Она появилась на пороге, как обычно, без звонка — только её характерный стук: три коротких, один длинный.
Я даже вздрогнула: суббота, утро, я в халате, волосы собраны кое-как, кофе на плите убежал.
— Маш, я к тебе буквально на минутку! — сразу с улыбкой. — Пирожки вот испекла, свежие, с капустой. Возьми, не стесняйся.
И уже заходит, не дожидаясь, пока я приглашу.
Вот так всегда: вроде мелочь, а будто к себе домой пришла.
Я поставила тарелку на стол, налила ей чай.
Смотрю — она глазами по комнате бегает, оценивает. На лице — эта её фирменная смесь заботы и осуждения.
— У тебя тут… ну, чуть-чуть не прибрано, да? — тихо так, но с видом врача, который диагноз ставит.
— Угу, некогда просто, — отвечаю. — Работа, дети, да и кот этот, зараза, шерстью всё засыпает.
— А я вот как делаю, — начинает она. — Каждый день по полчасика убираю! И грязь не накапливается — и всё, живи спокойно.
И уже через пару минут она с тряпкой в руках открывает мой шкаф под раковиной:
— Ну ты посмотри, у тебя же губка мокрая лежит! Бактерии!
Я стою, не знаю, смеяться или плакать. Хотела сказать, что не нуждаюсь в её санитарной проверке, но как-то неловко. Она ведь вроде с добром.
Пока я вытирала плиту, она уже пошла в спальню.
— Ой, Маш, да тут пыль на комоде, ты просто не замечаешь! — и пальцем по поверхности провела.
— Да знаю я, — выдохнула я. — Завтра хотела заняться.
— Ну что ты, зачем завтра! Сейчас быстренько всё приведём в порядок!
И пошло-поехало.
Она переставила мои подушки, сложила бельё в стопку «по фэн-шую», порекомендовала выкинуть «ненужные вещи, которые тянут энергию».
А я сижу, смотрю, как она хозяйничает в моей квартире, и понимаю: мне не помощь нужна, а чтобы меня просто оставили в покое.
К вечеру я уже сама предложила ей идти отдыхать:
— Людмила Ивановна, спасибо, правда. Но я сама как-нибудь, вы и так устали.
— Да что ты, я только рада! Ты ж мне как дочь. Я же вижу — зашиваешься, бедная. Женщина без порядка — как будто без души.
И ушла довольная, с чувством выполненного долга.
А я села на диван, вздохнула — и впервые за день ощутила, как раздражение тихо кипит внутри.
Через день иду с сыном из магазина. У подъезда сидят наши «дежурные» бабушки — как всегда, обсуждают новости двора. Только теперь новости обо мне.
— Машка-то наша, говорят, в грязи живёт. Всё завалено, ребёнок босиком по пыли ходит, — слышу за спиной.
— А кто рассказал?
— Так Людмила Ивановна видела! Она ж у неё убиралась, говорит, ужас какой…
Я аж остановилась. Сын меня за руку дёргает:
— Мам, пошли уже.
А я стою, краснею, и в груди — прям ком. Значит, вот оно как. «Помочь» пришла.
Вечером я не выдержала и зашла к ней.
— Людмила Ивановна, зачем вы рассказываете всем, что у меня бардак?
Она замерла, потом на лице появилось удивление — почти искреннее.
— Машенька, да ты что! Я ж не со зла, наоборот! Просто жалко тебя. А люди должны посочувствовать, пожалеть тебя. Я же добра желаю!
Добра, которое пахнет сплетнями и жалостью.
Я вернулась домой и села на диван. Сидела в тишине — даже телевизор не включала.
Потом встала и начала убирать. Вымыла пол, кухню, ванную, даже под диваном вычистила.
Но не потому, что стало стыдно, а потому что злость съедала изнутри.
На следующий день она снова пришла — уже с банкой солёных огурцов.
— Не обижайся, Маш. Я, может, резковата, но с добром же! Я же тебя люблю.
— Угу, — говорю. — Я это уже поняла.
Она моргнула удивлённо. А я просто взяла банку, поставила на полку и пошла закрывать дверь.
Теперь, когда вижу её на лестнице, я улыбаюсь — но по-другому. Без теплоты, без доверия. Просто из вежливости.
Потому что поняла простую вещь: иногда чужая «забота» — это просто завуалированное удовольствие от чужого несовершенства.
И ведь не скажешь прямо — не поймут. Скажут: «Что ты, она же добрая женщина».
А я теперь, когда слышу шаги соседки в коридоре, тихо думаю: пусть лучше пирожки свои несёт кому-нибудь другому. И больше не приглашаю её зайти.