В следующем отрывке Полевой излагает мысль, которую я считаю идейной кульминацией данной повести:
«Мир в сущности своей лучше, нежели нам кажется; мы сами лучше, нежели мы думаем. Небо и земля, по-видимому, отдельны; но они слиты вместе. Станьте на высокую гору, выше низкой земной поверхности — на земле, однако ж, — и вы увидите, что земля кругом вас сливается с небом. Но на земле станьте для этого, а не в облаках; иначе земля обовьется для глаз ваших густым туманом земной атмосферы, и вы потеряетесь в бездне этого пустого тумана. Ногу на землю, взор в небо — вот истинное твое положение, человек! Но ты устаешь смотреть в небо? Хорошо; мы не можем глядеть на солнце — меньше ли его очарователен месяц? Заоблачное небо закрыто от нас солнцем, и на эту закрышку смотреть также нельзя — ослепнешь! Однако ж иногда и на солнце глядеть можно. Надобно только темное стекло. Так на счастье можно смотреть сквозь темноту жизни человеческой, сквозь несчастия. Тогда блеск его не ослепляет. А кому свет счастья нестерпим, тот смотри на месяц; вместо золотых лучей солнца он утешит вас своими серебряными лучами... Святое должно быть прекрасно; все прекрасное должно быть свято для человека. Если вы без веры входите в храм, будет ли он для вас храмом? И зачем вы пришли в него? Не так ли все прекрасно потому, что вы чистою душою убеждены в этом? После сего есть ли что-нибудь на земле не прекрасное? Для того родится оживотворенная вера в него — художник. От его волшебного прикосновения то, что на земле казалось не прекрасным, получает красоту, делается изящным. Если ты любишь прекрасное только в камне, только в красках на холстине, будет ли полна душа твоя? Никогда: ты любишь мертвые формы, ты не знаешь души прекрасного, заключенной в живой жизни его».
Во-первых, к этой красивой картине, изображенной словами Полевым подобно живописцу красками, сразу напрашивается в качестве иллюстрации картина же: художника Фридриха, упомянутая в повести ранее. Эта картина иллюстрирует не только духовное расположение человека в духовном же пространстве, который может сливать земное и небесное воедино, но и крайне неустойчивое физическое расположение человека на пике, на котором долго стоять сложно: или назад на землю, или вверх в небо.
Аркадий же и подобные ему люди умудряются проводить так многие годы жизни. Назвать такое испытание для человека легким нельзя. Да, такой человек может создать множество прекрасного, но самому ему очень тяжело жить со спокойной душой: попробуйте вы на таком пике сохранять душевное спокойствие!
В несчастьях есть смысл: ведь именно благодаря им человек может видеть счастье. Эту же мысль, к слову, иными словами изрек Воланд Левию Матфею в бессмертном романе. Действительно, как познать свет, не зная тьмы? Главный смысл художника — доносить людям божественное через прекрасное, но тогда божественная суть должна быть ему самому постижима, а с этим уже гораздо сложнее, чем с механическим обучением рисованию. Человек с этим пониманием чаще всего просто рождается, ну или не рождается…
Это моя личная мысль. Но ее же доносит и автор, когда рассуждает о детской чистоте и Вере. Аркадий видел в Вериньке врожденную детскую чистоту и доброту. У ребенка есть чувство, пусть пока без разума. Он начнет читать книги, и разовьет разум, но чувство книгами не развить! Для кого-то небо и солнце отражаются в луже и создают прекрасную картину, а кто-то и на солнце увидит грязные пятна.
Аркадий начинает замечать в Вериньке ответное чувство: «А это движение, когда она прикладывает руку к груди, как будто у нее грудь болит... болит... Неужели от этого чувства больно груди? Или грудь человеческая не привыкла к этому святому чувству? О Веринька! Что ты такое?»
Веринька скучает по Аркадию и хочет, чтобы он приходил в гости чаще, но при этом ее доброта и приветливое обращение распространяется на многих других. И тут появляется их первый конфликт. Веринька любит Аркадия как часть своей жизни, а для Аркадия сама Веринька является жизнью:
«Это невыносимо... Бог с тобой, Веринька! Люби всех. Я могу любить одну и хочу, чтобы она одного меня любила. Сердце человеческое не должно быть постоялым двором, где всякого принимают с равною ласкою: это храм, где воздвигается жертвенник одному. И для кого бесславишь ты святое имя любви? Их любить? Любовь тратить по мелочи?... Как ты жалка, бедная Веринька, как ты бедна, жалкая девочка! Ты смешна мне. Я думал что-то найти в тебе — кланяюсь тебе, хорошенькое личико, — люби всех, люби»...
Аркадий, несмотря на разное понимание им и Вериньки любви, решился сделать ей предложение, но этому не суждено было сбыться. Узнав о том, что благодетель не оставил Аркадию наследства, отец Вериньки сосватал ее за перспективного молодого человека, имеющего шанс к продвижению по службе. Это был неумный молодой человек, но в обществе таких иногда очень даже ценят. Веринька отложила сватовство на полгода, уехав к тете, а Аркадий принялся за работу над картиной. Он рассматривал это как единственный шанс:
«Может быть, этим опытом я возвращу себе все? Это и была первая мысль моя, когда я узнал решение моей судьбы! Мысль, внушенная моим ангелом-хранителем, подкрепи меня!.. Только бы продышать мне как-нибудь... В будущем году назначена выставка... Мой "Прометей", идея, которую так давно и тяжко носил я в груди моей, — да, эту идею изображу я им! И когда восторг зрителей, голос народный, собственное мое убеждение скажут им, что я первый между ними, — не завидно первенство между пигмеями, но где же земля исполинов? — тогда отец ее поверит... хоть тому поверит, что я могу пропитать голову мою и жену мою... А она меня любит, у нее достанет сил сказать: он или никто!»
Здесь мы возвращаемся к началу: повествованию, которое шло в начале книги, до рассказа Аркадия. Художник закончил работу над картиной и остался доволен результатом. Он очень тяжело переживал разлуку: «Для двух душ, свидевшихся таким образом в области земного изгнания, — что такое время, что такое расстояние? Они знают только одно: любить друг друга; когда они вместе, — любить и радоваться; любить и грустить, — когда они розно». Тут комментарии излишни.
Аркадий зовет к себе Мамаева и Вериньку с отцом, чтобы представить им «Прометея». Отец с другом, которого он привел за компанию, занялись прежде всего распитием спиртного с поглощением соленой сельди. Очень достойное занятие для ценителей высокого искусства, не правда ли?
Картина Аркадия говорила сама за себя: «Идея, которую великий Эсхил заключил в своей чудной трагедии, которую потом так хорошо выразил Байрон, — горделивое презрение воли тирана Зевеса, величие духа, превышающее самую судьбу, и страшное терзание вещественное, соединенное с скорбью об участи человека, с пророческим видением, заставлявшим Прометея среди мучений прорицать гибель Зевеса, — все это выражала картина Аркадия. Огромный кровожадный орел, подъемлющийся к небесам седой Океан, угрюмо погружающийся в бездны моря; дикообразный Эфест, держащий в руках орудие казни, страшный молот свой, и бесчувственно смотрящий на оживотворителя людей; природа, содрогающаяся от бедствий Прометея и гремящей грозы небесной! Это был Эсхил, переведенный рукою Гете; миф первобытной Эллады, проникнутый огнем всеобъемлющего романтизма; событие древней истории, описанное в трагедии Шекспира».
Веринька не поняла картины, выразив свой восторг простодушно, из единственного желания не обидеть любимого. Она очень четко обозначила свою правду словами: «Зачем вы требуете от меня невозможного?» Не только душа, но и интеллект Вериньки был детским (не очень развитым), к сожалению.
После обильной закуски и выпивки отец Вериньки с другом, не понимая сути картины, начали цепляться к ее деталям. Так очень часто неумные или некомпетентные люди хотят показать свою значимость в чуждой для себя области, пытаясь злорадно доминировать.
Аркадий полностью осознал свое поражение: «Бедный Аркадий! Он думал торжествовать, думал, что Веринька поймет его «Прометея», что сила его дарования ослепит старого художника, отца ее, думал, что она в восторге устремит на него безбоязненный взор любви, а отец ее воскликнет: «Аркадий! ты великий художник», что в эту минуту будут забыты глупые приличия — он может упасть к ногам старика, сказать: «Отдайте же Вериньку этому великому художнику!» Веринька упадет в его объятия с словами «я твоя!». Что же теперь? Бездушный мазилка после рюмки водки закусывал его картинами... А Веринька? Она как будто стыдилась мгновенной милой откровенности своего сердца; она спрятала свою душу; она огородила себя холодностью, как будто нарочно заковала себя в самые тяжкие приличия светской девушки и отошла от Аркадия».
Выставка тоже не помогла: необразованные и формально образованные люди не поняли ничего. Картина осталась без должного внимания и адекватной оценки, хотя рядом висели бездушные работы, выполненные под копирку и по сути являющиеся дурными пародиями на известные картины. На выставке Аркадий видит жениха Вериньки: на руке его кольцо… Если описанный несколькими абзацами ранее отрывок являлся кульминацией философских мыслей повести, то следующий отрывок является кульминацией ее сюжета.
Аркадий с Мамаевым идут к Вериньке, чтобы убедить ее расторгнуть помолвку. Заплаканная девушка им отказывает, настаивая на воле отца. Когда же Мамаев предлагает ей материальную помощь — задумывается, однако говорит, что он опоздал ровно на один день.
Но на самом деле причина была глубже: девушка понимала, что слишком уж они разные с Аркадием, и вряд ли они могут составить счастливую семейную пару. Девушкой руководил страх:
«Буду с вами откровенна, человек добродетельный! — сказала она. — У вас нет детей, но вы можете судить: не первая ли обязанность моя успокоить, утешить отца, у которого я одна, единственное его утешение, единственная его отрада? Этим ли пожертвую я безрассудной страсти моей — безрассудной! Чувствую, как дорог мне Аркадий, но ужасаюсь любви его, трепещу ее! Мы не понимаем друг друга; и не знаю — может ли даже кто-нибудь понять это сумасшествие, это безумие, с каким любит Аркадий! Я не в состоянии осчастливить его. Он видит теперь во мне что-то неземное. Изменения его характера ужасны. Уверена, что он так же потом легко возненавидит меня, как теперь безумно обожает! Не говорю о счастьи: такое неукротимое бешенство чуждо его! Но Аркадий будет со мною несчастлив, и я должна отдать руку свою другому, чтобы спасти от горести моего доброго отца... чтобы спасти его самого — ах! нет! спасти самое себя... Его любовь могла бы, наконец, и меня довести до безумия... И без того, сколько раз я была от нее на краю бездны».
А там, где есть страх, места нет любви. Перефразировала немного строчку из популярной когда-то песни, строчку, которая отражает простую незыблемую истину: любовь формата «как на войне» не для всех, да и мало на идеал семейной жизни похожа. Аркадий уехал за границу. Друг купил его картины, отправив большую часть денег отцу юноши.
Заключение повести является ожидаемо трагическим. Аркадий постепенно угасает, хоть и продолжает писать картины за границей. Юноша умирает и оставляет предсмертное письмо. Добропорядочный иностранец (Аркадий когда-то спас его) привозит Мамаеву его последнюю картину и большую сумму денег, которую Аркадий по письму просит передать отцу в день его рождения, не сообщая о его смерти.
Картина поражает многих зрителей, а больше всего Мамаева: «Разумеется, никто из зрителей не мог судить о высоком искусстве Аркадия, которое доказывала эта картина, но тем не менее все были приведены в восторг его работою. Превосходное было это произведение! Какое дарование! Сколько души! Что могло б быть из этого человека! — Увы! эта последняя картина Аркадия растерзала меня, когда я всмотрелся в нее более: в лице малютки благословляемого Спасителем, я узнал черты Вериньки, возведенные к идеалу невинности первых лет детского возраста, а этот измученный страстями пастух — это был сам Аркадий! Итак, мысль о тебе — женщина! — преследовала его и на краю гроба! И такой любви ты не поняла, не оценила! Меня даже успокоивало теперь помышление, что Аркадий уже не существует, что он уже перестал жить, то есть перестал страдать. Но видеть восторг, производимый его картиною, слышать благословения отца, произносимые ему, воображать, что, может быть, многие, смотря на его картину, думают: «Как счастлив этот художник! Как услаждает его слава!» — соображать и думать все это было мне тяжко, грустно, больно... Вся жизнь Аркадия сливалась для меня в этой картине... Только слезы облегчили сердце мое».
Самым трогательным в повести лично для меня стал момент, когда отец Аркадия упал на колени и заплакал. Тут мне и самой захотелось плакать, потому что сильная любовь, которая связывает родителя и ребенка по определению является святой: это для меня непоколебимая истина. Аркадий жил не напрасно: сила искусства заставила его отца-мещанина почувствовать истинный смысл любви, что не скажешь о отце Вериньки и братьях Аркадия, которых волновали только деньги.
Мамаев впоследствии встретил Вериньку. Она была счастлива замужем, родила нескольких детей. Муж ее удачно продвинулся по службе. Для меня лично трагедия Любви Аркадия заключается именно в том, что величина как интеллектуальной, так и духовной составляющей юноши была огромной. Найти подходящую девушку ему было сложно в принципе.
И в жизни такие случаи вполне возможны, когда из-за различия в глубине интеллекта или души есть сложности в разном восприятии этого чувства. Кто-то считает это чувством, в которое можно зайти (ну и выйти без особых последствий). Я же считаю Любовь свойством личности, потому что без определенной глубины (и отречения от лишнего, к слову) истинная Любовь невозможна, а возможен лишь облегченный аналог — влюбленность, где при огромной остроте очень мелкая глубина.
Вот и получаются ситуации как у Аркадия. Вроде и любовь взаимная, но с одной стороны Любовь, а с другой любовинька, затерявшаяся в огромном списке сомнительных чувств и не менее сомнительных отношений. И только вам решать в таком случае, что важнее: находиться рядом с человеком, которого вы любите, а он вам в полной мере ответить не может, потому что его душа немного «постоялый двор» (слова Аркадия), или уходить из таких отношений и искать человека вашей глубины, если удастся, что не так и просто, когда глубина эта велика.
В заключение хочу сказать следующее. Повесть «Живописец» произвела на меня неизгладимое впечатление. Она продемонстрировала не только образ светлого человека, которым как прекрасной музыкой или цветком можно любоваться, не зная нот или не понимая каких-то законов природы, но заставила задуматься о вечном. Не случайно в ней параллельно идут две линии: обычная, как и в любом произведении, и философская. У каждой линии есть своя собственная кульминация. Развязка у них единая: последняя картина Аркадия. Она говорит о том, что истинные чувства остаются в вечности. Из горизонтали уходят в вертикаль. Но не все люди на такие чувства способны: отец Вериньки и братья Аркадия неспособны. Поэтому Любовь неразрывно связана со свойствами личности, а никак не с временным состоянием. Это мой взгляд, никому его не навязываю, но он полностью совпадает с мнением автора данной книги, выраженным словами Аркадия.
Вернемся же к тому, с чего начали: к школьной программе. Не так давно в школьную программу (чтение в четвертом классе) включили «Маленького принца» Антуана Сент-Экзюпери. Дети в полной мере не могут понять этого произведения в столь юном возрасте, но то, что они поймут из прочитанного, им навредить не может, а скорей наоборот, пойдет на пользу. Вот и с этой повестью подобную картину могу себе представить.
Вряд ли подросток возраста около шестнадцати лет в полной мере поймет все скрытые смыслы данного произведения, но понятое навредить уж точно не может. Нет тут ни пошлятины, привязанной к любви, ни спорной морали, привязанной к сомнительному образу жизни, ни пустых слов, не подтвержденных делом, ни сомнительных идей с размахиванием окровавленным топором и сопряженной безысходностью. В трагедии Аркадия нет безысходности. Его светлая личность несла Любовь в земной жизни, унесла ее же в вечность и смогла передать Любовь при помощи искусства. Высокое настоящее Искусство — есть одно из выражений истинной святой Любви.