— Моя подруга тут поживёт, — выдала Валентина Петровна, даже не глядя в мою сторону. Сказала так, будто речь идёт о погоде или о том, что хлеб закончился. — У неё там с зятем что-то случилось… неудобно спрашивать. Сама понимаешь, деликатная ситуация. Так что надо принять по-человечески, с пониманием.
Я стояла у плиты, мешала суп и уже по её голосу поняла — всё, решено. Спорить бесполезно. Знаю я её эти «подружек на пару деньков» — потом полквартиры сносит, пока выживаешь из дома гостью обратно.
— А Дима знает? — спросила я, хотя понимала, что этот вопрос чисто для галочки.
— Димочка у нас человек душевный, — ответила свекровь, как всегда, с тем самым тоном, где и гордость, и укор, и намёк, что я — сухарь бессердечный. — Он матери не откажет. Правда, я ему ещё не успела сказать…
Ну, конечно. У неё никогда «не успела». У неё всё само собой, без предупреждения. Как будто мы живём не в квартире, а в общественном доме — заходи, кто хочешь, поживи, отдохни, отоспись.
Через час Галина Ивановна уже стояла в нашем коридоре. Крупная, громогласная, с голосом, как будто она всю жизнь в профсоюзе орала на собраниях. Волосы чёрные, блестящие, пахнут аммиаком — крашеные недавно. Сумок — три. Узлы — два. Лицо усталое, но глаза бодрые — чувствуется, что приехала не на пару ночей.
— Ой, ну здравствуйте, мои хорошие! — ввалилась она, будто у себя дома. — Представляете, он мне говорит — хотим с женой побыть вдвоём! Вдвоём, Светочка! Я им всю жизнь нянчилась с ребёнком, стирала, готовила, а теперь, видите ли, мешаю!
Она уже на кухне, колбасу режет толстыми ломтями, чайник ставит. Валентина Петровна рядом кивает, заливает ей чай, поддакивает:
— Ну, мужики пошли… без совести!
Я стою в дверях, слушаю. Кухня, наша с Димой, превращается в филиал клуба «Разбитые судьбы».
Дима вернулся поздно, с работы. Вид усталый, под глазами круги, рубашка помята. Вошёл, увидел Галину Ивановну, кивнул вежливо.
— Добрый вечер.
И всё. Даже не спросил, кто это. Снял пиджак, бросил в спальне:
— Свет, есть что поесть?
Я ему разогрела котлеты — ну, остатки, что остались после вечернего «девичника».
— Опять мамина гостья? — тихо спросил он, жуя.
— Угу. Галина Ивановна. У неё, видишь ли, семейная драма.
— И надолго?
— Говорит, недельку.
— Недельку... — Дима закатил глаза. — В прошлом месяце тётя Рая на пару дней приехала, помнишь?
Помню. Уехала, когда я, извините, уже чуть не с ума сошла. Тогда я, помнится, случайно «перепутала» даты и устроила ужин на шесть человек, пригласив всех, кого могла. Тётя Рая сбежала на следующий день — сказала, шумно у нас.
На следующее утро я нарочно приготовила завтрак на троих — кашу, яйца, хлеб. Всё аккуратно, ровно три порции. Демонстративно.
И тут выходит Галина Ивановна, в чужом халате — с китайскими драконами по подолу, видимо, с дочериной полки стащила.
— Ой, а где моя порция? — с удивлением спрашивает.
Я повернулась к ней, улыбнулась так, как улыбаются на совещании, когда хочется прибить кого-нибудь.
— А вы у нас живёте, что ли? Я думала, вы просто в гости зашли.
У неё аж ложка зависла в руке. Валентина Петровна, конечно, влетела как на пожар:
— Светлана, ну что ты за человек! Неужели жалко каши?
— Да не в каше дело, — спокойно ответила я. — Просто, если у нас теперь пансион, надо заранее знать, сколько постояльцев. Я же продукты покупаю по списку, всё рассчитано. Если кто-то живёт у нас дольше двух дней — пусть хотя бы участвует в расходах.
— Вот это сейчас что было? — возмутилась свекровь. — Меркантильность!
Я пожала плечами, собрала посуду, ушла на работу. Пусть варятся в собственном чае.
В обед прихожу — опять то же. Галина Ивановна сидит, печально смотрит на мою тарелку. Валентина Петровна демонстративно отдаёт ей половину своей порции салата.
Вечером я просто закрыла дверь спальни на ключ.
— Свет, ты чего? — удивился Дима.
— А что? У нас теперь коммуналка, мне стыдно перед посторонними.
Он промолчал. Дима у меня — человек тихий, не конфликтный. Всё «само пройдёт». Ага, сейчас.
На следующий день я придумала ответный ход. Позвонила маме.
— Мамуль, приезжай, — говорю. — Да, прям с вещами. Скажешь, ремонт делаешь.
Мама всё поняла с полуслова. Приехала вечером с тремя сумками. Подушка, одеяло, кастрюлька, чай свой травяной.
Когда она вошла, Валентина Петровна замерла на месте.
— Людмила Андреевна? А вы?..
— А я к дочке пожить, — говорит мама спокойно. — У меня ремонт, пыль, дышать нечем.
— А где вы будете спать? — не унималась свекровь.
— В зале, где же ещё, — бодро сказала я.
Мама — женщина с характером. Сразу же разложила свои вещи, халат повесила на дверь, тапочки аккуратно поставила у дивана.
— Ой, Валентина Петровна, чаю хотите? У меня свой, травяной, для давления полезный.
Та скривилась, но улыбнулась. Любезничает, значит, держится.
Я думала, теперь-то Галина Ивановна поймёт намёк. Но где там! Переселилась в комнату свекрови, ворчит, что, мол, спина болит, кровать узкая, неудобно ей.
А через два дня ещё и тётя Люба нарисовалась. Какая-то дальняя родственница Валентины Петровны, про степень родства никто не помнил. В коридоре поставили ей раскладушку.
— Тетя к врачам приехала, — пояснила свекровь с видом мученицы.
Квартира превратилась в казарму. Кому не лень — заходит, ночует, завтракает. Тётя Люба гремит кастрюлями в шесть утра, варит себе кашу из овсянки, потом полчаса сидит в ванной.
Я гляжу — всё, война. Только без объявлений.
Вечером прихожу, а Дима, бедный, боком протискивается мимо раскладушки:
— Свет, у нас тут что, санаторий открылся?
Я только усмехнулась:
— Тихо, это ещё не всё.
Я позвонила своей подруге Ленке.
— Лен, у тебя ведь муж опять загулял? Ну, так и славно. Приезжай ко мне, отдохнёшь, поживёшь недельку.
На следующий день Ленка уже лежала на надувном матрасе в нашей спальне, обложившись журналами и наушниками.
А потом объявился мой двоюродный брат Игорь — «по пути из Питера».
— Свет, переночую день-другой, — говорит, как будто у нас гостиница.
Вот тут-то и началось настоящее столпотворение. Кухня занята круглые сутки. Кто-то варит, кто-то жарит, кто-то настаивает «лечебный чай».
И когда тётя Люба в очередной раз заперлась в ванной с тазиком и аромамаслами, Валентина Петровна не выдержала:
— Да что это такое, Светлана! Это же не квартира, а проходной двор! Невозможно жить!
Я поставила чашку на стол, спокойно посмотрела на неё:
— Вот и я того же мнения. Давайте правила установим. Гости — только по согласию всех. И не больше двух дней.
Она аж рот приоткрыла, как будто я ей пощёчину дала.
— И ещё, — добавила я, — если гости остаются дольше, покупают продукты за свой счёт. Или компенсируют расходы.
В кухне повисла тишина.
На следующий день началось тихое отступление. Галина Ивановна вдруг вспомнила, что «внук скучает, да и зять-то, пожалуй, не такой уж и плохой человек». Собрала свои сумки, запихнула в пакет недоеденную колбасу и, шмыгнув носом, укатила домой. Валентина Петровна ходила целый день с лицом, будто лимон съела. Молча. Без комментариев.
Мама моя, увидев, что враг начал сдавать позиции, засияла. Сразу заварила себе чай в своей кружке, уселась на диван и сказала с довольным видом:
— Вот что значит стратегия, доченька. Надо не ругаться, а действовать с умом.
— Мам, это ещё не конец, — ответила я. — Знаю я Валентину Петровну, она так просто не сдаётся.
И точно. На следующий вечер она вдруг заявила:
— Света, мы с Димой завтра в гости к моим знакомым, а ты с мамой можете отдохнуть.
Голос у неё был медовый, подозрительно доброжелательный.
Мама мне шепнула:
— Смотри, затаилась. Не расслабляйся.
Но я-то знала: если свекровь говорит «отдохните», значит, где-то подвох.
И вот — суббота. Я возвращаюсь с рынка, несу пакеты, открываю дверь — а там... сюрприз!
На кухне сидит дама в леопардовой кофточке, ногти ярко-малиновые, духи на весь подъезд.
— Ой, здравствуйте, я Тамара Сергеевна, — радостно сообщает она. — Ваша Валентина Петровна меня позвала, сказала, у вас комната свободная на пару денёчков.
Я едва не выронила пакеты.
— Комната? Какая комната?
— Ну как же, — вмешалась свекровь, выглянув из спальни, — Тамарочка ко мне в гости, она в Москву по делам приехала, ей ночевать негде.
— Конечно, — говорю, стараясь держаться спокойно, — а я уж подумала, мы тут мини-гостиницу открыли. Может, табличку повесим — «Семейный приют Валентины Петровны. Круглосуточно»?
Тамара Сергеевна захихикала:
— Ой, ну вы с юмором!
А я — без юмора. Абсолютно.
Вечером Дима пришёл, вид у него был растерянный. Он явно чувствовал, что где-то между женой и матерью накал до красного.
— Свет, ну потерпи, пожалуйста, — шепнул он. — Мама обещала, что ненадолго.
— Сколько раз я это уже слышала, Дим? — спросила я. — Ты хоть сам-то у себя дома чувствуешь себя хозяином?
Он замялся. Не ответил. Уткнулся в телефон.
А в кухне тем временем шло совещание на тему «мужики пошли не те». Тамара Сергеевна и Валентина Петровна нашли общий язык моментально. Обе громкие, обе любительницы «всё разложить по полочкам».
Я слушала из спальни, как они обсуждают моего Диму.
— Хороший у Светланы муж, но мягкий, — сказала Тамара. — Такого бы приучить к твёрдости.
— А я всё думаю, — подхватила Валентина Петровна, — что Светочка у нас слишком принципиальная. Всё у неё «по списку», «по расписанию». Женщина должна быть гибкой.
Я тогда стиснула зубы. Хотелось выйти и высказать всё разом. Но остановилась. Решила: теперь никаких сцен. Только действия.
На следующий день я накрыла стол. Чисто, аккуратно, красиво. На четыре персоны. И сказала громко:
— Мам, ужин готов! Валентина Петровна, Тамара Сергеевна, присаживайтесь.
Обе удивились.
— А что, праздник? — спросила свекровь.
— Можно и так сказать, — ответила я. — Сегодня заключаем мир. По новым правилам.
Сели. Молча ели первое, потом второе. Я дождалась паузы и спокойно начала:
— Давайте честно. Мы все взрослые люди. Жить в тесноте, в раздражении — никому не приятно. Поэтому я предлагаю договор. Кому надо пожить — пожалуйста, но максимум два дня. Без обид. Без скандалов. Справедливо?
Тамара Сергеевна первой поняла, куда ветер дует.
— Ой, миленькая, я и сама не люблю навязываться, — защебетала она. — У меня там подруга на Таганке, я к ней перееду.
И — правда, к утру её не было.
Валентина Петровна ходила мрачная, будто у неё под окнами дерево спилили. Но я не обращала внимания. Всё, точка.
Через неделю в доме впервые стало тихо. Даже Дима как-то иначе разговаривать начал — мягче, внимательнее. Вечерами садился со мной на кухне, пил чай, спрашивал, как день прошёл. Я смотрела на него и думала — а ведь у нас всё могло давно быть вот так, по-человечески.
Но недолго музыка играла.
Однажды в воскресенье, когда я вешала бельё на балконе, услышала разговор в комнате свекрови. Она по телефону кому-то жаловалась:
— Живу как на чужбине. Невестка командует, будто я квартирантка. Всё ей не так. А ведь я ради них стараюсь!
Я молча сняла прищепку, зашла в комнату.
— Валентина Петровна, — сказала я спокойно, — вы не квартирантка. Вы семья. Просто семья — это не когда кто-то один всех решает, а когда каждый уважает другого.
Она смотрела на меня молча, сжала губы, потом отвернулась к окну.
На следующий день, уходя на работу, я увидела у двери чемодан.
— Это что? — спросила.
— Я к сестре поеду, — ответила она коротко. — Отдохну немного.
— Как хотите, — сказала я. Без злости, без облегчения. Просто спокойно.
Дима вечером пришёл, увидел пустую комнату, сел на кровать и сказал:
— Свет, я всё понимаю. Но мне… как-то грустно.
— Мне тоже, — ответила я. — Но, может, теперь у нас получится жить своей жизнью. Без чужих чемоданов.
Он вздохнул, взял мою руку и впервые за долгое время улыбнулся.
— Давай, — сказал, — купим новый чайник. Тот старый всё время кипит, как мама.
Мы оба засмеялись.
А потом… всё как-то наладилось. Без шумных гостей, без чужих историй. Только мы двое и редкие вечера, когда можно просто молчать — и это тоже разговор.
Иногда звонит Валентина Петровна. Спрашивает:
— Ну как вы там, мои дорогие?
— Всё хорошо, — отвечаю. — Тихо.
И слышу, как она вздыхает.
— Ну, и славно, — говорит. — Тишина — тоже счастье.
Наверное, и правда счастье. Особенно когда в квартире — тишина, в чайнике не бурлит вода, и никто не спрашивает: «А моя порция где?»
Конец.