Дом скрипел. Не так, как скрипят старые, уютные дома, полные воспоминаний. Этот скрипел иначе — сухо, надтреснуто, будто кости столетнего старика. Я купил его почти за бесценок прошлой осенью, соблазнившись тишиной и рекой, черневшей в ста метрах за редким березняком. Хутор Студёный — три избы на отшибе, две из которых давно пусты. Идеальное место, чтобы спрятаться от мира, от себя, от грохота города, который перемолол мою жизнь и выплюнул сюда, на этот холодный, ветреный берег.
Меня зовут Виктор. Был художником. Вернее, пытался им быть. Теперь — просто человек, который пытается заново собрать себя из осколков. Руки помнят тепло глины, запах масляных красок, но внутри — выжженная пустошь. Я приехал сюда не за вдохновением. Я приехал за тишиной. За забвением.
Зима в Студёном была долгой, лютой. Снег лежал до середины апреля, тяжёлый, ноздреватый. Река вскрылась поздно, нехотя, со стоном ломающегося льда. И вместе с последними льдинами к моему берегу прибило её.
Я увидел её утром, когда вышел на крыльцо с кружкой стылого чая. Она сидела на мостках, прямо у воды, съёжившись под рваной шалью. Старуха. Крошечная, высохшая, похожая на корягу, выброшенную рекой. Её лицо — пергаментная кожа, обтягивающая череп, глубоко запавшие глаза, почти невидимые под набрякшими веками. Она не двигалась. Просто сидела и смотрела на воду.
Я подождал. Мало ли, может, из соседней деревни пришла, заблудилась. Но проходили часы, а она не уходила. К полудню начал накрапывать холодный, мелкий дождь. Старуха не шелохнулась.
Сочувствие. Проклятое, ненужное сочувствие, от которого я так хотел избавиться. Я не выдержал. Подошёл к ней.
— Бабушка, вы чья? Вам помочь? Дождь ведь.
Она медленно подняла голову. Глаза её оказались неожиданно светлыми, почти прозрачными, как льдинки. В них не было ни страха, ни просьбы. Только бесконечная, вселенская усталость. Она не ответила. Просто протянула ко мне свою руку — сухую, костлявую, с узловатыми пальцами. Инстинктивно я взял её.
Её рука была ледяной. Не просто холодной — ледяной, будто я коснулся глыбы льда. Этот холод мгновенно проник под кожу, добрался до самых костей. Я отдёрнул свою руку, но старуха слабо улыбнулась — впервые — и снова протянула ладонь.
— Холодно, — прошелестел её голос, тихий, как шорох сухой листвы.
Что мне было делать? Оставить её замерзать под дождём? Я помог ей подняться — она весила не больше ребёнка — и повёл в дом. Она шла медленно, опираясь на мою руку, её ноги почти не слушались.
Я усадил её у печи, растопил огонь. Она сидела, не шевелясь, глядя на пламя своими прозрачными глазами. Я предложил ей чаю, еды — она отказалась, только покачала головой. Она молчала. А я не знал, о чём спрашивать. Кто она? Откуда? Она будто выпала из времени, из мира.
К вечеру она задремала в старом кресле. Я укрыл её пледом, подбросил дров в печь и ушёл в свою комнату. Мне было не по себе. От её молчания. От её ледяного прикосновения. От странного чувства… неправильности. Будто я принёс в дом не заблудившуюся старуху, а что-то другое. Что-то, чему не место среди живых.
Ночью я проснулся от холода. Печь давно погасла, но это был не обычный ночной холод. Это был тот самый, пронизывающий холод, что исходил от её руки. Он заполнил весь дом. Пар шёл изо рта. На окнах намёрзла ледяная корка, хотя на улице был май. Я вышел в главную комнату.
Старуха сидела в кресле с открытыми глазами. Она смотрела на меня. И улыбалась. Слабой, беззубой улыбкой.
— Холодно, — снова прошелестела она и протянула руку.
Я замер. Страх, иррациональный, липкий, сковал меня. Но что я мог сделать? Выгнать её на улицу, в этот мороз, который она сама и принесла? Я подошёл, сел на корточки рядом. Она взяла мою руку в свои ледяные ладони.
Холод был нестерпимым. Он поднимался по руке, замораживая кровь. Но вместе с холодом приходило странное… оцепенение. Мысли становились вязкими, страх притуплялся. Я сидел так, не в силах пошевелиться, глядя в её прозрачные, пустые глаза, и чувствовал, как что-то уходит из меня. Не тепло. Что-то другое. Сила? Воля? Сама жизнь?
Я очнулся утром, в том же положении, сидя на полу у её кресла. Рука онемела и болела, будто я отлежал её. Старуха спала. В комнате было прохладно, но уже не так ледяно. Солнце светило в окно.
Я встал, разминая затёкшие мышцы. Подошёл к зеркалу. И замер. Из зеркала на меня смотрел… не совсем я. Лицо было моим, но осунувшимся, бледным. Под глазами залегли тени. А волосы… волосы у висков стали седыми. Не пара случайных седых волосков — заметные, густые пряди. Мне было тридцать пять. Я никогда не седел.
Я провёл рукой по волосам. Они были сухими, ломкими. Я коснулся щеки — кожа казалась тоньше, суше. Будто я постарел лет на десять. За одну ночь.
Я посмотрел на старуху. Она спала спокойно, её дыхание было ровным. Но она выглядела… чуть лучше? Цвет лица стал не таким пергаментным, морщины — чуть менее глубокими.
Бред. Нервы. Недосып. Я пытался найти рациональное объяснение. Но холод ночью. Седина. Её рука…
Она прожила у меня три дня. Она почти не ела, не пила, только иногда просила воды. Большую часть времени она сидела у печи, молча глядя на огонь. Но каждую ночь повторялось одно и то же. Холод. Пробуждение. Её пустые глаза. Её ледяная рука, просящая тепла. И моё бессильное оцепенение.
Каждое утро я просыпался всё более разбитым. Седина распространялась по голове, как иней. Появились новые морщины у глаз, на лбу. Руки стали дрожать. Я чувствовал себя выжатым, пустым. Будто из меня медленно, по капле, вытягивали жизнь.
А она… она хорошела. С каждым днём её кожа розовела, глаза становились яснее, движения — увереннее. Она даже начала понемногу ходить по дому, опираясь на палку, которую я для неё вырезал. Она всё так же молчала, но иногда, когда я ловил её взгляд, мне казалось, что в глубине этих прозрачных глаз мелькает что-то… древнее. Холодное. И голодное.
Я понял, что происходит. Это была не просто старуха. Это был упырь. Но не тот, что пьёт кровь. Этот пил саму жизнь. Время. Он высасывал мою молодость, чтобы продлить свою дряхлеющую вечность. И делал он это через прикосновение. Через мою проклятую жалость.
Нужно было что-то делать. Но что? Выгнать её? Рука не поднималась. Она выглядела такой беспомощной, такой жалкой. Она не нападала. Она просто… была. Драться с ней? С этой хрупкой, высохшей старухой? Это было бы безумием.
Я начал искать информацию. В старых дедовских книгах, сваленных на чердаке. Среди пожелтевших страниц, пахнущих пылью и мышами, я нашёл упоминания о «студнях», «холодных духах», что приходят с последним льдом и питаются теплом живых. Там говорилось, что они боятся огня, соли и… живой воды. Не святой. А именно живой, текущей. Речной.
Река. Она пришла с реки. Может, река её и заберёт?
План был рискованным. Но других вариантов я не видел.
В ту ночь, когда я проснулся от холода и увидел её сидящей в кресле с протянутой рукой, я не стал садиться рядом. Я встал.
— Пойдёмте, бабушка, — сказал я как можно спокойнее. — Прогуляемся. Воздух сегодня хороший.
Она посмотрела на меня с недоумением. В её глазах мелькнуло подозрение.
— Куда? — прошелестела она.
— К реке. Воды набрать.
Я помог ей подняться, накинул на неё шаль. Мы вышли из дома. Ночь была холодной, но уже не такой ледяной, как внутри. Туман стлался над землёй. Мы медленно пошли к мосткам. Она опиралась на мою руку. Её прикосновение всё так же вытягивало тепло, но я терпел.
Мы дошли до самой воды. Река чернела в тумане, её течение было почти незаметно.
— Зачем мы здесь? — спросила она. Её голос стал чуть крепче, в нём появились нотки… тревоги?
— Вы пришли отсюда, — сказал я, глядя на воду. — Пора возвращаться.
— Нет, — она вцепилась в мою руку своими ледяными пальцами. — Мне здесь… тепло.
— Вам не тепло, — сказал я. — Вы крадёте тепло у других. У меня. Посмотрите на меня!
Я заставил её поднять голову. Лунный свет, пробившийся сквозь туман, упал на моё лицо. На мои седые виски, на морщины, которых не было неделю назад.
— Это ваших рук дело? — спросил я тихо.
Она смотрела на меня. Долго. И в её глазах, впервые, я увидел не пустоту. Я увидел страх. И… вину?
— Я не хотела… — прошептала она. — Оно само… Холод…
— Я знаю, — сказал я. — Но так нельзя. Вы забираете мою жизнь. Вам нужно уйти. Туда, откуда пришли.
Я осторожно высвободил свою руку. Взял её под локоть и подвёл к самой кромке воды. Она не сопротивлялась. Она стояла, глядя на чёрную воду, и дрожала.
— Я боюсь, — прошептала она.
— Не бойтесь, — сказал я. И сам не знал, лгу я или нет. — Там покой.
Я не толкал её. Я просто стоял рядом. Она постояла ещё мгновение. А потом медленно, как во сне, шагнула с мостков. Вода сомкнулась над ней без всплеска. На поверхности осталось лишь несколько пузырьков. И всё. Тишина.
Я стоял на мостках до рассвета. Холод медленно отступал. Туман рассеивался. Река жила своей жизнью — несла мусор, шевелила камышами. Она была просто рекой.
Я вернулся в дом. Он был… другим. Тёплым. Скрип половиц больше не звучал угрожающе. Плесень на стенах исчезла. Запах сырости сменился запахом дерева и дыма из остывающей печи.
Я подошёл к зеркалу. Седина на висках никуда не делась. Морщины остались. Время, которое она украла, не вернулось. Но взгляд… взгляд был другим. Живым.
Я выжил.
Я остался в Студёном. Я всё так же чиню дома, работаю с деревом. Жизнь медленно возвращается в своё русло. Руки крепнут, в душе снова появляется что-то похожее на тепло. Седина? Морщины? Пусть. Это плата. Плата за сочувствие. И за то, что я смог вовремя понять, что иногда самая страшная угроза приходит не с клыками, а с протянутой в мольбе ледяной рукой. И самое трудное — не сражаться с ней, а… отпустить.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшные истории #мистика #ужасы #психология