– Я могу войти? – голос, который она не слышала пятнадцать лет, прозвучал глухо, почти неузнаваемо.
Анна застыла на пороге, вцепившись в дверную ручку так, что ладонь онемела. Перед ней стоял Дмитрий. Постаревший, с сеткой морщин у глаз и глубокими складками у рта, с пробивающейся сединой на висках. Но это был он. Мужчина, который когда-то клялся ей в вечной любви, а потом исчез, оставив ее одну с годовалым сыном на руках и выжженным полем вместо души.
– Зачем ты пришел? – спросила она ровно, без эмоций. Годы научили ее держать лицо, прятать бурю за непроницаемой маской спокойствия.
– Поговорить, Ань. Просто поговорить. Прошу тебя.
Она молча отступила в сторону, пропуская его в прихожую. Квартира была не та, из которой он когда-то ушел. Эта была ее собственная. Просторная, светлая, с высокими потолками и большими окнами, выходящими в тихий зеленый двор. Здесь все было выбрано и куплено ею. Каждый стул, каждая полка, каждая занавеска – свидетельство ее независимости, ее победы над отчаянием.
Дмитрий неуверенно огляделся, снял куртку и повесил на крючок, который словно не был для него предназначен. Он выглядел чужим, инородным в этом пространстве, которое жило и дышало без него.
– У тебя… хорошо здесь, – произнес он, пытаясь заполнить неловкую тишину.
– Проходи на кухню, – бросила Анна через плечо, не желая поддерживать пустую болтовню.
Она поставила чайник, механически достала чашки. Руки действовали сами по себе, пока в голове проносился вихрь воспоминаний.
Тот день она помнила в мельчайших деталях. Обычный вечер, годовалый Пашка температурил – резались зубы. Он капризничал, плакал, и Анна, измотанная бессонной ночью, с трудом его успокаивала. Дмитрий вернулся с работы позже обычного, молчаливый и мрачный. Он даже не подошел к сыну, сразу прошел на кухню.
– Дим, что-то случилось? – спросила она, войдя следом.
Он сидел за столом, уставившись в одну точку. Его лицо было серым, незнакомым.
– Я ухожу, Аня.
Ее мир, и без того хрупкий и шаткий, рухнул в одно мгновение. Она даже не сразу поняла смысл сказанного.
– Куда? К маме? Вы опять поссорились? – его мать, Зинаида Павловна, была женщиной властной и не слишком ее жаловашей, но Дмитрий всегда возвращался.
– Нет. Совсем ухожу. От тебя.
– Но… как? Почему? Пашка… – она обернулась на дверь в комнату, откуда доносилось сонное сопение сына. – У нас же ребенок.
– Я не могу так больше, – он поднял на нее пустые, выгоревшие глаза. – Я задыхаюсь. Эта ответственность, эти крики, пеленки… Это не мое. Я не был к этому готов. Я думал, все будет иначе.
– Иначе? Как – иначе? Ты думал, ребенок родится и сразу пойдет в институт? – в ее голосе зазвенел металл. – Ты же хотел его, Дима! Мы вместе его хотели!
– Я ошибся, – просто сказал он. – Я не создан для семьи. Я хочу жить для себя. Дышать полной грудью, а не ползти в этой лямке.
Он говорил что-то еще. Про то, что он не мужик, раз не может обеспечить им жизнь, о которой мечтал. Про то, что чувствует себя неудачником. Про какую-то свободу, которой ему отчаянно не хватало. Анна слушала, и ледяной холод сковывал ее изнутри. Это был не ее Дима. Ее Дима был веселым, легким, он носил ее на руках и обещал, что они всегда будут вместе. А этот человек с чужими глазами говорил страшные, разрушительные вещи.
Он собрал сумку за десять минут. Немного одежды, документы. На прощание он неловко погладил ее по плечу.
– Ты сильная, ты справишься. На развод подам сам.
И ушел. Просто закрыл за собой дверь, оставив ее одну в крошечной съемной квартире с больным ребенком и полной неясностью впереди. Первую ночь она просидела на полу в кухне, не в силах пошевелиться. Слезы не шли. Было только оглушающее чувство пустоты и предательства.
На следующий день приехала ее мать, Валентина Семеновна. Женщина суровая, немногословная, закаленная непростой жизнью в деревне. Она не стала причитать и утешать. Окинула взглядом застывшую дочь, заглянула в кроватку к внуку, потрогала его лоб.
– Температурит. Жаропонижающее давала? Ну вот и хорошо, – сказала она деловито. – Так, значит, сбежал твой орел. Ну, скатертью дорога. Реветь будем потом, когда время будет. Сейчас надо парня на ноги ставить.
Именно эта материнская жесткость и вытащила Анну из ступора. Она поняла, что у нее нет права на слабость. У нее есть сын. И ради него она должна жить.
Начались самые тяжелые годы. Денег, которые Дмитрий поначалу присылал – смешные, нерегулярные алименты – не хватало ни на что. Через год они и вовсе прекратились. Анна устроилась работать в городской архив, разбирать старые бумаги. Работа была кропотливая, зарплата – мизерная. Она крутилась как могла. Ночами подрабатывала набором текстов, бралась за любую возможность заработать лишнюю копейку.
Пашка рос. Он был ее светом, ее смыслом. Он редко болел, словно понимая, что маме и так тяжело. Он рано начал говорить, и первый его серьезный вопрос поставил Анну в тупик.
– Мам, а где мой папа? У всех есть, а у меня нет.
Ей было четыре. Анна присела перед ним на корточки, заглянула в его серьезные, точь-в-точь как у отца, серые глаза.
– Твой папа уехал очень далеко, сынок. Он работает.
– А он вернется?
– Я не знаю, милый.
Она ненавидела себя за эту ложь, но сказать четырехлетнему ребенку, что отец просто бросил его, потому что ему захотелось "свободы", она не могла.
Шли годы. Пашка пошел в школу. Анна сменила работу, перешла в областную библиотеку, где со временем доросла до заведующей отделом. Она смогла взять в ипотеку эту квартиру, медленно, по кирпичику, выстраивая свой собственный мир, свою крепость. Она научилась быть и мамой, и папой. Она ходила с Пашкой на рыбалку, учила его забивать гвозди, собирала с ним модели самолетов. Она была на всех его школьных собраниях, лечила его разбитые коленки и радовалась его пятеркам.
Когда Пашке было двенадцать, он пришел из школы мрачнее тучи. Сел за стол и, не поднимая глаз, спросил:
– Мам, скажи честно. Папа нас бросил?
Анна поняла, что время полуправды прошло. Она села напротив, взяла его руку в свою.
– Да, Паш. Так случилось.
– Почему? Я был плохим?
– Нет! – она сжала его ладонь. – Ты никогда не был плохим. Ты был и есть самое лучшее, что случилось в моей жизни. Просто… твой папа оказался не готов быть взрослым. Он испугался трудностей.
– Он слабак, – констатировал Павел с неожиданной взрослой горечью.
Анна ничего не ответила. Она не хотела растить в сыне ненависть к отцу. Пустота на его месте была лучше, чем черная дыра обиды.
В ее жизни появлялись мужчины. Кто-то пытался ухаживать, кто-то звал замуж. Но Анна была осторожна. Ожог от предательства Дмитрия был слишком сильным. Она боялась снова доверять, снова открываться. Боялась, что в ее отлаженную, выстраданную жизнь снова ворвется хаос.
Два года назад она познакомилась с Виктором. Он был архитектором, вдовцом, один воспитывал дочь-подростка. Он был спокойным, надежным, понимающим. Он не торопил, не требовал, он просто был рядом. С ним Анна впервые за много лет почувствовала, что может выдохнуть, что ей не нужно постоянно быть сильной. Они не жили вместе, но их отношения были теплыми и ровными. Виктор подружился с Павлом, они нашли общий язык в обсуждении компьютерных игр и техники. Казалось, жизнь наконец-то вошла в спокойное, мирное русло.
И вот теперь на ее кухне сидел призрак из прошлого, человек, который когда-то был для нее всем, а потом стал никем.
Чайник вскипел. Анна разлила кипяток по чашкам, поставила одну перед Дмитрием.
– Спасибо, – пробормотал он. – Я… я много думал все эти годы, Аня.
– Правда? – в ее голосе прозвучала неприкрытая ирония. – А мне казалось, ты был занят. Жил для себя, дышал полной грудью.
Дмитрий вздрогнул от ее слов.
– Не надо так. Я был молод, глуп. Я совершил ужасную ошибку. Самую большую в своей жизни.
– Это была не ошибка, Дима. Это был выбор. Ты его сделал.
– Я знаю. И я расплачивался за него каждый день. Та жизнь, за которой я гнался… ее не оказалось. Сначала было весело, да. Новые города, случайные связи, никакой ответственности. А потом пришла пустота. Такая, что выть хотелось. Я пытался строить отношения, но ничего не получалось. Все было не то. Я все время сравнивал… с тобой.
Он говорил долго, сбивчиво. Рассказывал, как перебивался случайными заработками, как потерял здоровье, как несколько лет назад осел в соседнем областном центре. Как однажды увидел в социальной сети ее фотографию – счастливую, улыбающуюся, рядом взрослый красивый парень. Его сын.
– Я понял, что все потерял. Все самое главное. Я не прошу прощения, Ань, я знаю, что не заслуживаю его. Я просто хочу… хочу увидеть сына. Узнать, как он. Можно?
Анна долго молчала, глядя на свои руки, спокойно лежащие на столе. Внутри не было ни ненависти, ни жалости. Только холодное, отстраненное любопытство. Неужели он и правда думает, что можно просто так прийти спустя пятнадцать лет и "увидеть сына"?
– Ему шестнадцать, – сказала она наконец. – Его зовут Павел. Он заканчивает школу, собирается поступать на программиста. Он умный, добрый и очень честный парень. И он считает своего отца слабаком, который сбежал от трудностей. Это его собственное определение, не мое.
Дмитрий съежился, словно от удара.
– Я все ему объясню…
– Что ты ему объяснишь? – перебила она. – Что тебе захотелось "свободы", пока я ночами не спала у его кроватки, когда он болел? Что ты "искал себя", пока я считала копейки, чтобы купить ему новые ботинки? Что ты ему скажешь, Дима? Где ты был, когда он первый раз пошел в школу и оглядывался, ища в толпе отцов твое лицо? Где ты был, когда ему было десять, и мальчишки во дворе дразнили его "безотцовщиной"? Где ты был все эти пятнадцать лет?!
Ее голос не срывался на крик, но каждое слово било наотмашь. Она не обвиняла, она констатировала факты. Сухие, страшные факты его предательства.
– Я… я хочу все исправить, – пролепетал он. – Я могу помогать. Деньгами…
Анна горько усмехнулась.
– Деньгами? Сейчас? Дима, мы не нуждаемся. У меня хорошая работа. У Павла есть все, что ему нужно. У нас есть квартира, в которой мы живем. У нас есть жизнь, которую я построила сама. Без тебя. Твои деньги нам не нужны. Они были нужны пятнадцать лет назад.
В этот момент в замке повернулся ключ, и в прихожую вошел Павел. Высокий, почти с отца ростом, широкоплечий, с ее глазами и упрямой линией подбородка Дмитрия. Он удивленно посмотрел на незнакомого мужчину на кухне, потом на мать.
– Мам, все в порядке?
– Да, Паш, все в порядке. Проходи, – ровно ответила Анна.
Дмитрий вскочил, жадно глядя на сына. Его губы дрогнули.
– Здравствуй… Павел. Я… я твой отец.
Павел медленно перевел взгляд с незнакомца на мать. В его глазах не было ни радости, ни удивления. Только холодное недоумение и настороженность. Он смотрел на этого мужчину так, как смотрят на чужака, случайно зашедшего в твой дом.
– Здравствуйте, – вежливо, но отстраненно произнес он. Он не сделал ни шагу навстречу. Он просто стоял, высокий и сильный, молчаливый защитник своей матери и своего мира.
– Паш, я… – начал Дмитрий, но осекся. Он не знал, что говорить. Все заготовленные слова рассыпались в прах перед этим спокойным, холодным взглядом.
– Нам не о чем с вами говорить, – тихо, но твердо сказал Павел. – Все, что я о вас знаю, мне рассказала мама. И этого достаточно.
Он развернулся и ушел в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь.
В кухне повисла звенящая тишина. Дмитрий медленно опустился на стул. Его лицо стало пепельным. Вся его напускная уверенность, вся его выстраданная надежда рухнули. Он посмотрел на Анну с отчаянием.
– Аня… я думал…
– Что ты думал? – спокойно спросила она, поднимаясь из-за стола. – Что сын бросится тебе на шею? Что я прощу и приму тебя обратно? Ты разрушил нашу семью, Дима. А я на обломках построила новую. Свою. Крепкую. В ней нет места для тебя.
Она подошла к двери из кухни и обернулась. Он смотрел на нее с последней, угасающей мольбой.
– Ты бросил меня с ребенком, а теперь хочешь вернуться? Дверь там, – она кивком указала в сторону прихожей.
В ее голосе не было злости. Только окончательный, бесповоротный вердикт. Приговор, который она вынесла ему много лет назад и который сейчас лишь привела в исполнение.
Дмитрий встал. Молча, не глядя на нее, он прошел в прихожую, натянул куртку и взялся за ручку двери. На мгновение он замер, словно хотел что-то сказать. Но не сказал. Открыл дверь и вышел.
Анна стояла и слушала его удаляющиеся шаги на лестничной клетке. Потом щелкнул замок входной двери подъезда. Все было кончено. На этот раз – навсегда.
Она не чувствовала ни удовлетворения, ни радости. Только огромную, всепоглощающую усталость. Она закрыла за ним дверь на все замки, прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Впервые за пятнадцать лет она позволила себе заплакать. Это были не слезы обиды или жалости. Это были слезы прощания с прошлым, которое наконец-то умерло окончательно, оставив после себя лишь чистое, пустое пространство для будущего. Для жизни, в которой были только она, ее сын и спокойная уверенность в завтрашнем дне.