Глава 15. Радиошторм
Точкой стал заброшенный командный пункт на окраине большого лесного массива. Бетонный бункер, вросший в землю, с остатками аппаратуры и клубками оборванных проводов. Идеальное место для их безумного плана. Здесь был хоть какой-то шанс избежать быстрого пеленга своими же.
До 19:30 оставалось меньше часа. Они работали молча, слаженно, как части одного механизма. Зайцев и Орлова, как два сапера, разобрали и собрали заново трофейную немецкую рацию «Феликс», снятую с тела убитого унтер-офицера, и подключили ее к советскому усилителю. Получился монстр, способный на короткое время заглушить эфир на полкорпуса.
Соболев расставлял на подступах к бункеру растяжки с сигнальными ракетами. Их задача была не убить, а предупредить. Громов, стоя у карты, и медленно проговаривал план.
– Мы бьем по трем основным частотам, указанным Шубертом, и по пяти предполагаемым, исходя из его паттернов. Цикл – две минуты активного глушения, одна минута паузы для пеленга. Орлова слушает в паузах. Цель – не просто заглушить его. Цель – заставить его заговорить. Сорваться. Допустить ошибку.
– А если он просто переждет? – спросил Зайцев, проверяя контакты.
– Не сможет, – ответил Громов. – Его отчеты идут ежедневно в одно и то же время. Сбой в графике вызовет вопросы из Берлина. Его безупречная репутация пострадает. Он ненавидит это больше всего.
– Готово, – доложила Орлова. Ее пальцы лежали на клавишах передатчика, как пианистки перед концертом.
Громов посмотрел на часы. Секундная стрелка ползла к двенадцати. Воздух в бункере стал густым, как кисель.
– Начинаем.
Орлова нажала на ключ.
В эфир ударил оглушительный, ревущий хаос. Белый шум, поверх которого Зайцев наложил случайные последовательности чисел, обрывки перехваченных немецких команд, искаженные до неузнаваемости позывные. Это было похоже на вопли сумасшедшего гиганта.
Они сидели, зарывшись в наушники, вжимаясь в кресла, будто этот звук мог физически сбить с ног. Две минуты показались вечностью.
Пауза. Гробовая тишина, режущая уши после грохота. Орлова, вцепившись в регуляторы, ловила малейший звук в эфире.
– Ничего… тишина…
– Продолжаем, – скомандовал Громов.
Снова адский рев. Теперь к нему добавилась запись вальса, прокрученная задом наперед на огромной скорости. Абсурдный, сюрреалистичный кошмар.
Пауза.
– Тишина… – снова доложила Орлова, но в ее голосе уже прозвучала неуверенность.
– Он терпит, – пробормотал Соболев. – Черт возьми, он железный.
Третий залп. Четвертый. Легкие бункера наполнились запахом раскаленного металла и озона. Аппаратура грелась, грозя выйти из строя.
После пятого залпа, в очередной паузе, Орлова вдруг вскрикнула:
– Есть! Слабый сигнал! На резервной частоте! Он пытается пробиться! Передает… передает одну букву. Повторяет… «V»… «V»… Это…
– «Vergeltung» – «Возмездие», – мгновенно перевел Громов. – Он злится. Отлично. Еще!
Они обрушили на указанную частоту весь мощь своего «радиошторма». Казалось, сам эфир трещал по швам.
И тогда случилось то, чего они ждали, но в что боялись поверить.
В наушниках Орловой, сквозь вой и грохот, прорвался голос. Не азбука Морзе. Не шифровка. Чей-то молодой, срывающийся от ярости и страха голос на немецком:
– «…черт возьми, прекратите! Я не могу… он требует… я ничего не слышу! Прекратите!»
– Пеленг! – закричал Громов. – Максимально точно!
Орлова, не отрываясь от аппаратуры, крутила ручки. Стрелки на пеленгаторе метались, а потом замерли.
– Есть! Координаты… район хутора Заречье-2! Точка! В радиусе ста метров!
Это был не Штайнер. Это был его оператор. Тот самый, кто принимал его диктовку. Тот, без кого бы вся машина останавливалась.
– Выключаем всё! – скомандовал Громов. – все ко мне! Орлова – возьми с собой рацию!
Они выскочили из бункера в холодную ночь. Грузовик рванул с места, не включая фар, ведомый лишь лунным светом и точными координатами Орловой.
Хутор Заречье-2 оказался не хутором, а сгоревшей деревней. Среди почерневших бревен и печных труб стоял один-единственный уцелевший сарай. Из трубы над ним вился слабый дымок.
Они бесшумно окружили его. Громов жестом приказал Зайцеву и Орловой остаться снаружи, а сам с Соболевым, сняв с предохранителя автоматы, вошел внутрь.
В сарае было на удивление чисто. Горела коптилка. За столом, заваленным бумагами, сидел молодой парень в форме вермахта. Он не пытался сопротивляться. Он просто сидел и трясся, уставившись на них широко раскрытыми, полными слез глазами. Перед ним стояла рация.
– Руки вверх! – скомандовал Соболев.
Парень медленно поднял руки. Его пальцы были исчерчены чернилами и дрожали.
– Он… он сказал, что вы придете… – его голос срывался на шепот. – Он сказал… если я вас увижу, значит, он меня бросил. Значит, я… стану ненужным.
– Где он? – одним шагом оказавшись перед ним, прорычал Громов.
– Я не знаю! Клянусь! Он никогда не приходил сюда! Он диктовал по телефону! По полевому телефону! Провод тянулся куда-то в лес… я… я никогда его не видел!
Громов схватил со стола листки. Это были шифровки. Тот самый почерк. Диктовка Штайнера.
– Когда был последний сеанс?
– Сегодня… час назад… но вы начали этот адский шум… он разозлился… сказал, что прерывает связь… и… и что вы скоро придете…
В этот момент снаружи, из леса, донесся резкий, короткий гудок. Как сигнал автомобиля. Но неестественно громкий, усиленный.
Парень-оператор вдруг побледнел еще больше.
– Это… это он. Это наш сигнал. Значит… он здесь.
Громов и Соболев выскочили из сарая. Кругом была тишина и мрак. Ничего.
И тут из леса, метров за двести, ударила очередь из крупнокалиберного пулемета. Не по ним. По их грузовику.
Стекло вдребезги, шины со вздохом спустились, бензин хлынул на землю. Их единственный путь к отступлению был отрезан.
А потом из репродуктора, спрятанного где-то на дереве, раздался голос. Спокойный, вежливый, без тени злости. Тот самый голос, что читал стихи в эфире.
– «Поздравляю, майор Громов. Вы нашли моего щенка. Жаль, что он оказался таким слюнявым. Но урок, я надеюсь, был полезен? Не пытайтесь заткнуть рот океану. Лучше научитесь в нем плавать. До следующей встречи. Надеюсь, вы сможете выбраться из этого… неудобного места».
Голос умолк. Пулемет больше не стрелял. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском горящего грузовика и всхлипываниями немецкого оператора в сарае.
Они были в ловушке. Без транспорта. С «языком» на руках. И с полным пониманием того, что Штайнер в очередной раз их переиграл. Он позволил им найти оператора, чтобы показать: даже их победы – часть его плана.
Громов стоял и смотрел на горящую машину. И впервые за всю эту ночь на его губах появилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Горькую, уставшую, но улыбку.
– Он ошибся, – тихо сказал он Соболеву.
– В чем?
– Он думает, что мы пытаемся заткнуть океан. А мы… – Громов повернулся к нему, и в его глазах горели отражения пламени, – …а мы ищем того, кто может это океан остановить. И мы только что нашли его слабое звено.
Он посмотрел на сарай, где сидел перепуганный до смерти радист. Не Штайнер. Но его голос. Его руки.
Игра была еще не проиграна. Она только входила в решающую фазу.