Стою я на кухне, картошку чищу на ужин. Руки сами работают — столько лет одно и то же, что уже и не думаешь. За окном март, слякоть, грязь по колено. В нашем Вязовске весна — то ещё испытание. Снег тает, а канализация не справляется, вот и течёт всё прямо по дорогам.
Входная дверь хлопнула так, что штукатурка посыпалась. Лена. Моя дочь, семнадцать лет, выпускной класс. Ворвалась в кухню, лицо красное, глаза блестят — то ли слёзы, то ли злость.
— Мам, нам надо поговорить, — выдохнула она, сбрасывая куртку прямо на пол.
— Подними куртку сначала, — говорю я, не поворачиваясь. — И вытри ноги. Только намыла сегодня.
— Да плевать мне на твой пол! — голос сорвался на крик. — Ты вообще понимаешь, что ты сделала?!
Я отложила нож, вытерла руки о передник. Сердце сжалось — чую, что-то случилось.
— Что произошло?
— Марина мне всё рассказала! — Лена била кулаком по столу. — Ты ходила к Витькиной матери! Ты ей наговорила про меня!
Ох, значит, дошло. Я так и знала, что рано или поздно узнает.
***
Села я на табуретку, ноги подкосились. Виктор — это её парень. Двадцать три года ему, после армии вернулся, работает в автосервисе у Петровича. И вот уже полгода они встречаются. Сначала я радовалась — парень вроде приличный, не пьёт, не курит при мне. Но потом стала замечать: Лена домой поздно приходит, учёбу забросила, в техникум ходить перестала почти. А он на машине её катает, в кафе водит. Откуда у автослесаря такие деньги?
Я начала приглядываться. И услышала от соседки Тамары, что Виктор не просто в автосервисе работает. Что машины там не только чинят, но и другие дела крутят — запчасти левые, документы поддельные. Тамарин муж в полиции служит, он-то и рассказал.
Что мне было делать? Я к его матери пошла, Зинаиде Петровне. Она одна сына растила, после того как отец их бросил. Пришла, говорю:
— Зинаида Петровна, давайте по-хорошему. Моя Лена ещё ребёнок, ей учиться надо. А ваш Виктор на неё плохо влияет. Давайте их разведём, пока не поздно.
Она сначала молчала, чай наливала. А потом как взорвалась:
— Это твоя девка к моему сыну липнет! Сама за ним бегает, глаз с него не сводит! А ты про влияние говоришь!
Разговор вышел тяжёлый. Но я думала — ладно, зато предупредила. Может, она сыну скажет, остепенится он.
А теперь вот Лена стоит передо мной, трясётся вся от злости.
— Ты меня опозорила! — кричала она. — Марина сказала, что весь двор теперь судачит! Что Витькина мать всем рассказывает, какая у него девушка — из неблагополучной семьи, без отца!
— Лен, я же для твоего блага...
— Для моего блага?! — она схватила со стола чашку, я думала, бросит. Но поставила обратно. — Ты всю жизнь только про себя и думаешь! Как тебе удобнее, как тебе спокойнее! А что я чувствую, тебе плевать!
— Я тебе мать, я лучше знаю...
— Ты мне никто! — закричала Лена, и слёзы наконец покатились по щекам. — Ты худшая мать в мире! Я тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу!
Она выбежала из кухни. Через минуту хлопнула дверь в её комнату. Я так и осталась сидеть на табуретке. Картошка лежала недочищенная. А в голове звучало: "худшая мать в мире".
Три дня мы с Леной не разговаривали. Она выходила из комнаты, когда меня не было дома. Я еду оставляла ей на столе, она ела, когда я спала. Мы жили в одной квартире как чужие люди.
На четвёртый день я не выдержала. Постучала в её дверь.
— Лен, открой. Давай поговорим нормально.
— Мне не о чем с тобой говорить, — холодный голос из-за двери.
— Доченька, ну пожалуйста...
— Не называй меня так. У меня нет матери.
Я стояла под дверью и плакала. Тихо, чтобы она не услышала.
Через неделю Лена собрала вещи. Я с работы пришла — а в её комнате пусто. Только записка на кровати: "Уехала к Виктору. Не ищи меня".
Первый год я искала. Ходила к Зинаиде Петровне — та дверь перед лицом захлопнула. Обзванивала всех Лениных подруг — никто ничего не знал или не хотел говорить. В полицию обращалась — там сказали, что девочка, на тот момент уже совершеннолетняя, имеет право жить где хочет.
Я похудела на двадцать килограммов за эти месяцы. Всё думала — где она, что с ней, накормлена ли, тепло ли ей. По ночам не спала, каждый шорох на лестничной площадке слушала — вдруг она вернулась?
Но нет. Лена словно растворилась.
Работать я продолжала — надо же было на что-то жить. Я санитаркой в больнице работала, смены по двенадцать часов. Приходила домой как выжатая, а в квартире — тишина. Эта тишина была хуже всех криков.
Подруги говорили: "Галь, отпусти. Выросла, захочет — сама вернётся". А как отпустить? Это же моя дочь, единственная у меня. Муж когда Лене два года было, ушёл к другой. Вырастила я её одна, в ночные смены выходила, чтобы на еду и одежду хватало. И вот итог.
Соседка Тамара иногда заходила, чаю попить, поговорить. Только она и знала, как мне тяжело.
— Время, Галка, время лечит, — говорила она. — Образумится твоя Ленка. Вон у меня племянница тоже с матерью поругалась, три года не общались. А теперь каждые выходные к ней ездит.
Я кивала, но не верила.
***
Через три года после Лениного ухода я случайно узнала, что она живёт в Ярославле. Встретила на рынке девочку, что с Леной вместе в техникуме училась.
— Галина Сергеевна, а вы знаете, что Лена вышла замуж? — болтала она, взвешивая помидоры. — Ребёночек у них родился, говорят. Мальчик или девочка — не знаю, но точно ребёнок есть.
У меня земля из-под ног ушла. Внук или внучка. А я не знаю. Даже имени не знаю.
— А за кого замуж? — спросила я, хотя и так догадывалась.
— Ну за этого, как его, Виктора. Помните, из автосервиса?
Я помидоры купила, хотя зачем — и сама не поняла. Домой пришла, сидела на кухне и смотрела на телефон. У меня Ленин номер до сих пор был сохранён. Сколько раз я пыталась набрать — никто на него не отвечал.
***
Прошло ещё семь лет. Я постарела. В зеркале видела чужую женщину с седыми волосами и уставшими глазами. Пятьдесят два мне стукнуло. В больнице на пенсию намекать начали — здоровье уже не то, на ногах по двенадцать часов не выстоишь.
Я всё так же жила в той же квартире. По-прежнему держала Ленину комнату в порядке — раз в неделю там убирала, хотя никто в ней не жил. Просто не могла забросить. Это была последняя ниточка, что нас связывала.
Иногда я думала — а может, я действительно была худшей матерью? Может, надо было промолчать, не идти к Витькиной матери? Пусть бы Лена сама разобралась, набила свои шишки? Но тогда-то я же думала, что правильно делаю. Что защищаю её.
Тамара как-то сказала:
— Галь, а ты попробуй ей письмо написать. Может, она смягчится, прочитает.
— Адреса я не знаю, — ответила я.
— Так найди. В соцсетях поищи. Мой внук говорит, там все теперь сидят.
Но я не искала. Гордость мешала. А может, страх.
***
Был обычный ноябрьский вечер. Я с работы пришла поздно, ноги гудели, голова раскалывалась. Открыла дверь и увидела на полу конверт. Обычный белый конверт, на нём моё имя написано Лениным почерком. Я бы этот почерк из тысячи узнала.
Руки задрожали. Я прямо в прихожей, не раздеваясь, конверт открыла.
"Мама,
Не знаю, прочитаешь ли ты это письмо. Не знаю, простишь ли меня когда-нибудь. Десять лет я жила с мыслью, что ты мне всё жизнь испортила. Что из-за тебя я была несчастна.
Я уехала с Виктором. Мы переехали в Ярославль, там он работу нашёл. Через год мы поженились. Я была уверена, что это любовь. Что мы будем счастливы. Родился Тимошка, наш сын. Ему сейчас восемь лет. Ты даже не знаешь, как он выглядит.
Первые годы всё было нормально. Витя работал, я с Тимошкой сидела. Но потом он начал пить. Сначала по праздникам, потом по выходным, потом каждый день. Работу потерял. А я устроилась продавцом, чтобы хоть как-то на жизнь зарабатывать.
Он стал срываться на мне. Кричал, что я плохая жена, плохая мать. Что из-за меня у него жизнь не сложилась. А потом начал руку поднимать. Сначала редко. Потом чаще.
Мама, я всё думала — а ведь ты была права. Ты видела, какой он. Ты пыталась меня предупредить. А я не слушала. Назвала тебя худшей матерью в мире.
Но худшая мать — это я. Я допустила, чтобы мой сын видел, как отец бьёт мать. Я слишком долго терпела, надеялась, что изменится. Только на прошлой неделе я ушла от него. Мы с Тимошкой живём в съёмной комнате, места мало, но зато спокойно.
Я не прошу прощения. Я знаю, что не заслуживаю. Десять лет ты не знала, жива ли я. Десять лет я не позвонила ни разу. Какая же я дочь после этого?
Просто хочу, чтобы ты знала — ты была хорошей матерью. Лучшей. Ты пыталась меня защитить, а я это поняла слишком поздно.
Если захочешь, можем встретиться. Если нет — я пойму.
Твоя Лена"
P.S. Прилагаю фотографию Тимошки. Он очень похож на тебя — те же глаза, та же улыбка."
Я читала это письмо три раза подряд. Слёзы капали на бумагу, размывая буквы. Достала из конверта фотографию — мальчик лет восьми смотрел в камеру. Серьёзные глаза, светлые волосы, чуть вздёрнутый нос. Действительно похож на меня в детстве.
Внук. Тимошка.
Я села на пол прямо в прихожей и плакала. Десять лет пустоты, и вот — письмо. Не прощение, нет. Лена не просила прощения. Она просто рассказала правду. И этого было достаточно.
В ту ночь я не спала. Всё думала — что теперь делать? Позвонить? Приехать? А вдруг Лена на самом деле не хочет меня видеть, просто решила совесть очистить?
Утром я встала, надела лучшую кофту и поехала на автовокзал. Купила билет до Ярославля на следующий день. В конверте Лена написала адрес — улица, дом, квартира, новый номер телефона.
Тамаре позвонила:
— Тамарка, я к дочке еду. На несколько дней. Ключи под ковриком оставлю, присмотришь за квартирой?
— Едь, Галка, едь, — голос у Тамары был радостный. — Наконец-то!
***
Ярославль встретил дождём. Я доехала до нужного дома — пятиэтажка старая, серая, такая же, как наша в Вязовске. Поднялась на третий этаж, нашла квартиру. Стою перед дверью, а позвонить не могу. Сердце колотится так, что, кажется, весь подъезд слышит.
Наконец нажала на кнопку звонка.
За дверью шаги. Дверь открылась.
Лена. Моя Леночка. Повзрослевшая, худая, с синяком под глазом, который она пыталась замазать тональным кремом. Но всё равно моя дочка.
— Мам... — только и выдохнула она.
Я раскрыла объятия, и Лена шагнула ко мне. Мы стояли в дверях и обе плакали. Просто обнимались и плакали.
— Прости меня, — шептала Лена мне в плечо. — Прости, прости, прости...
— Тише, доченька, тише, — гладила я её по голове. — Всё хорошо. Всё уже хорошо.
Из комнаты вышел мальчик — Тимошка. Стоял и смотрел на нас большими серьёзными глазами.
— Тимоша, это твоя бабушка, — сказала Лена, отстраняясь и вытирая слёзы.
— Здравствуй, — серьёзно сказал мальчик и протянул мне руку.
Я присела перед ним, взяла его маленькую ладошку в свои руки.
— Здравствуй, внучек.
***
Я не осталась в Ярославле. Через неделю вернулась в Вязовск — работа, дела. Но теперь мы с Леной общаемся. По телефону, почти каждый день. Она рассказывает про Тимошку, про работу. Я посылаю посылки — игрушки внуку, продукты, деньги когда могу.
Жизнь у них непростая. Виктор объявился, требовал вернуться, угрожал. Лена на него заявление написала, теперь он не появляется. Съёмное жилье стоит дорого, еле-еле они с концами сводят. Тимошка тихий мальчик, замкнутый — столько пережил в свои восемь лет.
Но они держатся. А я теперь знаю, что у меня есть дочь и внук. Что я не худшая мать в мире.
Иногда я достаю то письмо и перечитываю. Особенно строчку: "Ты была хорошей матерью. Лучшей". И понимаю — да, я совершала ошибки. Да, может, не надо было идти к Витькиной матери. Но я делала, что могла. А разве больше от матери требуется?
На кухне снова лежит картошка — надо почистить на ужин. Но теперь я знаю — скоро приедет Лена с Тимошкой. На неделю, в гости. Первый раз за десять лет.
И пусть жизнь не легкая вышла, Лена работает на двух работах, пусть денег не хватает — но мы вместе. Наконец-то вместе.
***
Спасибо всем, кто поддерживает канал лайком и подпиской🖤