Спустя время, когда Валера наладил все три запланированных путика, точнее концы их, а крайние двое суток еще и сети тряс, вернулся отлучившийся, на то же время, Морозов. По первому снегу, который, то таял, то выпадал, ковриком, не ковром.
О сетях, а точнее местах их установки следовало рассказать подробнее. Ниже устья притока начиналось каменистое плёсо, похожее на перекат во всю реку. Затем посреди русла торчал камень, струя как раз к нему собиралась, ускорялась и омывала его с обеих сторон. По-за камнем она ныряла в яму, и, уже слабая, била в скалу. Слева от русла, под скалой, была старица, заваленная древесным хламом, с неподвижной темной торфяной водой. Далее следовала яма со слабым течением под крутым, обраткой вначале, и затем тихой водой у правого берега. На выходе из ямы - два острова, один площадью пару гектаров, поросший кривой березой, другой небольшой, галечный и без растительности.
Одна сеть напрашивалась перекрывать старицу, однако к ней не перейдешь. Две сети Морозов поставил вдоль дресвы напротив ямы, одну за другой. Эти были самыми уловистыми. Еще сеть стояла позади большого острова, в нее залетала мелочь.
Всего четыре самоловки (с той короткой, что Валера ставил при устье притока) давали в день более двадцати голов хариуса, примерно ведро. Собственно, ведрá не было, для засолки Морозов приспособил ящик из колотой плахи, с четырьмя отверстиями по углам у дна, застелив его холстом. Над размерами ящика Валера зря потешался, тот, к исходу шестых суток был почти заполнен.
Заготовка была простой. Потрошеная рыба клалась на бок, пересыпалась солью. Сверху придавливалась крышкой и тяжелым окатышем. На выходе получалась почти вяленой. Обычно сухим посолом солят сигов, взятых в нерест, не потроша для жирности, имея в виду пустой желудок. Хищников же брезгуют солить непотрошеными – соленая мышь в желудке не лучшая приправа.
Собственно, рыба это баловство, но в первые недели промысла, когда потеешь, бегая в сапогах, по все нарастающим снегам, да всё, кажется, вверх, даже когда вниз, восполнять соль необходимо непременно. Иначе настигнет в начале сезона ненужная усталость. И, кажется, с весенней усталостью и депрессией, на излете сезона, рыбка борется пуще всего остального.
Так вот. Вернувшись, и молча испив чаю, Морозов положил на стол кусок ветхой газеты. По новостям в ней невозможно было угадать год. На одной стороне были статьи о венгерских троцкистах, континентальных претензиях японцев и о фашиствующей Румынии в области расовых реформ (такой истории в 80-х нас не учили). На обороте мирные заметки. Про успехи «…-строя», о платьях и тканях. И критика отсутствия «культурного досуга» в поселках в виде проката кино. По сгибам можно было угадать, что газета использовалась на самокрутки.
- На козьи ножки изводили - это не наши, не скрытники – сказал Морозов – смотри сам – бесовские - газета, табак. Хотя, по ветхости срубов, им не менее семидесяти лет. Старики замирать как раз уходили в начале 10-х. Только зачем они поле разрабатывали. Не надеялись на конец света?
- Ну, значит бригады промысловиков в войну? Широко ходили, давали фронту план. Били оленя всюду. Хотя ПО-2 там бы не сел, а здесь, в устье притока сел бы. Зачем там строиться. Да и зачем вообще капитально строиться, и сразу две избы и службы? Балаган - и в путь, олени подвижны.
- Нет, Троцкого к началу войны уже забыли – разглядывал Морозов газету - скорее бригады за тем же мясом на прииски, строителям городов- садов... Да и пушнину на паровозы меняли тогда. Но зачем промышленникам поле выжигать, опять-таки…
- Интрига.
- Да, вопрос- вопросов. Пожил я там, у нодьи, походил кругом, нет контакта. Избы не тревожил, так, сверху посмотрел, из железного и посуды ничего не осталось, но посуда тогда ценилась, унесли, поди. Светец только, тонко кованый. А в чистой избе печь белая, битая, с битым же дымоходом.
- Так, может, строены избы в 10 году, промышленники жили после, и в войну тоже?
- Разумно, я не тревожил избы, и не стану, оставим их. Может быть удастся узнать куда ушли скрытники наши, а они ушли, почему не вернулись, все же возвращались, и кто после промышлял здесь.
- А что поле?
- Что поле, посекли лес, да выжгли, сеяли, явно, рожь, а рядом со строениями репу сажали. Это и говорит о том, что жили капитально, не на промысел пришли.
- Семьями уходили?
- Да, говорят, семьями – Морозов о своем - и потайное расположение за то, что это наши были. Нарочно скрывались в отдалении от рыбной реки, дресвой которой можно пройти вьючным лошадям, по притоку пройти можно только пешим, конному нет – зачем конному в гору лезть. И главное – люди ушли далее, домовин-то нет.
- А почему ушли, а не вернулись? Поймешь, почему ушли, поймешь кто.
- Тогда реки в старой деревне не стало хватать на прокорм, да и ушли бы определенно – холода возвращаются здесь, рожь вряд ли родила.
- А рыба?
- Налима тут не может быть много, мелкá река. А в морозы, когда рыбу можно сохранить, она уже скатилась. Без морозов же ее сохранять - соль нужна. А где ее взять. И мерзлота не та…
- Олени?
- Не надежно, сам знаешь, подвижны.
- Одно понятно – всегда и везде люди жили, да позабыли мы, и никто не сохранил писаных свидетельств, а следы растворялись в природе… Согласись, нет уже диких мест на земле, есть одичавшие. Просто мы забываем, уходим, увлекаемся иными делами, стремимся к обществу, удобствам, к легкости бытия…
- Человек слаб, и не может идти к трудностям, закон такой.
- Если только эволюцию неволей и приказом не направят, куда ему не надо…
Сложность темы заставила наших героев помолчать. Да и выкинуть из головы эти печальные мысли. До времени.
Снег в ту ночь валил и валил. И, вроде как, слышен был волчий вой. Воют иногда на добыче и зимой.
Сезон начинался.