Продолжаем изучать чайные сюжеты Бориса Михайловича Кустодиева.
В 1924 году родился новый московский театр –МХАТ 2-й. Молодой режиссер Алексей Дикий решил поставить спектакль в духе хорошо знакомого простому зрителю балаганного представления, высмеивающего «царскую» Россию. Пьесу режиссер предложил написать Замятину, так родилась «Блоха» по мотивам народных сказов о тульском мастере и повести Лескова «Левша». После неудачи с одним художником-сценографом был приглашен Борис Михайлович Кустодиев.
Кустодиев к тому времени имел уже большой опыт работы в театре, начавшейся еще в 1907 году: оформление около сорока спектаклей, из который двадцать успешно шли на сцене; признание мастером изображения русской провинциальной жизни. Позже Алексей Дикий напишет: «Никогда у меня не было такого полного, такого вдохновляющего единомыслия с художником, как при работе над спектаклем «Блоха. Я познал весь смысл этого содружества, когда на сцене встали балаганные, яркие декорации Кустодиева, появились сделанные по его эскизам бутафория и реквизит. Художник повел за собой весь спектакль, взял как бы первую партию в оркестре, послушно и чутко зазвучавшем в унисон».
Вот эскиз Кустодиева к первой картине второго действия, которую Замятин описал так: «Тула. Игрушечные – по пояс человеку – церквушки. Слева на сцене деревянный заборчик». Конечно же Кустодиев не мог обойтись в изображении Тулы без самовара.
А вот еще один эскиз к декорациям Тулы. Возможно, это один из вариантов, предложенных для московской постановки, а, возможно – проект новой версии декораций специально для «Блохи» на сцене БДТ в Ленинграде (премьера состоялась в ноябре 1926 года). Здесь мы видим чаепитие из огромного самовара во всей красе, в любимой манере Кустодиева передавать удовольствие от процесса.
В третьем действии пьесы Левша попадает в Англию, в Лондон. Читаем пьесу.
«Входит аглицкий ПОЛОВОЙ – вроде московских тестовских, в белом...
ЛЕВША: (таращит на него глаза.) Эка, мордальон-то у тебя, а? Ну вот что, конечно… это самое… Самоварчик мне и ситного, подрукавного, фунт – да с изюмом чтоб, слышь?
Половой скалит зубы, мотает головой.
(Громче.) Чаю, говорю, ну? Немырь ты этакий! Чаю пить с дороги желаю – понял?
ПОЛОВОЙ. Донтандерстэнд.
ЛЕВША. Дон-дон-дон! Долдон, больше ничего. Нет чтоб по-нашему, это самое, по-русски: и просто и всякому вроде понятно, а то: «дон-дон-дон»…»
В пьесе есть еще одна сцена лондонского чаепития, к которой зарисовок, увы, нет.
«ХИМИК-МЕХАНИК. Ну, вот и ладно: ты нам только словечко закинь, какой вы секрет нам блохой произвели, а мы тебе сейчас с нашей аглицкой девкой все устроим. (Мастеру.) Ну-ка!
МАСТЕР. Меря, подь сюда! (Делает ей знак пальцем.)
МЕРЯ (подходя). Здравствуйте, прекрасный молодой человек Левша. Очень приятно.
ЛЕВША (снял и мнет картуз, глядит исподлобья). Ой, беда, на Машку мою похожа!
МЕРЯ (в радиотелефон). Эй, Половой! Кипяточку нам на четверых да ватрушечек каких там, что ли.
ГОЛОС ПОЛОВОГО: «Слушс-с!»
Въезжают стол, скамьи. Вбегает Половой с подносом, ставит на стол. Меря кобянится перед Левшой.
(Садясь за стол).
Милости прошу к нашему шалашу!
Все садятся, Левша с Мери глаз не сводит.
ХИМИК-МЕХАНИК. Ты погляди: одеваются у нас чисто, не халды какие-нибудь, хозяйственные. Ну-ка, Меря, покажи, как ты… Плесни-ка ему чайку.
Меря наливает Левше и себе.
Оба пьют с блюдечка. Меря придвигается к Левше все ближе...».