то обещал стереть в порошок.
Надежда выстояла. Наняла хорошего адвоката — злую, хваткую тётку, которая таких «маменькиных сынков» щёлкала как орешки. Они выиграли суд. Надежда получила справедливую компенсацию за долю в квартире и машине.
Когда она вышла из здания суда с окончательным решением на руках, она впервые за последние месяцы вдохнула полной грудью. Воздух пах мокрым асфальтом и свободой. Оказалось, быть одной не страшно. Страшно быть с кем-то и всё равно оставаться одной.
Свою новую квартиру она купила на окраине. Маленькая «однушка» в старом доме, зато с огромным балконом и видом на парк. Ремонт делала сама, принципиально никого не спрашивая. Захотела ярко-жёлтую кухню — пожалуйста! Никто не скажет, что это «непрактично» и «марко». Купила дурацкий пушистый ковёр, который наверняка бы высмеяла Инна.
Это было невероятное чувство — просыпаться утром в тишине, которая принадлежит только тебе. Никто не бубнит, не требует обслуживания, не оценивает каждый твой шаг. Надежда вдруг расцвела.
С Николаем они познакомились банально — в ветеринарной клинике. Надя принесла своего кота (завела назло бывшей свекрови, у той была аллергия), а Николай сидел в очереди с огромным печальным лабрадором. Разговорились. Оказалось, он вдовец, живёт с взрослой дочерью, работает электриком.
Он был совсем другим. Спокойным, как скала. Он не тараторил, пытаясь заполнить паузы, не пытался произвести впечатление. С ним было просто молчать.
Через полгода он пригласил её на ужин — познакомиться с семьёй. Надежда напряглась. Старые шрамы заныли. Опять смотрины? Опять оценивающие взгляды, попытки понять, «подходит» ли она их драгоценному сыночку?
Она ехала к ним, как на эшафот, заранее приготовив броню из вежливых улыбок.
Дверь открыла пожилая женщина с добрым, усталым лицом — мама Николая, Анна Петровна.
— Ой, Наденька, наконец-то! Проходите скорее, Коленька все уши прожужжал про вас. Замёрзли? Давайте пальто.
В доме пахло выпечкой и чем-то неуловимо уютным, настоящим. Не было никакой парадности, накрахмаленных скатертей и натянутых улыбок. За ужином говорили обо всём подряд. Анна Петровна не устраивала допрос, не спрашивала, почему распался первый брак, сколько она зарабатывает и умеет ли закатывать огурцы по «фирменному» рецепту.
— Надя, вам салат положить? Коль, ну что ты сидишь, поухаживай за дамой! — Анна Петровна просто и тепло улыбнулась ей. — Вы кушайте, не стесняйтесь. Мы люди простые.
И вдруг, сидя за этим простым столом, с чужими по сути людьми, которые за час стали ей ближе, чем та «родная» семья за семь лет, Надежда поняла одну вещь.
Она вспомнила тот день. Чужую музыку из окон, ложь мужа, холодный взгляд свекрови. И почувствовала... благодарность.
Да, благодарность. Если бы они тогда не поступили так подло, если бы продолжили свою игру в «идеальную семью», она бы до сих пор жила в иллюзии. Тратила бы свою жизнь на людей, которым она не нужна. Пекла бы им пироги, глотала обиды и думала, что это и есть счастье.
Их предательство стало её спасением. Хирург ведь тоже делает больно, когда вскрывает нарыв, но только так начинается выздоровление.
Николай накрыл её ладонь своей. Его рука была тёплой и надёжной.
— Всё в порядке? — тихо спросил он, заметив, что она задумалась.
Надежда посмотрела на него, на его маму, которая подкладывала лабрадору кусочек мяса под столом, на Катю, увлечённо рассказывающую о своём стартапе.
— Да, — искренне ответила она. — Теперь — абсолютно всё в порядке.
Впервые за много лет она была не в гостях. Она была там, где её действительно ждали.