Этот вечер должен был стать нашим. Только моим и Стаса. Я помню, как проснулась в то утро с чувством приятного предвкушения, какое бывает только в детстве перед Новым годом. Пять лет. Прошло ровно пять лет с нашего первого свидания. Не круглая дата, не юбилей свадьбы, а нечто гораздо более личное и хрупкое. День, когда все началось. И мне отчаянно хотелось вернуть хотя бы крупицу той магии, той легкости, которая за последние пару лет почти стерлась под гнетом быта и бесконечной рутины. Работа, дом, уставшие разговоры о счетах и планах на выходные, которые все равно срывались. Мы стали слишком взрослыми, слишком серьезными. Мы перестали смотреть друг на друга так, как тогда, пять лет назад.
Именно поэтому я решила взять все в свои руки. С самого обеда на нашей кухне царило священнодействие. Воздух был густым и теплым, пропитанным ароматом свежей выпечки, смешанным с запахом специй и чего-то сладкого, ягодного. Я испекла два пирога. Один, с сочной говядиной, луком и травами, был его любимым. Стас мог съесть половину за раз, прикрыв глаза от удовольствия и бормоча, что моя выпечка — лучшее, что с ним случалось в жизни. Второй пирог был моим эгоистичным капризом — открытый, с тонкой песочной основой, залитый нежным сметанным кремом и усыпанный лесной ягодой. Ягод было так много, что при выпекании они лопались, и их алый сок пузырился, превращаясь в густой, терпкий джем.
Для меня эти пироги были не просто едой. Это был символ. Два разных, но идеально дополняющих друг друга вкуса на одном столе. Как мы со Стасом. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Я кружила по кухне, как заведенная: достала наши лучшие тарелки, натерла до блеска бокалы для сока, приготовила свечи. Мне хотелось создать маленький островок уюта и нежности в нашей квартире, куда бы не проникали усталость и повседневные заботы. Внутри все пело. Я представляла, как придет Стас, как его лицо озарится улыбкой, когда он увидит накрытый стол, как он обнимет меня и скажет что-то теплое, что-то только для меня. Этот вечер был моим маленьким бунтом против серости будней, моим отчаянным желанием доказать себе, что мы все еще есть — не просто два человека, живущие под одной крышей, а «мы».
Когда в квартире раздался пронзительный, требовательный звонок в дверь, мое сердце подпрыгнуло от радости. Он! Даже раньше обычного. А может… может, это курьер? Я хитро улыбнулась своим мыслям. Стас иногда делал такие сюрпризы, присылал цветы без повода. Наверное, он тоже помнит, какой сегодня день, и решил начать праздник чуть раньше. Я смахнула с фартука несуществующую пылинку и, чувствуя себя героиней романтического фильма, полетела к двери. На моем лице застыла счастливая улыбка, готовая расцвести во всей красе при виде букета или любимого мужа.
Я распахнула дверь, и моя улыбка не просто увяла — она разбилась на мелкие ледяные осколки. На пороге стояла не доставка цветов и не мой муж. Там, во всей своей бесцеремонной красе, возвышалась его старшая сестра Карина. А перед ней, словно живой щит, теснились трое ее неугомонных детей, все как один с жадным блеском в глазах. Воздух из моих легких вышел с тихим свистом.
Карина сделала глубокий, театральный вдох, втягивая ноздрями аромат из моей квартиры, и ее лицо расплылось в довольной ухмылке.
— Как вкусно пахнет пирогами! — провозгласила она на весь подъезд, и, не дожидаясь приглашения, решительно шагнула через порог, буквально вжимая меня в стену. — А что вы нам приготовили на ужин?
Она даже не смотрела на меня. Ее взгляд хищно сканировал квартиру, направляясь в сторону кухни. За ней, как саранча, ввалились племянники — двое мальчишек-погодок и младшая девочка. Они тоже не поздоровались, их внимание было приковано к манящему запаху.
— Карина, привет… — пролепетала я, все еще не веря в реальность происходящего. Мой мозг отчаянно пытался найти нужные слова, вежливые, но твердые. — Мы, вообще-то, не ждали гостей. У нас со Стасом… планы.
Это прозвучало жалко даже для моих собственных ушей. Карина, казалось, и вовсе не услышала. Она уже была в коридоре и, обернувшись к своим детям, скомандовала тоном фельдфебеля:
— А ну, быстро руки мыть и за стол! Живо!
Они гулкой толпой протопали в ванную, уже по пути начиная спорить, кто первый будет у раковины. Я осталась стоять у открытой двери, как истукан. Чувствовала себя так, будто в мой тщательно выстроенный хрустальный замок только что вломились вандалы и начали крушить все вокруг грязными сапогами. Мой вечер, мой романтический ужин, мои свечи, мои пироги… все это рушилось на глазах.
В этот момент в замочной скважине повернулся ключ. Вошел Стас. Уставший после работы, он бросил сумку на пуфик и поднял глаза. На секунду в них отразилось удивление, когда он увидел меня, бледную и растерянную, а потом перевел взгляд на шум, доносившийся из ванной. Из кухни вышла Карина, уже хозяйским жестом вытирая руки моим полотенцем.
— О, братишка, привет! А мы к вам в гости! У Алины тут такие запахи, мы слюной изошли, пока по лестнице поднимались, — весело защебетала она.
Я смотрела на мужа с последней отчаянной надеждой. Вот он. Мой защитник. Сейчас он все поймет. Он увидит мое лицо, поймет, что вечер испорчен, и найдет способ вежливо, но настойчиво выпроводить сестру. Он же знает, как я ждала этого дня. Я ему намекала всю неделю.
Стас посмотрел на сестру, потом на меня, и его лицо… его лицо расплылось в широкой, искренней, совершенно беззаботной улыбке.
— О, какие гости! — радостно воскликнул он. — Каринка, пацаны, привет! Вот это сюрприз! Ну, проходите, раз пришли. Алин, чего стоишь? Давай, накрывай на всех, родственники же.
И в этот момент мой хрустальный замок не просто треснул — он взорвался, осыпав меня миллионами острых, ранящих осколков. Он не понял. Или не захотел понять. Он выбрал их. Свою сестру, своих племянников, этот внезапный балаган. А я… я осталась одна, невидимая и неслышимая посреди собственной квартиры.
Дальнейшее я помню как в тумане. Я молча двигалась по кухне, словно автомат, доставая дополнительные тарелки и приборы. Мои нарядные свечи так и остались лежать в ящике. Романтический ужин на двоих превратился в шумный семейный обед. Дети с криками уселись за стол, игнорируя салфетки. Карина плюхнулась на стул Стаса, громко рассказывая ему какие-то свои новости, а он смеялся, поддакивал и выглядел абсолютно счастливым.
На стол поставили пироги. Мои прекрасные, выстраданные пироги. Племянники, не дожидаясь, пока им отрежут, начали выковыривать куски руками. Любимый пирог Стаса с мясом исчез первым. Его просто смели. Младшая девочка ковыряла пальцем ягоды в моем пироге, а потом морщилась и бросала их на скатерть. Все это заняло не больше десяти минут. Десять минут — и от нескольких часов моей работы, от моей любви и надежд остались только крошки и жирные пятна на тарелках.
Карина откинулась на спинку стула, поглаживая живот.
— Вкусно, Алинка, вкусно. Только в мясной пирог в следующий раз перца побольше клади, пресноват немного. Ну что, дети, наелись? Говорите тете Алине спасибо и пойдем мультики смотреть.
Она встала и, как полноправная хозяйка, направилась к телевизору, уже щелкая пультом. Стас улыбнулся мне и подмигнул, мол, видишь, как всем понравилось. А я смотрела на пустые тарелки, на крошки, на остатки растерзанного ягодного пирога, и чувствовала, как внутри меня вместо теплого предвкушения зарождается ледяная, звенящая пустота. Мой праздник был разрушен. И самое страшное — самый близкий мне человек не просто этого не заметил. Он с радостью принял в этом разрушении самое деятельное участие.
Тот вечер оставил после себя не только гору грязной посуды, но и липкий, неприятный осадок в душе, который не смывался никакими моющими средствами. Первые пару дней я ходила по квартире как в тумане. Запах мясного пирога, казалось, въелся в шторы, в обивку дивана, в мои волосы. Каждый раз, улавливая его фантомный аромат, я вздрагивала. Это был запах моего унижения, моего растоптанного праздника.
Я пыталась поговорить со Стасом. Выбрала момент, когда мы остались вдвоем, когда тишина в квартире не была наполнена визгом племянников и самодовольным чавканьем золовки. Я начала осторожно, издалека.
«Стас, послушай, по поводу прихода Карины в субботу…»
Он даже не оторвался от экрана телефона, что-то листая с непроницаемым лицом. «А что с ним? Нормально же посидели».
«Нормально? — внутри меня все закипело, но я сдержалась. — Стас, я готовила для нас двоих. Это была наша годовщина. Я хотела… я хотела провести этот вечер только с тобой».
Он наконец поднял на меня глаза, и в них плескалось легкое раздражение, словно я отвлекла его от чего-то очень важного.
«Алин, ну что ты начинаешь? Это же моя сестра, моя родная кровь. Она пришла в гости с детьми. Что я должен был сделать? Выставить их за дверь?»
«Нет, но ты мог бы… хотя бы предупредить меня. Или сказать ей, что у нас планы. Она ведь не первый раз так делает, врывается без звонка, без предупреждения, будто это ее собственная квартира».
«Ну это же дети! — он произнес эту фразу как неоспоримый козырь, который должен был немедленно прекратить все мои претензии. — Им понравились твои пироги, они были в восторге. Тебе жалко, что ли?»
«Мне не жалко пирогов, — мой голос предательски дрогнул. — Мне жалко наш вечер. Мне обидно, что мои чувства, мои планы ничего не значат по сравнению с внезапным желанием твоей сестры поесть на дармовщинку».
Стас тяжело вздохнул, отложил телефон и принял вид мудрого, уставшего от женских капризов мужчины. «Алина, ты преувеличиваешь. Карина просто очень открытый и простой человек. Она считает наш дом своим вторым домом, это же хорошо, это значит, она тебя приняла. А ты становишься какой-то… недружелюбной. Раньше ты такой не была».
Это был удар под дых. Значит, это я виновата. Я недружелюбная. Я преувеличиваю. Я превратилась в злую мачеху из сказки, которой жалко еды для «бедных сироток». Я замолчала, потому что поняла: этот разговор бессмыслен. Он не просто не понял меня, он даже не попытался. Он уже встал на сторону своей семьи, выставив меня неудобной, ворчливой женой. В тот момент в нашем браке что-то треснуло. Маленькая, почти невидимая трещинка, но я ее отчетливо почувствовала.
Прошла неделя. Жизнь вошла в свою обычную колею, и я почти убедила себя, что, может быть, Стас прав. Может, я и правда слишком остро на все реагирую. Я старалась быть проще, готовить обычную еду, не затевая никаких кулинарных подвигов. И, что странно, Карина не появлялась. В нашей квартире царила благословенная тишина. Никаких внезапных звонков в дверь, никаких «мы тут мимо проходили».
И вот в один из вторников, после особенно тяжелого рабочего дня, мне захотелось себя порадовать. Я решила приготовить лазанью. Не просто макароны с фаршем, а настоящую, с соусом бешамель, с несколькими видами сыра, с базиликом. Я возилась на кухне часа два, но когда я поставила ее в духовку, и по квартире поплыл густой, сливочно-томатный, пряный аромат, я почувствовала, как напряжение дня отпускает. Я накрыла на стол, зажгла свечи. Просто так, для себя.
Стас пришел с работы уставший, но, увидев стол и потянув носом воздух, расплылся в улыбке. «Вот это да! За что нам такой праздник?» — он обнял меня и поцеловал. Мое сердце потеплело. Может, все и правда налаживается. Мы сели ужинать. И только мы положили себе по первому куску дымящейся, тягучей лазаньи, как в дверь позвонили. Пронзительно и настойчиво.
Мы переглянулись. У меня внутри все похолодело. Стас пошел открывать. Я услышала до боли знакомый зычный голос Карины: «Ой, а мы как раз с прогулки, замерзли! Решили к вам на чай заскочить, погреться!»
Через секунду она уже стояла в коридоре, а за ней, как вагончики поезда, трое ее детей.
«Ого, а чем это у вас так пахнет? — она бесцеремонно прошла на кухню, заглядывая в тарелки. — Лазанья! Обожаю! Мальчики, ну-ка быстро мыть руки, тетя Алина нам ужин приготовила!»
Я сидела за столом и просто смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова. В голове стучала только одна мысль: «Не может быть. Это не может быть совпадением». Моя свежеобретенная надежда рассыпалась в прах. Стас что-то смущенно бормотал, ставил на стол дополнительные тарелки, а Карина уже хозяйничала у плиты, отрезая огромные куски лазаньи своим детям. Естественно, через пятнадцать минут от моего кулинарного шедевра не осталось и следа.
Когда они наконец ушли, оставив после себя привычный хаос и грязную посуду, я молча принялась за уборку. Стас подошел сзади, попытался меня обнять. «Ну, Алин, не сердись. Так получилось».
Я отстранилась. «Так получилось? Стас, это уже второй раз за две недели. Она приходит именно тогда, когда я готовлю что-то особенное. Тебе это не кажется странным?»
«Ой, ну какие у тебя опять теории заговора? Просто совпадение. Унюхала вкусный запах с лестничной клетки и зашла. Что такого-то?»
Но я ему уже не верила. В моей голове начал складываться пазл, и картина вырисовывалась уродливая. Совпадение? Один раз — случайность. Два раза — совпадение. Но система… Система — это уже закономерность. И я решила эту систему проверить.
Следующие несколько дней я объявила неделей «разгрузки». Я готовила самую простую, даже скучную еду, какую только можно было придумать. Серая, унылая гречка. Отварные сосиски. Пустые макароны. Я специально не использовала никаких ароматных специй, не затевала ничего, что могло бы выдать мои кулинарные намерения за пределы кухни. Стас поначалу морщился, спрашивал, не заболела ли я. Я отвечала, что решила сесть на диету и заодно сэкономить семейный бюджет. И что вы думаете? Всю неделю — ни одного звонка в дверь. Никаких «мимо проходящих» родственников. Тишина была такой оглушительной, что становилась лучшим доказательством моей правоты. Карина не появлялась.
Эксперимент подходил к концу. В субботу утром я объявила Стасу, что соскучилась по домашней выпечке и хочу испечь яблочную шарлотку. Просто шарлотку, ничего сверхъестественного. Он пожал плечами: «Пеки, конечно». Я достала яблоки, муку, яйца. И когда я начала взбивать тесто миксером, а потом резать яблоки, посыпая их корицей, я внимательно наблюдала за мужем краем глаза. Он сидел на диване с телефоном, делая вид, что читает новости. Но я заметила, как его пальцы быстро-быстро застучали по экрану, а на губах появилась едва заметная, довольная улыбка. Он что-то написал, отправил и отложил телефон.
Через час, когда пирог стоял на решетке, остывая и источая по всей квартире умопомрачительный аромат печеных яблок и корицы, в дверь позвонили. Я даже не вздрогнула. Я была готова. Я медленно пошла открывать, чувствуя, как внутри меня все замерло и превратилось в кусок льда.
На пороге, конечно же, стояла Карина со своей вечной троицей. Она широко улыбалась, заглядывая мне через плечо.
«Приветик! А мы тут гуляли неподалеку… Что-то так пирожков захотелось, решили к вам заглянуть, проверить, может, у вас что-то есть к чаю?» — ее взгляд был до смешного наигранным и невинным.
В этот момент мои последние сомнения испарились. Это не было совпадением. Это был сговор. Меня просто использовали как бесплатный персональный ресторан для его сестры и племянников. А дирижером этого унизительного представления был мой собственный муж.
Я ничего не сказала. Я молча пропустила их в квартиру, молча поставила чайник, молча нарезала еще теплую шарлотку, которую пекла совсем не для них. Я смотрела, как они едят, как Стас подкладывает племянникам лучшие куски, как Карина с набитым ртом рассуждает о том, что яблоки можно было бы нарезать и потоньше. Но я их уже не слышала. Я смотрела на своего мужа, на его расслабленное лицо, и пыталась понять, зачем он это делает. Неужели ему настолько наплевать на меня и мои чувства?
В тот вечер я не легла спать сразу. Долго сидела на кухне в темноте, прокручивая в голове последние недели. Каждое слово Стаса, каждый его взгляд теперь приобретали новый, зловещий смысл. Его «ну это же дети», его обвинения в недружелюбии — все это было лишь прикрытием для его маленького предательства.
Поздно ночью, когда Стас уже давно спал, я сделала то, на что никогда бы не решилась раньше. То, что всегда считала низостью и последним делом в отношениях. Но я чувствовала, что у меня нет другого выбора. Я должна была увидеть доказательства своими глазами.
На цыпочках, боясь его разбудить, я подошла к его тумбочке и взяла телефон. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали. Я знала его пароль — он был слишком простым. С замиранием сердца я открыла его мессенджер. И вот он, чат с названием «Каринка-сестренка».
Я начала читать. И с каждой прочитанной строчкой лед внутри меня становился все толще, а щеки горели от стыда и ярости. Это была не просто переписка. Это был подробный отчет о моей кулинарной жизни.
«Сегодня на ужин лазанья, успевайте к семи», — писал Стас.
«Ура! Мы будем! Оставь нам побольше!» — радостно отвечала Карина.
«Завтра ничего особенного, гречка. Можете не приходить», — информировал он на следующий день.
«Фу, ну ладно. А послезавтра что?» — нетерпеливо уточняла она.
Но самым страшным, самым унизительным было не это. Самым страшным был один из последних диалогов, который состоялся буквально несколько дней назад, во время моей «гречневой диеты».
Карина писала: «Что-то твоя совсем готовить перестала. Скучно стало».
И ответ Стаса, который я перечитывала снова и снова, не веря своим глазам: «Да не говори. Сама не знаю, что на нее нашло. Стала какой-то жадной и вечно недовольной. Ничего, я ее завтра на шарлотку раскручу. Так что готовьтесь».
Жадной. Мой собственный муж за моей спиной обсуждал меня с сестрой и называл меня жадной. За то, что я хотела провести вечер с ним наедине. За то, что устала быть круглосуточной бесплатной столовой. Я сидела в темноте, свет от экрана телефона освещал мое лицо, и я чувствовала, как слезы обиды сменяются чем-то другим. Холодной, расчетливой яростью. Я аккуратно положила телефон на место и вернулась в постель. Но сон не шел. Я лежала рядом со спящим предателем и уже знала, что я сделаю. Мое тихое терпение лопнуло. Представление только начиналось, и теперь я буду в нем главным режиссером.
Ночь после того, как я прочла его переписку, я не спала. Я лежала, глядя в потолок, и слушала ровное, спокойное дыхание мужа рядом. Предателя. Моего Стаса, который оказался не просто бесхребетным маменькиным сынком, не способным защитить свою жену от наглости сестры, а активным соучастником, дирижером этого унизительного цирка. Каждое его сообщение, отправленное Карине, было маленьким гвоздем, который он с улыбкой вбивал в крышку гроба нашего с ним «мы». Он не просто сдавал меня, он доносил на меня. «Алинка сегодня опять готовит что-то вкусненькое, приезжайте». «У нее сегодня хорошее настроение, можно напроситься». И вишенка на торте, от которой внутри все похолодело: «Что-то она у меня жадная стала, на семью еды жалеет».
Жадная. Я, которая вставала на два часа раньше, чтобы испечь его любимые булочки с корицей. Я, которая часами колдовала над сложными блюдами, чтобы порадовать его после тяжелого дня. Я, которая каждый раз с улыбкой встречала его галдящую семью, списывая их бесцеремонность на «простоту душевную». Оказалось, я была не просто женой. Я была бесплатной столовой с услужливым и очень глупым персоналом в одном лице.
К утру слезы высохли, а на их месте проросла холодная, звенящая сталь. Я больше не чувствовала боли или обиды. Только ледяное, всепоглощающее спокойствие и кристально ясное понимание того, что я должна сделать. Я устала быть жертвой в этой пьесе. Пора было сменить роль и стать режиссером. Я устрою им такой спектакль, который они запомнят на всю жизнь.
Утром я была само очарование. Я порхала по кухне, напевая какую-то веселую мелодию, сварила ему идеальный кофе и приготовила омлет именно так, как он любит — с помидорами и зеленью. Стас, который, видимо, ожидал увидеть мое кислое лицо после вчерашней пустой кастрюли гречки, заметно расслабился. Он с аппетитом ел, рассказывая что-то о работе, а я смотрела на него и видела перед собой чужого, неприятного мне человека.
«Стас, милый, у меня для тебя новость! — прощебетала я, убирая со стола. — Мне сейчас твой начальник звонил, сказал, что тебе выписали неожиданную премию! Большую! Я так рада, так горжусь тобой!»
Стас поперхнулся кофе. «Что? Кто звонил? Мне? Почему тебе?» — в его голосе смешались удивление, недоверие и плохо скрываемая радость.
«Ну, он сказал, что твой телефон был недоступен, а он хотел сделать сюрприз. Решил через меня, — я врала так вдохновенно, как никогда в жизни. — Я подумала, такое событие нужно отметить! Я сегодня устрою грандиозный ужин. Вот прям праздничный! Как ты смотришь на запеченную утку с яблоками и черносливом? А на закуску сделаю несколько сложных салатов, ну, помнишь, тот с авокадо и креветками, который ты обожаешь. И еще один, с ростбифом. А на десерт… на десерт испеку твой любимый торт! Представляешь, какой будет праздник?»
Я расписывала меню, наблюдая за ним краем глаза. И я увидела это. Мимолетный блеск в глазах, хитрую, предвкушающую ухмылку, которую он тут же попытался скрыть за маской солидности. «Ого, Алин, ну ты даешь… Прямо королевский ужин. Я только за!» — он подошел и обнял меня, а я едва сдержала дрожь отвращения.
«Тогда договорились! Жду тебя вечером, к семи часам!» — я поцеловала его в щеку и отвернулась к раковине, чтобы он не увидел моих глаз. Я услышала, как он отошел в коридор, якобы чтобы обуться. И сквозь шум воды я различила тихие, быстрые щелчки — звуки набираемого на телефоне сообщения. Ловушка захлопнулась.
Весь день я не готовила. Я приняла долгую ванну, включила любимый сериал, сделала маску для лица. Я чувствовала себя абсолютно спокойной, будто готовилась не к семейной драме, а к выходу на сцену, где я играю главную роль. Часа за два до назначенного времени я сходила в самый маленький и невзрачный магазинчик у дома и купила две упаковки самой дешевой лапши быстрого приготовления. Яркая, кричащая упаковка с нарисованным аппетитным блюдом казалась насмешкой. Вернувшись домой, я занялась сервировкой.
Я достала наши лучшие тарелки — те, что мы хранили для особых случаев, белоснежные, с тонкой золотой каемкой. Рядом положила начищенные до блеска столовые приборы и хрустальные бокалы для воды. Накрахмаленная льняная скатерть легла на стол идеально ровно. Атмосфера была торжественной и до абсурда пафосной. А потом я вскрыла обе пачки лапши, высыпала сухой брикет в каждую тарелку, залила кипятком из чайника и накрыла блюдцами. Никакого запаха утки с яблоками. Никакого аромата свежей выпечки. В квартире пахло только чистотой и едва уловимым, химическим душком бульонного кубика.
Ровно в семь вечера, минута в минуту, раздался звонок в дверь. Не в домофон, а именно в дверь. Значит, кто-то уже впустил их в подъезд. Я медленно пошла открывать.
На пороге, как я и ожидала, стояла сияющая Карина. Она была наряжена, как на праздник: яркое платье, укладка, макияж. За ее спиной маячили трое ее детей, тоже одетых в свои лучшие вещи.
«Ну что, где тут у вас премию обмывают?» — весело, на всю лестничную клетку, крикнула она, бесцеремонно входя в квартиру и даже не пытаясь разуться. Она втянула носом воздух, и на ее лице на миг промелькнуло недоумение. — «А что… пирогами не пахнет? Я думала, тут пир горой!»
Именно в этот момент из-за поворота в коридоре показался Стас. Он тоже был при параде — в свежей рубашке, с букетом цветов для меня. Увидев сестру с племянниками, он на секунду замер, но тут же изобразил на лице радушную улыбку. Слишком фальшивую. Слишком отрепетированную.
«О, Карина! А вы какими судьбами?» — картинно удивился он.
«Да вот, мимо проходили, дай, думаем, заглянем, поздравим с премией!» — не моргнув глазом, ответила золовка.
«Проходите, Кариночка. Проходите, гости дорогие, — мой голос прозвучал так ровно и холодно, что я сама себе удивилась. — Мы как раз садимся ужинать. Прошу к столу».
Я с величественным спокойствием прошла в гостиную и села на свое место. Они гуськом потянулись за мной. И замерли на пороге комнаты, как вкопанные. Я видела, как их глаза впились в стол. В идеально сервированный стол, на котором стояли лишь две тарелки с разбухшей, жалкой на вид лапшой и два стакана с водой.
Тишина была оглушительной. Дети, не понимая, что происходит, начали было тянуться к стульям, но Карина их грубо остановила. Ее лицо из празднично-сияющего превратилось в растерянно-недоумевающее. Стас, бледный как полотно, смотрел то на стол, то на меня. Его букет сиротливо поник в руке.
«А… а где утка?» — наконец выдавила из себя Карина, и в ее голосе уже слышались злые, требовательные нотки.
Я медленно взяла вилку. «Премия отменилась. Внезапно, — мой голос разрезал тишину, как скальпель. — Как и мой бесплатный ресторан для нахлебников и предателей. Приятного аппетита, дорогие родственники».
Я демонстративно намотала на вилку несколько бледных макаронин и поднесла ко рту, не сводя глаз с их ошеломленных лиц. Стас открыл рот, чтобы что-то сказать, но я его опередила.
«Ах, да. Чуть не забыла про культурную программу, — я отложила вилку и достала из кармана свой телефон. — Пока лапша не остыла, хочу зачитать вам несколько отрывков из очень увлекательной переписки. Это почти как сериал, только про нашу жизнь».
Я разблокировала экран, открыла скриншоты и начала читать вслух. Громко, четко, с выражением.
«Сообщение от Стаса Карине. Три дня назад. Цитирую: «Готовь детей, сегодня будет пир. Алина утку запекает. Успейте, пока она не опомнилась». Конец цитаты».
Я подняла глаза. Лицо Карины, еще секунду назад самодовольное и наглое, начало медленно наливаться багровым цветом стыда и злости. Стас, казалось, вообще перестал дышать.
«Или вот, ответное. От Карины Стасу. Просто прелесть: «Отлично! А то твоя опять нос воротит, как будто мы ей что-то должны. Скажи ей, пусть побольше делает, нас же четверо». Какая предусмотрительность!»
Я сделала паузу, наслаждаясь эффектом. Дети, ничего не понимая, испуганно жались к матери.
«Ну и мое любимое. От моего дорогого, заботливого мужа. Стас пишет сестре: «Не знаю, что с ней делать, Карин. Стала какая-то жадная. На родню еды жалеет. Раньше лучше была».
Я нажала кнопку блокировки, и экран телефона погас. В наступившей тишине было слышно, как тяжело дышит Карина и как где-то на улице сигналит машина. Я смотрела на мужа, который просто сидел, белый как полотно, не в силах вымолвить ни слова, и на его сестру, чье лицо исказилось от ярости и унижения. Мой спектакль удался на славу. Антракт.
Тишина, наполнившая кухню после моих слов, была плотной, вязкой и оглушительной. Она звенела так громко, что, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Стас застыл, как соляной столп, его лицо стало белее мела, на котором два темных провала глаз смотрели на меня с каким-то животным ужасом. Карина же, наоборот, начала медленно наливаться багровой краской. Ее нагло-веселое выражение лица сползло, обнажив уродливую гримасу ярости и унижения. Дети, почувствовав неладное, затихли и жались к ее ногам, испуганно переводя взгляд с одного взрослого на другого.
Первой очнулась, конечно же, Карина. Ее молчание взорвалось потоком диких, пронзительных слов, которые она выплевывала в меня, как ядовитые дротики.
«Да как ты смеешь?! – ее голос сорвался на визг. – Ты… ты… неблагодарная! Мы к тебе со всей душой, а ты?! Устроила тут цирк! Перед детьми меня позоришь!»
Она развернулась так резко, что ее нарядное платье взметнулось, и грубо схватила за руки старшего сына и дочку.
«Собирайтесь! Живо! Мы уходим из этого негостеприимного дома! – командовала она, дергая малышей, которые от испуга и неожиданности вот-вот готовы были разреветься. – Пойдемте, детки, не будем мешать тете Алине наслаждаться своей лапшой! Видимо, на большее она и не способна!»
Ее слова были рассчитаны на то, чтобы уколоть как можно больнее, но я не чувствовала ничего, кроме ледяного, отстраненного спокойствия. Весь мой запас слез и обид, кажется, выгорел дотла в тот момент, когда я увидела переписку мужа. Остался только пепел.
«Что стоите? Я сказала, пошли! – рявкнула она на детей, которые замешкались в коридоре, пытаясь натянуть ботинки на трясущиеся ножки. Младший, совсем кроха, начал плакать в голос, протягивая ручки ко мне. «Хочу пи-ог…» – захлебываясь слезами, лепетал он.
Сердце на секунду дернулось, но тут же снова замерзло. Карина подхватила его на руки с грубостью, от которой он заплакал еще громче.
«Никаких пирогов здесь для тебя нет, милый! Здесь жадные и злые люди живут!» – прошипела она, бросив на меня полный ненависти взгляд через плечо. Она выталкивала своих рыдающих детей за дверь, как погорельцев из горящего дома, попутно выкрикивая в мою сторону оскорбления, одно другого изощреннее. Она обвиняла меня во всех смертных грехах: в том, что я настроила против нее брата, в том, что я завидую ее материнскому счастью, в том, что я просто бессердечная и высокомерная особа.
Наконец, входная дверь с оглушительным грохотом захлопнулась. Звуки ее торопливых шагов и детского плача затихли на лестничной клетке. И снова наступила тишина. Та самая, густая и тяжелая. Мы со Стасом остались одни. Посреди нашей идеальной, чистой квартиры, которая вдруг стала похожа на место преступления. На столе сиротливо стояли две тарелки с разбухающей лапшой. Две чашки с водой. Нелепый, жалкий натюрморт нашего разрушенного вечера. Нашего разрушенного брака.
Стас, наконец, отмер. Он медленно опустился на стул, обхватил голову руками и тихо, почти беззвучно застонал.
«Алина… Алиночка… прости…» – прошептал он, не поднимая на меня глаз.
Я молчала. Я просто смотрела на его поникшую фигуру и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Пустота.
«Я не хотел… Я не думал, что так выйдет, – его голос дрожал, он лепетал, как нашкодивший ребенок, пойманный на месте. – Каринка… она жаловалась, что одна с тремя, что так устает… Я просто хотел сделать ей приятное. Чтобы она хоть иногда могла поесть нормальной домашней еды. Твоей еды. Она ведь так вкусно пахнет всегда…»
Он поднял на меня взгляд, полный слез и мольбы.
«Я не хотел тебя расстраивать, правда! Поэтому и не говорил… Думал, это мелочи. Хотел как лучше… Для всех».
«Как лучше для всех?» – мой голос прозвучал ровно и чуждо, будто говорил кто-то другой. – «Ты серьезно, Стас? Ты за моей спиной сговаривался с сестрой, выставлял меня жадной истеричкой, а теперь говоришь, что хотел как лучше? Ты врал мне. Каждый день. Ты смотрел, как я, уставшая после работы, стою у плиты, чтобы порадовать тебя, и в это же время отправлял ей сообщения, чтобы она приходила и съедала то, что я готовила для нас двоих. Это ты называешь "как лучше"?»
Он снова опустил голову. «Я дурак… я просто трус… Я боялся, что ты откажешь, что вы поругаетесь… Она моя сестра, Алин…»
«А я кто для тебя, Стас? – я подошла к нему вплотную и посмотрела сверху вниз на его склоненную макушку. – Я твоя жена. Или просто удобная кухарка, прислуга, которую можно обманывать и использовать в интересах своей семьи? Чьи чувства вообще имеют для тебя значение? Мои или ее?»
Он молчал. И это молчание было красноречивее любых слов. В эту секунду я поняла все. Я для него была функцией. Удобной, полезной, но всего лишь функцией. А Карина – это семья. Кровь. Святое.
«Ясно, – тихо сказала я и развернулась.
Я прошла в спальню. Открыла шкаф. Достала спортивную сумку, которую мы брали в спортзал. И начала методично, без суеты, складывать в нее вещи. Зубная щетка, пара сменного белья, джинсы, две футболки, свитер, ноутбук, зарядные устройства. Стас влетел в комнату следом за мной, его лицо было искажено паникой.
«Ты что делаешь? Алина, ты куда? Не уходи, пожалуйста! Давай поговорим!» – он попытался взять меня за руку, но я отстранилась.
«Мы уже поговорили, Стас. Вернее, ты мне все объяснил своим молчанием, – я застегнула молнию на сумке. – Я устала. Устала быть удобной, понимающей и невидимой в собственном доме. Я устала от того, что мои чувства, мои планы, мое личное пространство ничего не значат. Мне нужно время. Мне нужно побыть одной и подумать, что со всем этим делать».
«Алина, не надо! Мы все исправим! Я поговорю с Кариной! Я все ей объясню!» – он преградил мне дорогу у двери.
Я посмотрела ему прямо в глаза. «Ты уже с ней поговорил, Стас. За моей спиной. Хватит. Отойди, пожалуйста».
В моем голосе не было истерики, только холодная, звенящая сталь. И он, кажется, это почувствовал. Он медленно отступил в сторону, опустив руки. Я накинула куртку, обулась, взяла сумку и, не оборачиваясь, вышла из квартиры. Дверь за мной тихо щелкнула.
Я оставила его там. Одного. Посреди квартиры, которая пахла предательством и дешевой лапшой быстрого приготовления.
Я села в машину и позвонила Лене, моей лучшей подруге.
«Лен, привет. Можно я у тебя на пару дней остановлюсь? У меня тут… небольшие трудности», – голос сел, но я сдержалась.
«Приезжай, конечно! Что случилось?» – ее встревоженный голос прозвучал как спасательный круг.
«Потом расскажу», – я сбросила вызов и поехала по ночному городу, автоматически переключая скорости и следя за светофорами. В голове было абсолютно пусто. Ни мыслей, ни эмоций. Только гул и ощущение свободного падения.
Лена встретила меня на пороге, сразу все поняла по моему лицу, молча обняла и провела в квартиру. Она не стала лезть с расспросами, просто заварила чай и постелила мне на диване в гостиной. Я забралась под одеяло и только тогда почувствовала, как меня начинает бить дрожь. Я пролежала так несколько часов, глядя в потолок, пока усталость и пережитый стресс не взяли свое.
Проснулась я на следующий день ближе к полудню от настойчивой вибрации телефона на тумбочке. Незнакомый номер. Я с сомнением ответила.
«Алина? Это я, Светлана Игоревна», – раздался в трубке строгий, поджатый голос свекрови. Я села на диване.
«Здравствуйте, Светлана Игоревна».
«Я даже не знаю, с чего начать, – в ее голосе звенел металл. – Мне сегодня утром звонила Карина. Вся в слезах. Рассказала, что ты вчера устроила. Алина, я от тебя такого не ожидала! Как ты могла так унизить сестру мужа? Перед ее детьми! Выставить их всех за дверь, накормив какой-то отравой?!»
Я слушала и не верила своим ушам. Картина, нарисованная Кариной, была, ожидаемо, чудовищной. В ее версии я представала монстром, который без всякой причины набросился на бедную, несчастную родственницу, пришедшую в гости. О переписке, о систематических набегах, о разрушенной годовщине – ни слова.
«Это же семья, Алина! Семья! – чеканила свекровь. – Ты вошла в нашу семью, и ты должна уважать наши устои! Карина – мать-одиночка с тремя детьми, ей тяжело! А ты, вместо того чтобы помочь, поддержать, устраиваешь такие безобразные сцены! Стас мне сказал, что ты от него ушла. И правильно сделал, что сказал! Я надеюсь, ты одумаешься, приедешь и извинишься перед Кариной!»
Я слушала этот монолог, и пелена боли, которая застилала мне глаза со вчерашнего вечера, начала медленно спадать. На ее место приходило что-то другое. Что-то холодное, твердое и острое, как осколок льда. Ярость. Спокойная, трезвая и абсолютно беспощадная ярость. Я поняла, что это не просто Стас и Карина. Это вся их система. Целый клан, живущий по своим законам, где я всегда буду чужой. Где меня всегда можно будет сделать виноватой. Против меня ополчились все. И вместо того чтобы заплакать от обиды и бессилия, я почувствовала, как внутри меня выпрямляется стальной стержень.
«Светлана Игоревна, – мой голос был спокоен до неестественности. – Спасибо за ваш звонок. Я вас услышала».
Не дожидаясь ответа, я завершила вызов. Потом открыла список контактов. Нашла номер «Карина». Заблокировать. Нашла номер свекрови. Заблокировать. Отложив телефон, я глубоко вдохнула. Слезы высохли. Начиналась новая глава. И в ней я больше не собиралась быть ни удобной, ни виноватой.
Прошла неделя. Одна неделя, которая растянулась на целую вечность, состоящую из чужих стен, чужого запаха кофе по утрам и оглушительной тишины в моей собственной голове. Я жила у Лены, моей единственной близкой подруги, которая без лишних вопросов постелила мне на диване в гостиной, поставила на тумбочку ночник и молча обнимала меня каждый раз, когда я начинала беззвучно плакать, глядя в одну точку. Мой телефон разрывался. Первые пару дней я еще читала сообщения от Стаса. Это был поток сбивчивых, отчаянных излияний, где мольбы о прощении смешивались с нелепыми оправданиями. «Алина, я дурак, я просто не знал, как ей отказать», «Я не думал, что ты так отреагируешь, прости меня», «Она же сестра, я хотел сделать ей приятное, не за твой счет, конечно, я не это имел в виду…»
Потом я перестала читать. Я просто отключала звук и смотрела, как экран то и дело загорается, высвечивая его имя. Десятки пропущенных звонков, сотни сообщений, которые я даже не открывала. Телефон лежал на подоконнике, словно ядовитая змея, и вибрировал, напоминая о предательстве, о той унизительной сцене с тарелками лапши, о багровом от злости лице Карины и о бледном, растерянном лице моего мужа. Он даже не попытался меня защитить. Ни тогда, ни потом. Он просто лепетал что-то, пока я, с ледяным спокойствием собирая сумку, проходила мимо него, словно он был пустым местом.
Свекровь и Карина были заблокированы сразу же, после того первого и последнего звонка. Я не хотела больше слышать их голоса, их обвинения, их извращенную логику, в которой я всегда была виновата – то слишком скупая, то слишком расточительная, то слишком нелюдимая, то слишком гордая. Я устала от этого. Устала до тошноты, до физической боли в солнечном сплетении.
Лена была настоящим сокровищем. Она не лезла в душу, не давала советов. Она просто была рядом. Вечерами мы пили чай с ромашкой на ее крошечной кухне, и она рассказывала мне о своей работе, о смешных случаях с коллегами, о новом сериале. Она создавала вокруг меня кокон из бытовой рутины, который не давал мне окончательно провалиться в черную дыру обиды и отчаяния.
— Он сегодня снова звонил на мой номер, — сказала она однажды вечером, осторожно ставя передо мной чашку. — Я не взяла трубку. Сказала, что перезвоню. Алин, ты не можешь вечно прятаться. Тебе нужно будет принять какое-то решение.
— Я знаю, — тихо ответила я, обхватив ладонями теплую керамику. — Я просто… не готова. Я боюсь, что если я его увижу, то или прощу, потому что люблю этого идиота, или наговорю такого, что назад дороги уже точно не будет. И я не знаю, чего я боюсь больше.
В тот вечер я долго не могла уснуть. Я лежала на диване и вспоминала все. Не только плохое. Вспоминала наше первое свидание, как он неуклюже уронил вилку в ресторане и покраснел. Как мы гуляли под дождем, а потом он сушил мои волосы своим феном. Как он принес мне бульон, когда я болела, и сидел рядом, пока я не уснула. Эти воспоминания были самыми болезненными. Они делали предательство еще более горьким, потому что я знала, что он может быть другим. Он может быть заботливым, нежным, любящим. Но почему-то для своей сестры он был готов пожертвовать мной, моим спокойствием, моим достоинством.
На восьмой день моего «изгнания» раздался настойчивый звонок в дверь. Не в домофон, а именно в дверь. Мы с Леной переглянулись. Она пошла открывать, а я замерла посреди гостиной, сердце колотилось где-то в горле. Сквозь приоткрытую дверь я услышала его голос. Голос Стаса. Он был хриплым и умоляющим.
— Лена, пожалуйста. Я знаю, что она здесь. Мне нужно ее увидеть. Всего пять минут.
Лена на мгновение замялась, посмотрела на меня. Я едва заметно кивнула. Прятаться вечно было нельзя.
Когда он вошел в комнату, я его еле узнала. Бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами и какой-то отчаянной решимостью во взгляде. Он не был похож на того улыбчивого, уверенного в себе мужчину, за которого я выходила замуж. В руках он держал огромный букет моих любимых пионов и две картонные коробки, перевязанные бечевкой. Такие коробки используют в кондитерских.
Он остановился в нескольких шагах от меня, не решаясь подойти ближе.
— Алина… — начал он, и голос его дрогнул. — Я…
Он поставил коробки и букет на журнальный столик. Воздух наполнился сладким ароматом цветов и теплым, дурманящим запахом свежей выпечки. Запах, который я так любила. Запах дома.
— Я знаю, что букет — это банально, — продолжил он, глядя мне прямо в глаза. — Но я не знал, что еще сделать. А это… — он указал на коробки, — это для тебя.
Я молчала, просто смотрела на него.
— Я испек их сам, — сказал он тихо, и в его голосе прозвучала нотка горькой иронии. Он протянул вперед руки ладонями вверх. Я увидела на его пальцах несколько свежих, покрасневших ожогов и пластырь на большом пальце. — Я сжег первую партию. И вторую почти тоже. Я никогда не думал, что это так… сложно. Я думал, ты просто закидываешь все в миску, мешаешь, и готово. А ты делала это для меня. Для нас.
Он открыл первую коробку. Внутри лежал чуть кривоватый, но румяный и аппетитный пирог с мясом. Его любимый. Потом он открыл вторую. Там был пирог с лесными ягодами. Мой любимый. Узор из теста сверху был немного неуклюжим, но я видела, что он старался.
— Я только сейчас понял, Алин, — его голос стал совсем тихим. — Когда я стоял на кухне посреди этого хаоса из муки и обожженных противней, я понял. Эти пироги — это не просто еда. Это твое время. Твоя забота. Твоя любовь. А я… я брал это как должное. Хуже. Я раздавал твою любовь другим, как будто это ничего не стоит. Как будто у меня ее бесконечный запас, которым можно делиться за твой счет.
Слезы начали душить меня, но я сдержалась.
— Я был трусом, Алина. И предателем. Я боялся сказать «нет» Карине, боялся показаться плохим братом в глазах мамы. Я выбрал самый легкий путь — обмануть тебя. Я думал, что ты не заметишь, что ты простишь, что ты «удобная». Я говорил ей, что ты стала жадной, потому что мне было стыдно признаться, что я сам не могу поставить на место собственную сестру. Я жаловался на тебя, чтобы оправдать свою слабость. Мне нет прощения, я знаю.
Он замолчал, с трудом переводя дыхание.
— Но я не могу без тебя. Этот дом без тебя — просто пустая коробка. Он даже не пахнет ничем. Я… я записал нас на прием. К семейному психологу. В следующую среду. Я хочу научиться. Научиться говорить «нет». Научиться выстраивать границы. Чтобы наш дом был нашей крепостью, а не проходным двором для моих родственников. Я хочу научиться ценить твою заботу. Я все сделаю, Алин. Только… дай мне шанс. Пожалуйста.
Я смотрела в его глаза и видела там не хитрость, не желание поскорее замять конфликт. Я видела там искреннее, глубокое раскаяние и боль. Ту же боль, что разрывала и меня. Я видела мужчину, который впервые в жизни столкнулся с последствиями своей трусости и был напуган до смерти. Он не просил меня тут же броситься ему на шею. Он просил о шансе научиться быть другим.
Я сделала глубокий вдох, ощущая, как смешиваются запахи пионов и ягодного пирога.
— Я не могу вернуться прямо сейчас, — сказала я, и мой голос прозвучал на удивление твердо. — Но… я согласна поговорить. И сходить к психологу.
Он не улыбнулся. Он просто закрыл глаза на секунду, и по его лицу пробежала волна такого облегчения, что у меня снова сжалось сердце. Он просто кивнул. Медленно, серьезно. Понимая, что это не конец войны, а лишь начало очень хрупкого перемирия.
Прошло несколько месяцев. Наша жизнь менялась. Медленно, со скрипом, с тяжелыми разговорами после каждого сеанса у психолога. Мы учились заново разговаривать друг с другом, не обвиняя, а делясь чувствами. Я училась не копить обиды, а он — слышать меня и отстаивать наши общие интересы. Это было невероятно трудно. Несколько раз мы были на грани того, чтобы все бросить. Но мы держались.
Сегодня был обычный вечер четверга. Я приготовила запеченную курицу с овощами, мы сидели за столом на нашей кухне и спокойно ужинали, обсуждая прошедший день. В квартире было тихо. Не звеняще-тревожно, как в первые дни после моего возвращения, а уютно и спокойно. Вдруг раздался резкий, требовательный звонок домофона.
Мы оба вздрогнули и посмотрели друг на друга. Мы оба знали, кто это. Такие звонки без предупреждения делала только один человек.
Стас посмотрел на меня. В его взгляде был немой вопрос, но не «Что мне делать?», а скорее «Ты со мной? Ты в порядке?». Я едва заметно кивнула.
Он встал, подошел к стене, где висела трубка, и нажал на кнопку.
— Да? — сказал он.
В динамике раздался бойкий и громкий голос Карины: «Стасик, привет! Это я! Мы тут рядом гуляли, решили заскочить на чай! Открывай!»
Я замерла с вилкой в руке. Мое тело напряглось в ожидании. Сейчас он скажет: «Ну, заходите, раз пришли…»
Стас на секунду прикрыл глаза. Потом он снова посмотрел на меня, и я увидела в его взгляде твердость, которой мне так не хватало все эти годы. Он поднес трубку ближе ко рту.
— Карина, извини, мы заняты, — его голос прозвучал ровно и спокойно, без тени раздражения или извинения. — У нас гости. Созвонимся на неделе, договоримся, когда будет удобно.
В трубке на мгновение повисла ошарашенная тишина, потом раздалось какое-то возмущенное бормотание, но Стас уже нажал кнопку отбоя.
Он повесил трубку и вернулся за стол. Впервые за долгое, долгое время в нашем доме царила абсолютная тишина. Не было криков детей, не было наглого хозяйничанья золовки, не было моего внутреннего напряжения. Были только мы вдвоем.
Стас сел напротив, взял свою вилку и улыбнулся мне. Это была тихая, немного уставшая, но настоящая улыбка.
— Кажется, курица немного остыла, — сказал он.
Я посмотрела на него и тоже улыбнулась. И мы просто продолжили ужинать.