Раиса Петровна поймала бутылку левой рукой, правой уже тянулась к следующей — движения отточенные, механические, за двадцать лет на розливе руки сами знают, что делать. Но что-то мелькнуло внутри стекла, заставило пальцы дрогнуть. Бумажка какая-то болталась в остатках кефира.
— Эй, Райка, ты чего застыла? — крикнула с соседней линии Валька-бригадир. — Конвейер-то не ждет!
Раиса сунула бутылку под фартук — благо, тот был широкий, казенный, таких на складе штабелями лежало — и продолжила работу. Внутри что-то екнуло, словно в детстве, когда она стащила с прилавка карамельку и потом неделю мучилась совестью. Только сейчас она ничего не крала, наоборот — спасала. От чего спасала, сама не знала, но чутье, которое ни разу еще не подводило, шептало: тут дело нечисто.
В обеденный перерыв Раиса заперлась в туалете — единственное место на заводе, где можно побыть одной — и осторожно вытащила записку. Бумага размокла, чернила расплылись, но разобрать можно было:
«Помогите! Меня держат взаперти. Не могу выйти из дома уже месяц. Муж грозится убить, если попытаюсь бежать. Умоляю, найдите меня! Тамара.»
Раиса перечитала трижды. Сердце заколотилось так, что, казалось, весь цех услышит. Месяц взаперти! Да это же... это же настоящее преступление! Она аккуратно сложила записку, завернула в носовой платок и спрятала в карман.
После смены, не заходя домой — там все равно никто не ждал, муж Витька в очередной командировке зависал, а дочка Ленка в общежитии пединститута ночевала — Раиса направилась прямиком в отделение милиции.
— Слушаю вас, гражданочка, — дежурный сержант Кольцов смотрел сквозь нее, как сквозь стекло той самой бутылки.
Раиса выложила записку на стол, стараясь, чтобы руки не дрожали. Рассказала, как нашла, показала бутылку — благо, догадалась прихватить.
Сержант повертел бумажку, хмыкнул:
— И что вы от нас хотите? Адреса нет, фамилии нет, одно имя — Тамара. Вы знаете, сколько в нашем районе Тамар? А может, это вообще чья-то шутка. Дети балуются.
— Какие дети! — возмутилась Раиса. — Тут женщина о помощи просит!
— Ну так пусть сама и придет, напишет заявление как положено, — Кольцов вернул ей записку. — А то, может, муж с женой поссорились, она со зла написала, а потом помирились. Нам потом разбирайся...
Раиса вышла из отделения, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна упрямства. Та самая, что когда-то заставила ее бросить институт и пойти работать, чтобы младшей сестре на учебу хватало. Та самая, что помогла пережить Витькины загулы первых лет брака.
— Ах так? — пробормотала она себе под нос. — Ну, держитесь.
На следующий день Раиса начала свое расследование. Первым делом — водители молоковозов. Они же по всему району мотаются, в каждый магазин заглядывают, все сплетни знают.
— Тамара? — почесал затылок дядя Миша, водитель со стажем. — Да их тут как собак нерезаных. А что за Тамара-то?
— Да вот... родственница дальняя, — соврала Раиса. — Потеряли связь, знаю только, что где-то в нашем районе живет, и что с мужем у нее нелады.
— А-а-а, с мужем нелады, — оживился дядя Миша. — Так это полрайона под описание подходит. Ты бы хоть приметы какие дала.
Раиса промучилась еще три дня, опрашивая всех подряд — от уборщиц до завскладом. Спала плохо, все думала о той Тамаре — вдруг она там, в четырех стенах, ждет помощи, а тут милиция руками разводит.
На четвертый день ее осенило — архив отдела кадров! Если Тамара хоть как-то связана с заводом, там должны быть записи.
Зоя Марковна, кадровичка предпенсионного возраста, выслушала сбивчивую историю про потерянную родственницу и тяжело вздохнула:
— Раечка, я бы рада помочь, но у нас же учет строгий. Без официального запроса...
— Зоя Марковна, ну пожалуйста! — Раиса готова была на колени встать. — Может, женщина в беде!
Кадровичка посмотрела на нее долгим взглядом, потом махнула рукой:
— Ладно, черт с тобой. Только быстро и никому ни слова.
Они просмотрели картотеку за последние десять лет. Тамар оказалось семь — три уволились, одна в декрете, три работают. Но когда Зоя Марковна вытащила одну из карточек, у нее вырвалось:
— Ой, а эту-то я помню! Тамара Кузнецова, в восьмидесятом у нас работала, на фасовке творога. История была — жуть!
Раиса подалась вперед:
— Какая история?
— Да муж у нее был, прямо зверь! Избивал, из дома не выпускал. Она как-то пришла вся в синяках, еле уговорили в милицию заявление написать. Потом развелась, уехала куда-то к родственникам. Говорили, то ли в Воронеж, то ли в Волгоград...
— А записку она не писала? — выпалила Раиса.
— Какую записку? — удивилась Зоя Марковна.
Раиса достала злополучную бумажку. Кадровичка прочитала, присвистнула:
— Надо же! Может, и писала... Я помню, она говорила, что пыталась о помощи просить, но муж все письма перехватывал. Может, в бутылку и сунула от отчаяния...
Раиса почувствовала одновременно облегчение и разочарование. Значит, Тамара спаслась, уехала. Но тогда как записка попала в свежую бутылку?
— А кто сейчас на ее месте работает? — спросила она.
— Да Нинка Сергеева, молодая совсем, полгода как устроилась. Бойкая такая, языкастая. С начальником смены у них, кстати, конфликт недавно был. Он ее в ночную смену перевести хотел, а она уперлась...
И тут Раису словно молнией ударило. Она вспомнила, как неделю назад в курилке Нинка рассказывала историю про Тамару — с придыханием, с ужасом в голосе. А потом сказала: «Вот бы этому козлу Семенычу так же досталось!»
Семеныч — начальник смены, мужик вредный, но не более того. И вдруг Раиса поняла все. Нинка нашла где-то старую записку — может, в щели застряла, может, в подсобке валялась — и решила подшутить. Или отомстить. Подбросить Семенычу проблем через милицию.
— Спасибо, Зоя Марковна, — Раиса поднялась. — Вы мне очень помогли.
Нинку Раиса нашла в раздевалке — та красила губы перед зеркалом, готовясь к вечерней смене.
— О, Раиса Петровна! — улыбнулась девушка. — Вы чего так поздно? Ваша же смена давно закончилась.
— Поговорить надо, — Раиса села на лавку, стараясь выглядеть спокойной. — Про Тамару Кузнецову.
Помада в Нинкиной руке дрогнула, оставив кривую полосу на щеке.
— Про кого? — но голос уже выдавал.
— Нин, не прикидывайся. Я знаю про записку. И знаю, что Тамара давно уехала. Зачем ты это сделала?
Девушка опустилась на лавку напротив, ссутулилась. Вся бойкость с нее слетела, как шелуха.
— Откуда вы...
— Я ее нашла. Твою записку. В милицию ходила, весь завод на уши поставила. Думала, женщина в беде.
Нинка всхлипнула:
— Я не хотела... То есть хотела, но не так! Семеныч, гад, он же меня в ночную смену переводит назло! Знает, что у меня мама больная, ночью за ней ухаживать надо. А ему плевать! Говорит: «Молодая, справишься». Я к директору ходила — бесполезно. Семеныч там свой человек.
— И ты решила ему подлянку устроить?
— Я... я про Тамару эту историю от тети Клавы с фасовки услышала. Она рассказывала, как та мучилась, как никто помочь не мог. И еще сказала, что Тамара записки писала, в бутылки совала, надеялась, что кто-нибудь найдет. Одну записку тетя Клава даже видела — Тамара при ней писала, плакала вся. А потом эта записка пропала...
— И ты ее нашла?
Нинка кивнула: — В старой подсобке, за батареей. Там ремонт делали, мусор выгребали. Я подумала... подумала, если эту записку сейчас «найдут» и в милицию отнесут, начнется проверка. А Семеныч как раз в то время, в восьмидесятом, мастером работал. Может, на него бы подумали... Глупость, да?
— Глупость, — согласилась Раиса.
Нинка быстро добавила, виновато моргнув:
— Я подсунула её на просветке — в пустую бутылку, прямо перед розливом. Думала, найдут, шум поднимется.
Раиса смотрела на девчонку — та была чуть старше ее Ленки. Молодая, глупая, отчаявшаяся.
— Глупость, — повторила она. — Но знаешь что? Семеныч действительно гад.
Нинка подняла заплаканные глаза:
— Вы... вы в милицию скажете?
Раиса задумалась. С одной стороны, подлог. С другой — какой подлог? Записка настоящая, Тамара ее действительно писала. Просто с опозданием на пять лет нашлась.
— Нет, — решила она. — Но ты мне кое-что расскажешь. Про Семеныча. Все, что знаешь.
Оказалось, Нинка знала много. И про то, как Семеныч премиальные распределяет — своим побольше, неугодным по минимуму. И про то, как молоденьких девчонок лапает в подсобке. И про то, как списывает продукцию якобы на брак, а потом через заднее крыльцо выносит.
— Только доказательств нет, — вздохнула Нинка. — Он хитрый, следов не оставляет.
— Доказательства можно найти, — Раиса поднялась. — Если знать, где искать. Ты пока помалкивай про записку. И в ночную смену не переходи — скажи, что больничный оформляешь по уходу за мамой. Я в профкоме поговорю, помогут.
На следующий день Раиса пришла к Вальке-бригадиру. Та выслушала, покачала головой:
— Я-то давно подозревала, что Семеныч нечист на руку. Но одни подозрения... Хотя, знаешь что? У меня есть идея.
Идея оказалась простой, как все гениальное. Валька «случайно» проболталась Семенычу, что на следующей неделе будет внеплановая ревизия — из области едут, проверять расход сырья. Семеныч заметно занервничал.
А Раиса тем временем организовала настоящую слежку. Привлекла дядю Мишу-водителя («За такое дело — с удовольствием!»), тетю Клаву с фасовки («Этот гад еще за Тамару ответит!»), даже ВОХРовца с проходной уговорила («неофициально, просто посмотреть»).
На третий день Семеныча взяли с поличным — выносил через заднее крыльцо несколько брикетов сливочного масла. ВОХР всё зафиксировал, а дядя Миша заснял на фотоаппарат, который одолжил у племянника.
Разразился скандал. Семеныча уволили с волчьим билетом, директор получил выговор, а Нинку перевели в дневную смену с повышением — в помощники мастера.
— Раиса Петровна, — Нинка поймала ее у проходной через неделю после всей этой истории. — Я... спасибо вам. И простите за записку.
— Знаешь что, — Раиса улыбнулась. — Может, оно и к лучшему. Если бы не твоя записка, Семеныч бы еще долго безобразничал. Получается, Тамара нам всем помогла — через пять лет, через свою старую записку.
— Как это?
— А так. Ее крик о помощи долетел-таки. Пусть с опозданием, пусть окольными путями, но долетел. И помог другим женщинам — тебе, девчонкам, которых Семеныч лапал. Знаешь, что я думаю? Может, все эти бутылки с записками — как молитвы. Бросаешь в пустоту, не знаешь, дойдет ли, поможет ли. А потом — бац! — и отзывается. Иногда совсем не так, как ожидал.
Нинка задумалась:
— Красиво говорите. Только... я больше так не буду. Честно.
— И правильно, — кивнула Раиса. — В следующий раз, если что — сразу ко мне приходи. Или к Вальке. Мы тут, знаешь, целый бабий профсоюз теперь организовали. Неофициальный, но действенный.
Домой Раиса возвращалась в приподнятом настроении. Витька из командировки вернулся, трезвый и с подарками — видать, совесть проснулась. Ленка звонила, сказала, что на выходные приедет, экзамены сдала на отлично.
А записку ту Раиса сохранила. Спрятала между страницами старого фотоальбома. Иногда доставала, перечитывала размытые чернила и думала о Тамаре Кузнецовой — где она сейчас, как сложилась ее жизнь. Надеялась, что хорошо.
И еще думала о том, что в их советской жизни, где все по плану и по разнарядке, есть место маленьким чудесам. Например, запиской в бутылке из-под кефира можно изменить судьбы нескольких человек. Главное — не пройти мимо.
А на заводе после этой истории появилась традиция — если у кого беда или несправедливость, писали записку и клали в старую молочную флягу, что стояла в красном уголке. Раз в неделю профком флягу проверял. Анонимно, без последствий.
Семеныча, кстати, через полгода видели — устроился грузчиком на овощебазу. Похудел, осунулся, здоровается теперь со всеми подчеркнуто вежливо.
Вот такая история про записку, которая нашла адресата через пять лет. И про то, что эхо чужой беды иногда отзывается самым неожиданным образом — спасает тех, о ком даже не думали.