Предыдущая часть:
131-й Ханкалинский госпиталь
Архангел Рафаил и Пречистая Дева Мария!
Во Имя моего Могущественного Азъ Есмь Присутствия я обращаюсь к Вам, имея чистые намерения, осознанно создать образ Божественной Медицины и претворить его в нашу жизнь на планете.
Врачи наши земные – суть сострадающие Души, имеющие Великий Дар божий – исцелять тело наше и успокаивать Души наши. Дайте же им Сил Ангельских и Терпения, Мудрости Божественной и Честности Врачебной, чтобы они смогли в полной мере выполнить своё Божественное Предназначение.
Во Имя моего Божественного Азъ Есмь Присутствия. Аминь.
Работа военно-полевых медиков в Чечне
131-й ханкалинский госпиталь – это вообще отдельная тема для написания книги. То, что в Чечне делали военно-полевые медики, начиная от простого, рядового медбрата любого боевого подразделения, заканчивая военно-полевыми хирургами, анестезиологами и медсёстрами батальонных, полковых, дивизионных медподразделений и МОСНов (медицинских отрядов специального назначения), вообще не поддаётся пониманию и описанию! Вот уж точно они творили ежедневный подвиг, сравнимый с их работой во времена Второй мировой войны. У них уж точно не было ни минуты отдыха! И понять, какими жизненными ресурсами должны были обладать эти люди, мы совершенно не могли.
Иногда казалось, что мы выполняем работу только на них, ну и ещё на скорбные холодильники-рефрижераторы, которые стояли на запасных путях бывшей ж/д станции Ханкала, работая как не останавливаемый ни на минуту страшный конвейер по поставке человеческого мяса. Слава Богу, мне не пришлось побывать и посмотреть на их работу в самой простой «больничке», как её ещё называли рядовые солдаты, – обыкновенной полевой палатке с красным крестом на брезентовой крыше, где-то в забытом Богом месте временного базирования роты, батальона, полка, где порой самые первые тяжелейшие операции делали, стоя по щиколотку в грязи. Мне хватило приёмного отделения ханкалинского госпиталя. Хватило на всю оставшуюся жизнь! К концу горячего в прямом смысле августовского месяца, моральные, да и физические силы личного состава нашей авиагруппировки были на исходе. Давали «перебои» даже самые сильные мужики.
Болезнь второго пилота и обращение в госпиталь
Вот и мой второй пилот, Андрюха Васьковский, практически на грани нервного срыва от недосыпа, недоедания и постоянного физического напряжения, да ещё в тяжелейших условиях быта, если таковой вообще можно было так назвать, где-то основательно промёрз и подхватил какую-то инфекцию. С каждым днём полёты давались ему всё труднее. И когда страдания от боли достигли предела, он сдался!
– Всё, Борисыч! Не могу!
Да я и сам всё это видел, как каждый полёт он, скрипя зубами, практически «долётывал». Сначала решили обойтись «местным лечением», чтобы надолго не выбиваться из колеи. Но наше полковое «медицинское светило», в очередной раз лишь разведя в стороны руками, призналось в своей профессиональной непригодности. Ничего не оставалось делать, как идти на поклон к нашим уже практически друзьям – ханкалинским госпитальным врачам.
Приём в госпитале и операция без обезболивания
Андрюху сначала никто не осматривал. Загруженность врачей в этот день, как всегда, была предельной. Раненых пачками подвозили не только мы на вертолётах, но и любым наземным транспортом. Бои даже в непосредственной близости от аэродрома не прекращались ни на минуту. В конце концов в общей суматохе его увидел и узнал наш общий друг, хирург Эльбрус Фидаров. Бегло осмотрев его, он только махнул рукой и сказал, что сейчас им займётся вновь прибывший из Москвы новый хирург с неменьшим опытом.
Еще через какое-то время к Андрею подошёл уставший врач в синей медицинской униформе, испачканной пятнами крови, быстро его осмотрел и кивком головы указал на кровать-каталку, в это же время, подбирая хирургический инструмент на стоящей рядом кушетке. Андрюха посмотрел на него с недоумением, но его немую команду всё же выполнил, с трудом взгромоздившись на каталку. Дальнейшие события он вспоминал отрывками. Подошедшая на оклик хирурга бальзаковского возраста с броско накрашенными глазами медицинская сестра помогла Андрею раздеться.
– Ой! Да кто тут у нас? – с поставленной улыбкой защебетала она. – К нам лётчиков попутным ветром занесло! Как зовут-то, красавчик?
– Старши-и-ий лейтенант Васьковский, – прикрыв глаза и сжав зубы от подступившей боли, шёпотом процедил Андрюха.
– А меня – Венера!
Андрей, скривившись, с удивлением приоткрыв один глаз:
– Милосская, что ли?..
Закончить вопрос ему не дал быстро подошедший хирург с инструментом и так же быстро начавший что-то над ним «колдовать», шепча себе под нос:
– Давай-давай! Зубоскаль «небожитель»! Счас мы посмотрим…
Медсестра, только прихватив голову пациента обеими руками и навалившись большой, мягкой грудью, стала сдерживать его от непроизвольных движений. Резкая боль, как острие кинжала, вогнанного между лопаток, вырубила Андрюху мгновенно. Обрывки фраз и воспоминаний, как и что-то жидкое и липкое где-то на его теле, потекли холодно и тягуче. Проблески света и длительные интервалы темноты менялись между собой тяжело и медленно. Единственная и чёткая мысль проскакивала постоянно и надрывно: «Да они же без обезболивания! Су-уки-и!»
Пробуждение и общение с врачом
В себя Андрей пришел только через пару дней. Чёткость сознания медленно возвращалось откуда-то из глубины, подстёгиваемая резкой, пульсирующей болью во всём теле. Над головой нависал низкий, обшитый оргалитом и окрашенный в бежевый цвет потолок. Белая простынь до подбородка закрывала его тело, разгорячённое и покрытое каплями пота от подскочившей температуры. Палата была полностью заставлена простыми солдатскими кроватями со скрипучими панцирными сетками. Все они были заняты. Андрюха через сизую пелену возвращающегося сознания с трудом пытался разглядеть своих соседей. Кто-то лежал перебинтованный от кончиков пальцев на ногах до макушки с проступающими через бинты жёлто-красными пятнами, кто-то лежал совершенно голый с обугленной и местами отошедшей и свёрнутой в комочки кожей. Тихие, надрывные стоны доносились с каждой кровати. И лишь одна, аккуратно застеленная, сиротливо стояла в дальнем углу палаты, скорбно дожидаясь очередного «постояльца».
Входная дверь, тихо скрипнув петлями, широко распахнулась, и в палату тяжёлой походкой вошел всё тот же уставший хирург, который несколько дней назад устроил «экзекуцию» Андрею, и медсестра, ассистировавшая ему, с блестящим лотком, на котором возвышалась гора ваты, бинтов и баночек с какой-то жидкостью. Они медленно подошли к кровати у окна, на которой неподвижно лежал обгоревший боец. Хирург, присев возле него на корточки, аккуратно положил пальцы на его запястье и прислушался к его пульсу. Кивком головы он указал медсестре, давая только им понятную команду. Затем, поднявшись, подошёл к Андрею и, склонившись над ним, с лёгкой улыбкой произнёс:
– Ну что? Орёлик! Крылья ещё не отвалились? Андрюха только, сжав зубы, процедил:
– Что ж вы су-уу…делаете? Как можно без обезболивания-то?
– Ну-ну-ну! Тихо-тихо! Тебе-то говорить! Ты у нас самый лёгкий. Да и времени тогда у нас не было на рассусоливания. А если учесть, что в тот день привезли практически нежильцов, то анестезия в первую очередь была необходима им! Так что не обижайся! Тебя буду наблюдать я, подполковник Бирюля, звать меня Александр Александрович. Ну, а с помощницей, – он оглянулся с улыбкой к медсестре, – ты уже познакомился.
Андрюха отвернулся к стенке, дав понять, что настроения и сил на общение у него нет. Да и доктор не стал настаивать на опросе о самочувствии, понимая его состояние.
Продолжение боевой работы и посещение друга
У нас же боевая работа продолжалась. На время вынужденного отсутствия моего штатного члена экипажа за мной закрепили лётчиком-штурманом Сергея Дятлова, практически по той же причине оставшегося без командира экипажа. Серёга был в нашей эскадрилье штурманом звена и считался хорошим лётчиком. Родом с Волги, он обладал настоящим, отчаянным волжским характером. Даже говорок его был настоящий распевный, волжский! Поэтому в необходимой слётанности экипажа не было никакой нужды. Начав с ним летать, мы так же стали понимать друг друга с полуслова и полувзгляда. Работа кипела всё с той же интенсивностью и напряжённостью. Боевые вылеты выполнялись днём и ночью на горные и равнинные площадки, на Каспий и на «большую землю»!
После очередного боевого дня нашему новому экипажу в последующий день дали отдохнуть. Ранним вечером, после полётов, переживая за своего правака, я решил проведать Андрюху и заскочил в госпиталь. На госпитальном крылечке, раскинув руки, меня встретил всё тот же боец-дневальный, как оловянный солдатик преградив путь, но, узнав меня, вежливо посторонился, пропуская внутрь хирургического блока. Мимо по коридору проходил врач в зелёной медицинской униформе с глазами, наполненными огромной усталостью:
– Дежурный хирург подполковник Бирюля! Куда путь держите? – выдохнул он устало.
– Командир вертолётного звена майор Штинов, – изобразив строевую стойку вытянулся я, придерживая одной рукой за спиной автомат и сумку со шлемофоном и запасом боеприпасов.
– Чем обязаны летунам? – в ответ, изображая суровый взгляд и продолжая преграждать путь, спросил доктор.
– Да я это… Правак у меня тут лежит! – Бирюля поднял брови. – Ой! Лётчик-штурман мой у вас! Андрей Васьковский!
– А-а! Правак-левак! А то я не могу понять, о каком контрафакте идёт речь, – улыбнулся он, махнув нелепо стоящему по стойке «смирно» бойцу. Тот, поняв, что всё нормально, шмыгнул за дверь.
– Ну заходи! Нормально у него всё! Но полежать ещё придётся. Вас что там, не кормят совсем? Что ж вы все такие исхудавшие и обессиленные! Авитаминоз полнейший! – наконец отодвинулся он в сторонку и, повернувшись, пошел по коридору, рукой пригласив меня следовать за ним.
– Есть такое дело! Баланда из гречки с тушенкой да подкрашенная вода «типа чай»! Интенданты на любой войне своей выгоды не упустят. Даже лётчики им не авторитет! Как всегда говорит мой Андрюха, кому война, а кому мать родна!
Бирюля в знак согласия кивнул головой. Мы медленно двигались по коридору, подходя к двери в палату.
– Ну ничего! Выспится здесь, откормим, чем сможем! Хотя и у самих не изобилие, но хоть отдохнёт, – развёл он руками, входя в палату. Крайнюю фразу расслышал лежащий на кровати у противоположной стенки Андрей.
– Ага! Отдохнешь тут! – кивнул он в сторону раненых соседей.
– Ну вам номера люкс подавай, «белая кость»! Уж что имеем! Так сказать, чем богаты! – Бирюля прошёл вдоль всех кроватей и остановился возле Андрея. – Полежишь ещё денёк, а завтра вечером можно уже будет погулять. Но недолго!
Я присел на край кровати, глядя на бледное лицо Андрея.
– Ну как? Тяжко?
– Да, вроде, нормально! Только «отходняк» после этих врачебных «опытов» без наркоза что-то не очень мягкий, как и сама операция! – гневно глянул Андрей на доктора.
– Ладно-ладно! Не злись! Мы не в санатории, сам понимаешь! – в ответ улыбнулся хирург Андрею, положив руку на моё плечо. – Пошли, майор, пусть он отдыхает, набирается сил да отъедается. Ну, а я приглашаю тебя к нам, в ординаторскую. Не часто у нас такие гости!
Пожав Андрею руку и пообещав заходить почаще, я двинулся вслед за выходящим из палаты хирургом.
В ординаторской и «деликатесы» медиков
Ординаторская находилась рядом с выходом из хирургического модуля. Да и привычную больничную ординаторскую она ни чем не напоминала. Несколько таких же солдатских кроватей для отдыха медперсонала, пара шкафов и длинный стол, на котором стояли тарелки с незамысловатой едой, а скорей закуской, пара банок тушенки, глубокая миска с горой нарезанного хлеба. За столом сидели такие же уставшие медики. Но в глаза сразу бросилась стоящая на нём, опираясь на крыльчатку, осветительная парашютная минометная мина 82 миллиметра с вкрученным в неё взрывателем и колпачки взрывателей крупнокалиберных снарядов вокруг неё.
Без лишних предисловий доктор указал на свободный стул и потянулся за стоящей миной. Я с изумлением смотрел на его действия, и когда он медленно вывернул взрыватель и поднёс наклонённую мину к ближайшему колпачку, удивился ещё больше! Из настоящей боевой мины в емкости на столе потекла прозрачная жидкость. В нос ударил знакомый запах медицинского спирта.
– Как зовут, майор? Давай знакомиться! – протянул он мне поблёскивающий золотом колпачок, наполненный почти до краёв жидкостью.
Я, с нескрываемым удивлением вертя в руке поднесённую «рюмку», инстинктивно кашлянул и, не отрывая от неё глаз, выдохнул:
– Стас!
– Давай! – еле сдерживая смех, махнув рукой, скомандовал другой, сидящий напротив медик. – За авиацию! Непобедимую и легендарную! И я под общий хохот, поднеся к губам колпачок, опрокинул его содержимое. Резкий, солоновато-сухой напиток обжог язык и горло.
Закрыв глаза и зажав нос, я зашелся кашлем:
– Чи-иистый что-ли? – только и смог просипеть я.
Медик, продолжая хохотать, протянул большой кусок хлеба. Прикрыв рот рукавом комбинезона, отдышавшись, я опять просипел:
– Мы после первой не закусываем! – опускаясь на стул.
– О-оо! Узнаём авиацию! – послышались одобрительные голоса. Перед глазами появился тот же кусок хлеба, но уже со слоем белого жира и кусочков мяса, извлечённого из банки тушенки.
– Держи, авиация! Отведай нашего деликатеса!
– Я нехотя взял протянутый хлеб, подержал его несколько секунд, крутя в руке:
– Эх, мужики! Эти «деликатесы» мне уже в горло не лезут! Второй месяц это наша основная пища, и мы уже забыли, как выглядит настоящая!
– Э-ээ, брат! А мы-то думали, что это только у нас «всё несладко» и что вы там «измучены» шоколадом и «Нарзаном»! А у вас, как у нас?
Я медленно обвёл всех усталым взглядом, опустил голову, сцепив пальцы на руках:
– А у нас ещё хуже! – прошептав сквозь зубы.
В ординаторской повисла тягучая тишина. Медики не отрываясь смотали на меня. А я, опустив голову, смотрел под стол. Желваки на скулах сами собой сжимались в такт моим мыслям.
Прибытие новых раненых и ужас в коридоре
Дверь ординаторской резко и широко распахнулась. Женщина в зелёной униформе, задыхаясь, почти прокричала:
– КАМАЗ и «шестьдесят шестой». Полные! Почти все тяжёлые! Медики как по команде все подскочили и кинулись к выходу.
В коридоре уже слышалась громкая толчея, резкие выкрики команд и стоны раненых.
Я ещё несколько секунд сидел на стуле, не решаясь встать и выйти в коридор. Внутренний голос не просто подсказывал, кричал: «Не ходи!» Но сидеть одному в ординаторской этого скорбного заведения было ещё невыносимей! Я всё понимал! Происходит что-то страшное. В коридор быстро заносили одни носилки за другими. Разобрать, что лежало на них, было практически невозможно. Куча грязных плащ-палаток, ржаво-красные бинты, обрывки одеял с крупными кусками грязи, нелепые тела с фрагментами рук и ног, свисающих на одних сухожилиях и остатках мышц…
Коридор в районе входа быстро заполнялся носилками, и я, успев выйти из ординаторской, отскочил вглубь коридора, прижавшись к стене.
Не замечая меня, врачи и медсёстры быстро перемещаясь между носилками, скидывали грязные «накидки» с раненых, одновременно прощупывая пульс, пальцами приоткрывая глаза и всматриваясь в зрачки, осматривая количество и тяжесть ранений. Грязные вещи летели в одну сторону возле входа, а раненые быстро укрывались белыми простынями. Команды отдавались слаженно и чётко, каждый двигался между носилок так, как будто он делал это с самого рождения. Весь центральный проход хирургического отделения уже был практически заставлен. С каких-то носилок доносились протяжные стоны и крики, а на некоторых не было ни какого движения. Врачи, передвигаясь от носилок к носилкам, ещё раз осматривали раненых, отдавали быстрые команды. То с одной стороны коридора, то с другой поднимались носилки и перемещались вглубь другой его части, туда, где находились операционные. Но всё больше и больше носилок закрывалось белыми простынями.
Я продолжал стоять у стены, боясь пошевелиться. Время опять, как резиновый эспандер, растянулось и буквально осязаемо потянулось густой массой. В воздухе, превратившемся в тягучее желе от запаха крови, смрада пороховых газов, соляры и грязи, витала смерть.
Боже духов, и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый, Сам, Господи, упокой души усопших рабов Твоих в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание. Всякое согрешение, содеянное им, делом или словом или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог прости, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит. Ты бо еси един кроме греха, правда Твоя правда во веки, и слово Твое – истина. Яко Ты еси Воскресение, и Живот, и Покой усопших рабов Твоих, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем со безначальным Твоим Отцем, и Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Сколько я так стоял – десять минут, двадцать, а может полчаса – я так и не смог вспомнить. Тело колотилось в ознобе, который я не мог сдержать. Ватные ноги сами понесли меня к освободившемуся выходу. Скрипнув входной дверью, я вышел и с жадностью набрал полную грудь свежего воздуха. Было уже темно. Вокруг одинокого фонаря на столбе крутились мотыльки, из травы доносился треск цикад. Мозг отказывался отчётливо соображать.
Ночное прибытие и паника
Резкий скрип тормозов ударил по нервам. Я вздрогнул! Захлопали двери автомобильных кабин, послышались резкие, непонятные команды. Из темноты быстро приближались силуэты людей. Кто-то из них по одному, другие по двое несли на руках обмякшие и свисающие тела. Я снова заскочил внутрь помещения и постарался занять то же место, где я никому не мешал.
Всё повторилось с той же последовательностью за исключением отсутствия вносимых носилок. Врачи так же быстро перемещались между уложенными прямо на пол ранеными, отдавали команды, натянуто общаясь с доставившими раненых людьми. В тёмной вечерней суматохе я не сразу обратил внимание на зелёные повязки на их головах с отчётливой арабской вязью написанных на них слов. В голове всё перемешалось. Прислонившись к стенке слабо освещённого коридора, я медленно сполз вниз и поджал колени, обняв их руками. Обрывки мыслей от только что увиденных сюжетов, перемешавшись в клубок, с большой скоростью мелькали в сознании. Разум отказывался выстроить всё это в логическую цепочку и осознать всё происходящее! В висках с грохотом железнодорожного экспресса неслась кровь, в ушах колоколом стучал набат. По коридору, абсолютно не обращая на меня внимания, туда-сюда бегали люди в белых халатах, бойцы в замасленных пижамах и бородатые мужики с зелёными повязками на головах, с закинутыми за спину автоматами Калашникова. Я уже не мог на всё это смотреть и, увидев напротив себя дверь ординаторской, ввалился туда. Света в комнате не было, и я на ощупь добрался до ближайшей кровати, повалившись на неё, практически сразу же забылся.
Утро и ночные крики
– Стас! Стас! – тряс за плечо меня Бирюля.
Я медленно открыл глаза. Тусклый свет лампочки мягко освещал пространство ординаторской.
– Пошли в другую палату. У нас есть свободное местечко, тем более там твой Андрюха. Сегодня все выжившие пока в реанимации, так что переночевать ты спокойно сможешь там. Сейчас наши мужички начнут возвращаться с операционных. Им тоже надо где-то отдохнуть.
Тихонько войдя в палату, где лежал Андрей, Бирюля указал на ту самую свободную кровать. В голове промелькнуло: «Ну вот и дождалась очередного постояльца! Но сил уже не было, и я прямо в одежде завалился на неё и уснул.
Истошный крик «подорвал» меня, как взрыв фугаса под ногами! В тёмной палате, освещённой только пробивающимся светом от уличного фонаря и занимающимся рассветом, ничего нельзя было разглядеть. С кровати, стоящей в районе окна, надрывно стонав, изливая ненормативную лексику, кричал раненый. Его крик от нестерпимой боли выворачивал всё моё нутро наизнанку. Что в этом случае делать, куда идти или чем помочь я не знал. Ощущение какой-то безысходности щемило в груди. Захотелось, просто зажав ладошками уши, убежать отсюда куда подальше. В палате проснулись все. Даже обгоревший и голышом лежащий мальчишка, приподнял руку. Проснувшийся и приподнявшийся на локтях Андрюха, громко крикнул в темноту:
– Слышь, танкист? Ты достал! Хорош орать! Сейчас сестра придет и обезболит. Вторую ночь не даёшь поспать! Я же тебе говорил, что водка не обезболивает, от неё ещё хуже!
На крик прибежала дежурная медсестра и принялась быстро что-то колдовать над раненым. Ну а я, уже не желая продолжения всех этих событий, быстро попрощавшись с Андреем, с нескрываемой горечью смотря на него, направился к выходу. Выйдя в коридор, моему взору добавилась ещё более удручающая картина.
Два безумно уставших хирурга, с которыми я только вечером познакомился, еле волоча ноги и обеими руками держась за стену, гуськом продвигались со стороны операционных в сторону ординаторской. В их глазах читалась не просто усталость, а какая-то тяжелейшая боль. Взгляды в пустоту абсолютно ничего не выражали. Они были где-то в другом измерении. Где-то очень далеко! Было понятно, что отдыха у них не было много суток. Комок подкатил к горлу. Быстрым шагом, не оборачиваясь и не прощаясь, я выскочил из хирургического отделения. Да и прощаться в этой ситуации было не с кем! С перемешанными в огромный дымящийся клубок мыслями, я даже не заметил, как добрался до нашего фанерного модуля. И так же, не раздеваясь завалился спать, практически мгновенно погрузившись в беспокойный сон.
Полёт с врачами и финал
Спустя какое-то время на аэродром пришли мои друзья-врачи Эльбрус Фидаров и Сан Саныч Бирюля. Как уж и через кого они узнали, что я лечу во Владикавказ, но подошедший ко мне Эльбрус сразу взмолился:
– Стас! Дружище! Возьми нас с Бирюлей. Вот здесь уже это мясо! – провёл он рукой по горлу. – Хоть на пару часов развеяться. Да и Владик – мой родной дом. Я ведь родом оттуда!
Я даже не раздумывал:
– Эльбрус! Дорогой мой! Даже не продолжай! – обнял я его за плечо и рукой указал на загружающийся ранеными вертолёт, приглашая его в кабину. – Будем считать, что вы сопровождающие!
Произведя загрузку и вырулив на полосу, мы аккуратненько, чтобы не растрясти «бесценный груз», взлетели и стали набирать высоту. Обойдя стороной развалины Грозного на безопасной высоте, мы встали на курс в сторону Алании.
Стоящий за спиной у борттехника Эльбрус протиснулся в кабину и прокричал мне в ухо:
– Дружище! Слушай! Машиной управлял, «бэтэром» управлял, «бээмпухой» тоже. Не сочти за наглость! Дай «попробовать» твою «птичку»!
Переглянувшись с борттехником и Серёгой Дятловым, я улыбнулся. Серёга всё понял и, отстегнув привязные ремни, встал с кресла, пропуская стоящего в грузовой кабине с готовностью рысака Эльбруса на своё рабочее место. Фидаров со знанием дела, аккуратненько перенеся ногу через ручку управления, плавно опустился на чашку второго пилота и поставил ноги на педали. Кивком головы я указал ему на ручку. Доктор с некоторой боязнью легонечко взялся за органы управления, перевёл взгляд за остекление кабины и, напрягшись, замер. Убрав руки с управления и подняв их вверх, я показал ему, что вертолёт полностью в его руках. Эльбрус, кратковременно взглянув на меня, опять перенёс взгляд на закабинное пространство, задержал дыхание. Взявшись двумя пальцами за ручку управления, я легонько отклонил её вправо, а затем влево. Вертолёт послушно качнул бортами. Эльбрус кивком головы дал понять, что всё понял, и аккуратно воспроизвёл движения. Вертолёт чуть глубже повторил манёвры.
– Ух! Красота! – расплылся в улыбке Фидаров. – Как всё просто!
– А так? – я легонько толкнул ручку вперёд.
Вертолёт, клюнув носом, опустил кабину вниз, горизонт в остеклении нырнул вверх. Эльбрус сжался и откинулся на спинку, запрокинув голову. Указывая рукой, я кратенько рассказал ему, по каким приборам надо контролировать положение вертолёта в пространстве, и дал ему возможность, минут десять, насладиться управлением многотонной машины. Потом, кивнув головой и скрестив запястья, дал ему понять, что упражнения с пилотированием можно заканчивать, да и в сизой дымке уже отчётливо вырисовывались очертания приближающегося Владикавказа. Фидаров закивал с благодарностью головой и, отстегнувшись, уступил законное место правому лётчику.
Возвращаясь вечером домой, я дал попробовать такое же пилотирование смотрящему на меня с такой же мольбой в глазах Бирюле, что у него тоже получилось вполне профессионально. После посадки, отойдя в сторону, я провёл с ними краткий «разбор полётов»:
– Ну что, практикующая братия! Я вами доволен! После небольшой тренировки мы вас «можем привлекать» в виде посильной помощи! – и мы вместе рассмеялись, обнимаясь и похлопывая друг друга по спинам.
Ну а в дальнейшем, как бы меня не пытались зазвать мои друзья– врачи к себе в гости, я старался обходить госпиталь стороной с постоянными воспоминаниями от увиденного и пережитого. Под «занавес» нашей боевой командировки я лишь сходил за выписанным из него Андреем, по-дружески тепло попрощавшись с теперь уже ставшими нам настоящими боевыми друзьями врачами-тружениками, врачами-спасителями!
Сан Саныча Бирюлю, нашего доброго и надёжного дружищу, которого за глаза ещё называли «медвежонком», война тоже не пощадила. Спустя десяток лет он, совсем ещё молодой, с бесценным опытом практикующего хирурга, не дожив даже до пятидесяти пяти лет, покинул нас.
Президентское такси.
Боевым награждается орденом
Боевые действия и артиллерийские сюрпризы
Бои в городе Грозном и на его окраинах стихли, почти вся наша техника работала по отдельным планам, прикрывая войска группировки, преследующие и добивающие остатки выскользнувших из Грозного групп боевиков. Хотя на тот момент в Чечне уже действовал хасавюртовский договор о прекращении боевых действий и поэтапном выводе российских войск из самопровозглашенной республики, боестолкновения продолжались. Они чаще всего происходили при зачистке близлежащих к Грозному населённых пунктов и в непосредственной близости от расположения войск нашей группировки и блокпостов, раскиданных по всей территории Чечни. Во всех направлениях с аэродрома лупила тяжелая артиллерия, иногда мешая нам взлететь или произвести посадку. Грохот стоял невообразимый! Связи руководителя полётов на аэродроме с командирами артиллерийских расчетов не было никакой, каждый работал по своему плану, что иногда приводило к курьёзным, а порой и опасным случаям.
Как то, возвращаясь на аэродром и выполняя заход на посадку, мы находились уже практически на прямой, выполняя гашение скорости и производя снижение на полосу. В первый момент мы даже не поняли, что произошло. Яркие вспышки и сизые дымные полосы сгоревших пороховых зарядов снарядов «ГРАДА» расчертили воздушное пространство впереди кабины практически перед самым нашим носом, буквально в пятидесяти метрах от нас, а затем раздался разрывающий барабанные перепонки звук, напоминающий скрежет рвущегося металла.
– Твою ма-а-а… !!!!!!!!! – я резко рванул ручку управления на себя.
– Да бл…, что происходит? – одновременно вжался в кресло Андрюха.
Вертолет, с большим углом тангажа задрав нос, резко загасил скорость и практически завис. Пара «двадцатьчетвёрок» прикрытия, заходящая следом на посадку, веером рассыпалась в стороны. РП аэродрома, скорее всего наблюдающий эту картину сам, наверное, чуть не проглотил тангенту микрофона связной радиостанции. Холодный пот резко проступил на спине, дыхание перехватило. Через небольшую паузу, показавшуюся вечностью, в наушниках шлемофона раздался скрипучий голос руководителя полетов, смешанный с нервным кашлем:
– 711-ть! … Продолжайте заход! Будем надеяться, глиссада теперь свободна! «Прикрытию» – снижение на десять метров под глиссаду и также заход!
– Они чё? Вообще охренели! Они что, вообще нас не видят? Мы что, бли-иин, кузнечики? На своём же аэродроме… – рассыпался в ругательствах правак.
Я, ещё не придя в себя, на каком-то подсознании продолжая управлять машиной, выполнил дальнейший заход на посадку, и через пару минут мы коснулись полосы. Руки и ноги, в режиме слабой тряски держа управление, всё же давали правильные команды на управление вертолётом, а мозг был ещё всё там, на глиссаде. Перед глазами продолжали со скоростью молнии, проноситься серые трубы снарядов «ГРАДА». В голове прокручивалась только одна мысль: «А лети мы чуть быстрее? Пятьдесят метров! Это ведь – «тьфу»! Мгновение! От нас бы даже лоскутов не осталось! Ну-у «ЦАРИЦА ПОЛЕЙ»! Ну-у ПЕХОТА!!! Бл… !!!!!»
Экипажи «двадцатьчетвёрок» прикрытия, как коты при охоте на мышек, подкрались к взлётно-посадочной полосе на «пузе» и умости- ли свои машины на полосу, заспешив на свои стоянки следом за нами тоже, наверное, обалдев от увиденного!
Уж не знаю, какими словами и на каком лексиконе наши отцы-командиры «отблагодарили» соседей за «совместную слаженную работу», но при последующих полетах наши артиллеристы уже по нам не палили и производили артудары в моменты свободного воздушного пространства над аэродромом. Но это абсолютно не гарантировало от получения парочки снарядов в борт при производстве полетов в районе полетов над Чечней. Уж куда они стреляли, было известно лишь им одним. Ну а мы надеялись только на Господа Бога да волю случая!
Курьёз с телевизором и тишиной на войне
Запомнился и курьезный случай, связанный с работой наших соседей, не прекращающих стрельбу с территории аэродрома ни днём ни ночью. Выстрелы от «ГРАДов», «УРАГАНов», самоходных гаубиц «Мста» создавали такую какофонию не прекращающихся звуков, что мы уже и не замечали этого грохота.
В редкие свободные от полетов минуты мы, как всегда, старались хоть немного отдохнуть, а если удавалось, вздремнуть в наших спартанских условиях на панцирных солдатских кроватях без матрасов, подложив под голову черную, засаленную солдатскую подушку или сумку со шлемофоном. Жарища на улице стояла непереносимая! В палатках хоть и можно было спастись от палящих солнечных лучей, но от жары приходилось спасаться только их проветриванием, завернув наверх на полметра их пологи. И тогда слабые потоки знойного воздуха хоть как- то циркулировали в нашем незамысловатом жилище.
Наши братья аксайцы, чтобы хоть как-то скрасить наш быт, подогнали нам невесть откуда экспроприированный старенький чёрно-белый телевизор. И мы в полудрёмном состоянии просматривали-прослушивали всякие передачи, больше включаемые так, для фона. Вот уже пару дней на одном из каналов крутили старый добрый польский фильм про войну «Три танкиста и собака». Там тоже шла ВОЙНА! Телевизор стоял у самого входа в палатку на видавшем виды стареньком канцелярском столике, к которому была приставлена та самая «штрафная» солдатская кровать с одной спинкой. Так уж получилось, что в этот раз «не повезло» моему коллеге – командиру звена нашего гаровского полка Сергею Жеребцову. И из всех свободных «лежанок» была свободна только она одна. Серёга, скорее всего, вымотался с утра уже полностью. Поэтому, сильно и не выбирая, плюхнулся на неё и практически сразу уснул. Грохот от взлетающих и садящихся вертолетов, перемешанный с грохотом от стрельбы наших соседей привычно убаюкивал. Вообще, тишина на войне – страшное дело! Она, при её резком наступлении, практически парализует. Все твои органы осязания, обоняния резко напрягаются от чувства неизвестности, органы слуха переходят в режим восприятия самых высоких и низких тонов ультра и инфразвука!
Вот и в этот раз на аэродроме на мгновение как-то резко всё сразу стихло! Артиллерия не стреляла, борта не взлетали. Наступила тягучая, перемешанная со знойным воздухом ТИШИНА. Все, кто лежал в палатке, враз проснулись, приподнявшись на своих лежаках. Зашевелился и Серёга, в полудрёме крутя по сторонам головой, с трудом приоткрывая непослушные веки, облокотившись на наклонённую кровать.
Телевизор продолжал транслировать «Три танкиста и собаку», раздались канонада выстрелов и грохот взрывов. Серёга с прикрытыми глазами ещё несколько мгновений «повисел» на локтях, а затем плюхнулся на кровать и громко засопел. Его мозг выдал ему привычную команду, что обстановка «соответствует» реальной и можно «не беспокоиться». В палатке сначала кто-то цыкнул, а потом всё её пространство разразилось хохотом. Резкое напряжение трансформировалось в такую вот реакцию организма на внезапное изменение окружающей боевой обстановки. Полегчало сразу всем! Ну а Серёга даже не пошевелился, продолжая привычно «воевать» в своей полудрёме.
Президентская свита и подготовка к полетам
В очередной раз на аэродром прибыла президентская свита Чеченской республики во главе с её руководителем. Из окошка рядом стоящего командного пункта авиагруппировки донеслось:
– Экипаж Штинова! На КП!
– Тьфу-ты! – выругался я, лёжа на кровати и не открывая глаз.
На соседней койке недовольно засопел Васьковский, с неохотой поднимаясь со своей кровати, сгребая в охапку свою тяжеленную сумку с боекомплектом и шлемофоном и вытаскивая из-под кровати автомат.
Немножко отступая от темы, хочу пояснить, как нам приходилось первое время добывать, в прямом смысле этого слова, боеприпасы. Только на третий день после прилёта в Чечню нам выдали личное оружие – автоматы-коротыши АКСУ с двумя пустыми магазинами. И ещё пару дней мы летали вообще без патронов. Но когда об этой нелепой ситуации случайно, из разговоров, узнали наши соседи аксайцы, они после продолжительных и нелицеприятных «дифирамбов» в сторону нашего тылового обеспечения, одновременно крутя пальцами у виска и относя это уже к нам, высказали все варианты наших возможных «героических» моментов при, не дай Бог, вынужденной посадке и тому подобном.
Через день мы уже еле передвигались по аэродрому от бортов на КП и обратно, обвешанные сумками с суточным запасом патронов, гранат, сигнальных ракет и дымовых шашек. Да и, летая по площадкам и блокпостам мы, уже понимая, что здесь не до шуток, разживались у пехоты различными боезапасами. У каждого бортового техника на борту теперь имелся значительный арсенал вооружения и боеприпасов. В очередной раз пригодился и мой авиационный жилет-разгрузка «НАЗ-И», в котором я воевал ещё в Афганистане. Его карманы вновь были наполнены под завязку патронами, ракетами, аптечкой и дымшашками. При случае «отбиваться» можно было пару часов.
Андрюха, проходя мимо моей кровати, потряс меня за плечо:
– Вставай, Борисыч, пошли на КП! Не наш сегодня день, не наш!
Я также с неохотой, потирая отяжелевшие веки, поднялся с кровати и, собрав свой арсенал, зашагал к окошку КП. В нём уже маячила нетерпеливо фигура Юрия Николаевича Чебыкина.
– Ну-у! Опять что-т серьёзное! – пронеслось в голове.
Командир, увидев меня, только махнул рукой, приглашая в домик КП. У входа в командный пункт я увидел уже знакомых чеченских милиционеров и представителей чеченской администрации.
– А-аа! Понятно! Опять «литерный» рейс! – кивком головы я поздоровался с ними.
В тесном помещении уже находился Президент Чечни Завгаев и его заместитель Юнади Усамов. Мы обменялись рукопожатиями, и нашу встречу продолжил Юрий Николаевич.
– Ну уж не знаю, чем ты им понравился, – развёл он руками, – но просят они только твой экипаж! – мельком взглянув на Завгаева.
Юнади Усамов одобрительно закивал головой.
– Станислав! – продолжил Доку Гапурович. – Ваш экипаж очень опытный, и как мы считаем, с задачей справитесь только Вы! Нам необходимо выполнить большой объём перевозок продовольствия и людей. Работы много! Скорее всего, придётся полетать несколько дней. Основная работа в Надтеречном и Урус-Мартановском районах.
Я, опустив голову и пожав плечами, выдохнул:
– Ну, значит поработаем! Только, надеюсь, не как в прошлый раз в Толстой-Юрте? – посмотрел прямо в глаза Завгаеву.
– Нет, нет! Максимальная безопасность! – замахал он руками. Командир, стоящий рядом и ожидающий нашего решения потёр руки:
– Ну вот и порядок! Стас! Но только работаешь самостоятельно! – Без прикрытия! – посмотрел он мне в глаза.
В ответ я опять с удивлением посмотрел на него!
– А куда я тебе дам прикрытие? Где ты будешь садиться и сколько ты там будешь сидеть?
– Ну вообще-то да! – кивнул я головой. – Считай, «свободная охота»!
– Ну как-то так! Ладно, давай! Своим решением! Опыту уже не занимать. Тёртый калач! Обо всех посадках постарайся докладывать через ретрансляторы.
– Понятно, командир! Думаю, всё будет «пучком»! – посмотрел я на Завгаева и двинулся к выходу.
Доку Гапурович со свитой остались на КП утрясать детали нашей работы. Ну а мы с Андреем пошли готовить нашу «ласточку», возле которой уже привычно суетился Володя Мезенцев. Первую посадку мы выполнили в уже знакомой Старой Сунже, где на борт нам загрузили десять человек, и далее помчались на «пределе», облизывая складки местности, в Надтеречный район, в поселок Знаменское. Для Завгаева это было практически родное селение, где в 1965 – 1971 годах он был управляющим Наурско-Надтерского районного объединения «Сельхозтехника» и директором совхоза «Знаменский». Перепрыгнув через Терский хребет и нырнув в извилистое русло реки Терек, мы заскользили над водой, прижимаясь к крутым, отвесным южным склонам реки, стараясь как можно меньше находиться на высоте выше пятнадцати метров. Было неизвестно, какие группы и подразделения боевиков могли выйти в этот район, и следовало с максимальной осторожностью, избегая выхода на населённые пункты и густые лесопосадки, выполнять полёт.
На Знаменское вышли точно по времени и месту. Доку Гапурович, стоящий за спиной у бортового техника, указал рукой на небольшую поляну на его южной окраине, вытянувшуюся вдоль автодороги, окруженную высокими телеграфными столбами.
На поляне уже стоял автофургон ГАЗ-53 и ещё пар машин. Аккуратно примостив вертолёт у встречающих машин, мы оглянулись в ГК, вопросительно посмотрев на Завгаева. Тот понял наш немой вопрос и, кивнув головой, показал большой палец. Я, снова глубоко вздохнув и посмотрев на экипаж, кивнул Володе, чтобы готовились к выключению. Место сейчас показалось более безопасным, чем в прошлый раз, и мы уже спокойно выключили двигатели. Из подъехавшего фургона на борт стали загружать большие мешки с мукой, коробки с консервами и другие продукты.
Я попросил Володю проконтролировать вес всего этого провианта, чтобы не превысить взлётный вес, и на всякий случай уточнил у Юнади Усамова количество пассажиров на обратную дорогу. На что он ответил, что обратно полетим без пассажиров и на борту останутся только Доку Гапурович, он и его помощники с охраной. А затем поинтересовался, не хотим ли мы пообедать? Предложение было своевременным. На борту у нас были только сухпайки, а желудки уже начинали «петь свои песни».
– А где мы пообедаем?
Здесь недалеко есть очень хорошая кафешка. Там готовят ну просто замечательные шашлыки! – с улыбкой ответил он.
– Это далеко? – с сомнением поинтересовался я.
– Да нет! Минут десять езды. Машина есть! Ну так что, поехали?
После упоминания про шашлыки Андрюха, смачно проглотив слюну, утвердительно кивнул. Давно мы не ели нормальной пищи. Но Мезенцев отрицательно закрутил головой:
– Командир! А на борту кто останется? Не дай Бог чего…
– Юнади попытался уговорить бортового техника, что всё под контролем, но тот уверенно крутнул головой:
– Нет, командир, я останусь! Привезёте чего-нибудь перекусить, я потерплю.
– Хорошо, Володь! Мы быстро! – посмотрел я вопросительно на Юнади.
Тот только быстро закивал головой и подозвал рядом стоящий видавший виды «Жигулёнок». Втиснувшись в него со всей своей боевой амуницией (как потом оказалось, не зря), мы поехали «на обед». Дорога, и вправду, заняла минут семь. Мы выехали по автотрассе за пределы Знаменского и, повернув в сторону станицы Ищерской, проехав ещё пару километров, остановились у небольшого придорожного кафе. В нос сразу ударил провоцирующий активное слюноотделение запах жареных шашлычков из баранины. Выходя из машины мы с Андрюхой, громко взглотнули. Юнади в ответ только улыбнулся, подтолкнув меня за плечо ко входу в кафе.
В маленьком помещении было темно. Глаза не сразу адаптировались к его полумраку после яркого и палящего уличного солнечного света. Юнади рукой пригласил нас за ближайший столик и подозвал пожилого хозяина кафешки, традиционно с ним обнявшись и кивком головы показав на нас.
Тот, окинув нас пристальным взглядом, скрылся в подсобке. Мы разместились за столом, сняв и уложив своё снаряжение рядом, устало откинулись на спинки стульев. Глаза понемногу привыкали к полумраку помещения. И всё равно подкоркой своего мозга я чувствовал какой-то дискомфорт. Ощущение ещё чьего-то присутствия не покидало меня. Медленно я начал осматривать помещение, поворачиваясь назад, и тут мой взгляд упёрся в группу бородатых людей в камуфляже, сидящих за нашими спинами. Резкий холодок предательски пробежал по спине. Андрюха, проследив за моим взглядом, тоже напрягся. Позади нас сидели ну уж явно не местные завсегдатаи. Камуфляжная форма, чёрные смолистые бороды. «Что-т здесь не так!» – уколола тревожная мысль.
Юнади, сидящий лицом к нам, увидел наше нескрываемое беспокойство. В его глазах читалось некоторое недоумение. Скорее всего, он тоже не ожидал увидеть этих людей здесь, в простом придорожном кафе. Я медленно, ногой, пододвинул к себе лежащий на полу автомат. Андрей, тихонечко подтянул к себе свою сумку с арсеналом. Тихая, тягучая пауза затягивалась. Мы молча и вопросительно смотрели друг на друга.
– Ну, что будем делать? – глазами задал я немой вопрос Усамову. Тот понял моё беспокойство и, изобразив некое подобие улыбки, громко ответил:
– Ну ладно, ребят! Давайте я закажу с собой шашлычков, а вы подождите меня в машине. Здесь они быстро готовятся! – сам уже поняв, что нужно срочно отсюда линять подобру-поздорову.
Не делая лишних и резких движений, с натянутыми улыбками на лице, мы с Андреем, медленно собрав в охапку свою амуницию, двинулись к выходу. Всем своим нутром я сейчас чувствовал жгучие и ненавистные взгляды на своей спине, по которой уже текли капли холодного пота. На отяжелевших ногах мы медленно вышли на знойную, залитую ярким солнечным светом придорожную площадку. Не спеша (хотя мозг просто кричал: «БЕГИ!»), мы подошли к «Жигулёнку», открыли двери, и только усевшись, выдохнули. И как по команде начали готовить оружие, снимая его с предохранителей, спешно доставая запасные магазины и гранаты. «Наивные идиоты! Да что мы можем предпринять в этой консервной банке? – прижимая к груди автомат, подумал я. – Что ж нам с этими “правителями” так “везёт” на приключения!?» Каждая клеточка наших организмов сейчас находилась в таком нервном напряжении, что и пот из них выходил абсолютно холодный. Страх и безысходность сковали всё тело.
Через, как показалось, вечность приоткрылась дверь кафе, и на площадку медленно вышел Юнади Усамов, на лице которого была всё та же гримаса в виде театральной улыбки. В его руках был большой, тяжёлый пакет. Он тоже, не делая резких движений, стараясь не перейти на бег, подошел и выпрыгнул из вертолета. Володя закрыл дверь в грузовую кабину, и сев в своё кресло, показав большой палец.
– Надо убираться отсюда поскорей! – Мысли набатом стучали в голове.
Энергично оторвав вертолет и развернув его на север, мы помчались домой. Весь полёт до аэродрома мы не проронили ни слова. У каждого в голове, вероятно, был полный сумбур из-за увиденного. После приземления и заруливания я пошел на КП с докладом о выполненной задаче. Усамова на аэродроме уже не было. За столиком в командном пункте сидел генерал Самарин и что-то разглядывал на карте.
– Товарищ генерал! Задача выполнена, груз доставлен…, – я непроизвольно сделал паузу.
Не отрываясь от карты, он только лишь кивнул. Я, постояв ещё несколько секунд, выдавил:
– Товарищ генерал! А что это вообще было?
Генерал, оторвавшись от карты, посмотрел на меня через большие линзы очков:
– Майор! Ты выполнил задачу? Вот иди! Не задавай лишних вопросов!
В голове у меня что-то щёлкнуло, кровь прилила к щекам. И я, уже медленно растягивая слова, протянул:
– Генерал! Это ведь преступ… Самарин не дал мне закончить.
– Майор! Свободен! – переходя на повышенные нотки в голосе.
Я с нескрываемым возмущением посмотрел на командующего, развернулся и вышел на улицу. Мысли одна за другой проносились в голове, никак не выстраиваясь в логическую цепочку, и только одна свербила разум: «Да как же так? Ведь это же неправильно! Ведь это беспредел!»
В голове никак не укладывались произошедшие события. Найти объяснение этому я не мог. Спустя год после этих событий, в холодный осенний день на плацу служебного городка гаровского гарнизона Командующий авиацией Сухопутных войск Дальневосточного военного округа, генерал-лейтенант Самарин вручал нашей группе, отвоевавшей в те жаркие месяцы чеченской бойни, государственные награды. Зачитывая Указ Президента России о награждении личного состава нашего полка Орденом Мужества, начальник штаба назвал мою фамилию.
Я строевым шагом вышел из строя и подойдя к генералу, отрапортовал о прибытии для награждения. Самарин долго смотрел мне в глаза, а затем тихо произнёс:
Ну что, майор? Ты успокоился?
Я, конечно же, не ожидал такого вопроса, и тем более в такой обстановке, но ответ получился быстрым, откуда-то из глубины души:
А я ничего не забываю, товарищ командующий! – и после небольшой паузы, глядя ему прямо в глаза, добавил, – я своего мнения никогда не по- меняю, да и молчать я не буду!
Самарин подвигал своей огромной челюстью, так же пристально глядя мне в глаза, подошел почти в упор:
– А ведь я могу тебя снять с лётной работы! – тихо прошептал он. В ответ я промолчал, не отворачивая своего взгляда от его глаз.
Он медленно вложил в мою руку красную коробочку с боевым Орденом и книжечкой-удостоверением:
– Встаньте в строй! Майо-оорр!
Я, приложив правую руку к виску, медленно, разделяя каждое слово, тихо ответил:
– Служу РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ! И своему народу!
Затем, развернувшись в сторону строя, уже громко повторил эти слова и встал в строй. Сослуживцы, похлопывая по плечам, искренне радуясь, стали поздравлять меня со столь высокой государственной наградой. Ну а я, опустив голову, играя желваками, вернувшись опять в то жаркое лето, прокручивал в воспоминаниях те страшные события. На душе лежал такой тяжёлый груз, что эта очередная моя боевая награда радости уже не принесла. В большей степени потому, что всегда считал, да и буду считать ту войну, а скорее бойню, неправильной и даже преступной.
Но мы государевы люди и не должны обсуждать приказы и указания своих руководителей. Время всё расставит на свои места! Господь рассудит!
Чеченские приколы
На войне, как и в жизни, не обходилось без своих комичных случаев и приколов. Я уже описал несколько таких моментов, когда в нашей палатке мы смотрели легендарный фильм «Три танкиста и собака» и вдруг неожиданно стихли грохот и стрельба как на улице, так и в фильме. И тогда спящий Серёжа Жеребцов в сонном состоянии отреагировал лучше, чем бодрствуя! Или про те «кнопки звонка» на борту вертолёта, когда командиру экипажа нужно было «звонить» один раз, а правому лётчику – два раза! На общем фоне всей жестокости войны у нас случались и курьезные случаи, связанные с простыми жизненными ситуациями, но запомнились несколько. Непрерывная, практически круглосуточная работа могла доконать кого угодно, даже самого молодого и сильного.
Двести пятидесятый
Инцидент с пьяным бортовым техником: как Славу приняли за раненого
Летал с нами бортовой техник, можно сказать, не молодой, но и не старый, ну-у, скажем, тридцатилетний Слава Тарасюк. Я сознательно по этическим соображениям изменил его имя и фамилию, чтобы ненароком не обидеть коллегу. У каждого человека всегда есть свои недостатки, и «выстреливают» они в самый неподходящий момент. Слава хоть и был спокойным и опытным бортачём, но была у него одна слабость. Любил он, как и мы все, «её, родимую, сорокоградусную вкусняшку», но пить её абсолютно не умел или у него напрочь отсутствовали, как у чукчей и якутов, ферменты, перерабатывающие алкоголь. Короче, ему было достаточно пятидесяти граммов для «полного хламья». Но всё бы ничего, вот только в таком «бессознательном» состоянии его одолевал ещё и энурез! И чаще всего экипаж на его вертолёте работал в «два лица», т. е. «командир экипажа – правый лётчик», бортовой техник в это время содрогал дюралюминиевые внутренности грузовой кабины своего вертолёта сильнейшим храпом, возлежав на сооружённой им лежанке над дополнительной топливной бочкой. И ведь соорудил он её «на века», намертво прикрутив авиационной контровкой к бортам вертолёта невесть откуда раздобытые санитарные носилки, застелив их старым, видавшим виды солдатским матрацем. И опять же, всё бы ничего, да вот матрац он этот практически не выветривал в связи с полным отсутствием для этого времени. И всегда при входе в его вертолёт, из грузовой кабины несло непереносимым запахом свежей мочи.
В один из ежедневных полётов на эвакуацию тяжелораненых, к нам попутно подсел со своей «свитой» очередной «арбатский» генерал. Заходя в гудящий вертолёт, зажав нос пальцами и брезгливо скорчив лицо, он прокричал: – Что у вас тут так воняет, командир? Вы что, не можете помыть как следует и подготовить вертолёт к перевозке руково… – он осёкся, осторожно переступая через накрытые грязными солдатскими одеялами носилки с ранеными бойцами.
Я устало опустил голову и, глубоко вдохнув, только выкрикнул: – Скажите спасибо, что не трупами! – отворачиваясь в кабину и готовясь к взлёту. А в голове только пронеслось: «Хорошо хоть он Славу не заметил на своей лежанке, т. е. в общей массе».
Примемлившись через двадцать минут на ханкалинской госпитальной площадке, мы приступили к выгрузке раненых. Генерала и его свиту быстро забрали ожидавшие их свеженькие УАЗики, которых я уже давненько не видел в нашем потрёпанном «муравейнике». Мы же стали ожидать, когда наших горемычных «подопечных» перенесут в видавший виды грязный и обшарпанный ГАЗ-66 с красными крестами на бортах. Как правило, такая разгрузка занимала минут пять, и я, по привычке опустив голову на сложенные на ручке управления руки, устало прикрыл глаза. Двигатели мягко гудели в такт посвистывающим лопастям. Из грузовой кабины доносились бухающие стуки кирзовых сапог по дюралевому полу. Разгрузка продолжалась. Прошло уже, как показалось, больше привычных пяти минут, да и топот сапог в кабине как-то стих. Я оторвал потяжелевшую голову и обернулся в кабину. Несколько бойчишек в больничных халатах «упаковывали» крайнего раненного на принесённые носилки.
Я опять отвернулся и упёрся лбом в ручку управления. Пауза затягивалась, команды об окончании разгрузки так и не поступало. С беспокойством я вновь оторвал голову и посмотрел в открытый блистер. И тут у меня свело дыхание! Четыре бойца несли на носилках нашего Славу, безжизненно свесившего руки по обе стороны носилок. Я, по пояс высунувшись в открытый блистер, стал кричать и махать руками уносящим нашего борттехника санитарам, привлекая их внимание. Но из-за грохота они меня не слышали и продолжали своё движение к ожидающему госпитальному автомобилю.
Надо было что-то предпринимать. – Да что-ж это такое! Андрюха, держи управление, а то сейчас останемся без члена экипажа! – Быстро расстёгивая привязные ремни и поднимаясь со своего кресла, я выбежал в грузовую кабину.
Нашу суету в вертолете заметили стоящие у автомобиля встречающие врачи и стали махать идущим к ним лицом солдатикам с носилками в руках. Те, сделав ещё несколько шагов, остановились и с недоумением опустили носилки на землю. Видя, что им указывают на вертолёт, они обернулись. – Давай обратно вот это! – махал я руками санитарам, с удивлением смотрящим на меня и ничего не понимающим. – Давайте-давайте! Это наше! – указывал я на лежащего «тяжелораненого».
Бойцы ещё немного помешкали, но, всё ещё сомневаясь, подняли носилки и понесли их обратно в вертолёт. Установив их в кабине, они с удивлением продолжали смотреть то на меня, то на так и «не пришедшего в сознание» Славика. Через грохот от силовой установки бойцы не слышали сильнейшего храпа, доносившегося из широко открытого рта борттехника. – Всё-всё, ребят! Это уже наш «инвентарь»! – еле сдерживая улыбку в ответ на недоумённые взоры солдатиков, прокричал я. – Носилки завтра вернём! – указал я им в сторону выхода.
Бойцы, пожав плечами, выскочили из вертолёта и, пригнув головы, побежали к машине, у которой стояли, державшись за животы, врачи, ожидающие окончание этой комичной разгрузки.
Как потом выяснилось, когда основная разгрузка была закончена, один из санитаров обратил внимание ещё на одного «не подающего признаков жизни раненного», лежащего на подвешенных над топливной бочкой носилках. Попытавшись оторвать основательно прикрученную лежанку, они сбегали за своими, перегрузив с них другого раненного, в автомобиль. Поэтому-то пауза и затянулась, что привлекло моё внимание.
На войне перевозимому личному составу таких категорий, в зависимости от «состояния» присваивался свой, так скажем, код. Грузом «триста» называли всех раненых, грузом «двести», к сожалению, убитых или всё, что от них осталось. После прилёта домой, когда к борту подошли техники для очередной подготовки к вылету, мы попросили осторожно вынести Славика куда-нибудь в тенёк, рассказав о произошедшем курьёзе. Со стороны стоянки ещё долго доносился дружный хохот нашей инженерно-технической братии. После этого случая за Славой, до конца командировки закрепилось погоняло «Двести пятидесятый»!
Продолжение: