Предыдущая часть:
Массовик-затейник и малиновые пиджаки
Погода в Чечне и начало боевых действий
8 и 9 августа погода в Чечне вконец испортилась. Над аэродромом нависли тяжёлые свинцовые тучи. С одной стороны мы вздохнули с облегчением, что работы будет поменьше без того выматывающего темпа, который установился после начала боевых действий в Грозном. С другой мы понимали, что без нашей помощи войскам будет очень тяжко! В ней нуждались все. И подразделения, блокированные в местах своей дислокации в Грозном, находящиеся в полном окружении уже несколько суток без еды, воды, а главное – боеприпасов, и имеющих в своём составе до 70–80 % убитыми и тяжелоранеными.
В нашей помощи нуждались и те, кто шёл на помощь блокированным, порой продвигаясь по несколько сотен метров в сутки и неся потери ещё больше, чем те, к кому они торопились, отчётливо понимая безвыходность ситуации! В помощи с воздуха нуждались и те, кого мы незадолго до захвата Грозного перебазировали в горы для проведения непонятных блокирующих операций.
Анализ действий руководства и захват Грозного
После всего произошедшего в такой последовательности действий руководства Объединённой группировки усматривался какой-то злой умысел. Ну невозможно было просмотреть просачивание в город боевиков численностью более трёх тысяч человек. И в Грозном, и в его окру;ге круглосуточно работали профессиональные разведподразделения МВД как Чеченской республики, так и со всей России, ОМОН, СОБР. В их поддержку работали подразделения спецназа и войсковой разведки. К этому можно было приплюсовать агентурную сеть.
Трудно поверить, что невозможно было увидеть передвижения техники боевиков с боеприпасами и, пусть небольших, групп боевиков. И уж тем более вывоз ими родственников полевых командиров со всем скарбом. Захват Грозного боевиками для нашего руководства оказался полной неожиданностью! И если город они захватили с боями, то Аргун и Гудермес взяли практически без боя. И как мы ни надеялись хоть на кратковременный отдых, война нам такой возможности не дала!
Переброска войск и рейсы 8 августа
С утра 8 августа практически весь аэродром опустел. Мы с Андрюхой носились между Ханкалой и близлежащими группировками войск, загружаясь в Шали и Старых Атагах личным составом в полной амуниции, и перебрасывая их в Ханкалу и аэропорт Северный.
После очередной заправки на аэродроме мы загрузили своих, уже ставших родными аксайцев. Задача стояла по их переброске в аэропорт Северный для зашиты его от подступивших практически вплотную к аэропорту бандформирований. Бои на подступах к нему разгорались нешуточные!
Неожиданный попутчик: майор-спецназовец?
Уж не знаю, как среди спецназа оказался тот майоришка, но мы почему-то посчитали, что он из их подразделения. Хотя выглядел он ну совсем не как спецназёр. Он больше походил на какого-нибудь начальника батальонного солдатского клуба, массовика-затейника. Маленького росточка с кривыми ногами, с ярко сверкающей лысиной на голове и переброшенной через неё прядью жиденьких волос, круглым, оплывшим лицом с глазками-бусинками и уж совсем по-детски надутыми губками. Только вот сейчас эти бусинки-глазки были практически навыкате, всё лицо покрылось обильными каплями пота, а короткими толстенькими ручками он прижимал к себе огромный, в половину его роста, старый коричневый чемодан образца шестидесятых годов, и по весу он был явно тяжелее его самого.
Знакомый командир группы спецназа, заскочив в грузовую кабину, окинув его брезгливым взглядом, скорее всего подумал, что он из наших и летит с нами попутно до аэропорта Северный. Вот так и получилось, что, вероятнее всего, майоришка решил воспользоваться моментом и попутным бортом до аэропорта, где стояли транспортники Ан-12 на Ростов, а мы подумали друг на друга, что он из какого-то нашего подразделения. Да и в той суматохе, которая сейчас творилась на аэродроме, трудно было разобраться, кто – откуда и кому – куда.
«Горе-попутчик», скорее всего, думал, что мы летим в аэропорт как обычно, с заруливанием и выключением. И то, что там сейчас идёт бой на подступах к его ограждению с пытающимися прорваться на взлётку боевиками, он, наверное, даже не догадывался.
Инцидент с чемоданом в грузовой кабине
Группа аксайцев в полном БОЕВОМ «прикиде» загружалась на борт. Глухой, тяжёлый удар раздался из ГК (грузовой кабине – прим. авт.).
Мы с Андрюхой как по команде развернулись и посмотрели в ГК. Практически на грузовых створках, шевелился огромный чемодан майора, а под ним семенили его кривые ножки, пытаясь найти опору, а посредине ГК стояли два здоровенных спецназовца, опуская руки после броска. Мы сразу поняли в чем дело и, откинувшись на спинки кресел, заржали! Поначалу майоришка по-хозяйски пристроился на удобную откидную лавку сразу напротив входа, всё также не выпуская из рук огромный чемодан, наверное, думая, «кто первый занял, того и место!» Но ситуация была не в его пользу! Он просто «линял» с войнушки, а мальчишки летели на «бойню»! И спецназовцы в доли секунды «распределили посадочные места».
Полёт в аэропорт Северный и высадка
Закончив погрузку и вырулив на полосу, мы опять взлетели в «неизвестность». На пяти метрах вышли на северную окраину Беркат-Юрта и полетели в сторону Петропавловской. Конечно же, можно было полететь напрямую и через пять минут уже быть в аэропорту, но лесной массив между Старой Сунжей и Петропавловской, скорее всего, кишел бандитами, и очередь из пулемёта или выстрел из РПГ можно было словить мгновенно. Поэтому мы решили не рисковать. Петляя по дороге на Петропавловскую, которая хорошо просматривалась, а затем по кромке леса вдоль реки Сунжа, перепрыгивая через остатки ЛЭП и стараясь не приближаться к жилым постройкам, через восемь минут вышли в торец Северного. РП аэропорта на запросы не отвечал, да и понятно было почему. Он явно сейчас не сидел на своей «колокольне», простреливаемой со всех сторон.
То там, то тут вверх поднимались чёрные, жирные столбы дыма. Недавно отремонтированное здание аэропорта представляло жалкое зрелище. Мы построили заход так, чтобы произвести посадку в место примыкания рулежной дорожки к посадочной полосе, чтобы быстро высадить аксайцев и побыстрее убраться с полосы. Практически сразу после касания колёс и остановки вертолёта спецназ в привычном темпе покинул вертолёт, перекатами и перебежками занимая позиции вокруг борта. Командир группы, сидя на корточках в пяти метрах от кабины, жестами встречая подчинённых, распределял их по секторам.
Крайним с неохотой вывалился майор, сначала плюхнувшись лицом и грудью в пыльный грунт, но, быстро подскочив, встал в полный рост и втянул шею. Он беспорядочно крутил головой, ничего не понимая, где он оказался, продолжая крепко прижимать к груди свой чемодан. Выгрузка закончилась, и нам необходимо было развернуться в обратную сторону и произвести взлёт в безопасный сектор. Я жестом показал командиру спецназа, что разворачиваюсь и сходу «ухожу»! В ответ он кивнул, сразу поняв мой замысел. Но майор, как пенёк, стоял в пяти метрах от вертолёта и никуда не убегал. Командир спецназа понял по моему гневному взгляду, что я этот «пенёк» сейчас снесу при развороте рулевым винтом, и в два прыжка оказался возле нашего горе-пассажира. Дальнейшее его движение я даже не успел отследить. Сначала я увидел летящие вперёд и вверх ноги, затем короткое округлое тело, вытянутые руки, в одной из которых была оторванная ручка, и уже следом огромный чемодан с открытой крышкой и вываливающимися из него бутылками коньяка и какими-то тряпками. В голове мелькнула только одна мысль: «Только бы не в несущий винт!»
Но траектория его полёта прошла чуть положе, и он, кувыркнувшись через спину, юзом на животе упылил за небольшой высохший куст. Мы опять рассмеялись, показав спецназёру большой палец! Я развернул вертолёт и сходу, поставив его на носовое колесо, разогнал и произвёл взлёт. Обратно также петляя и по тому же маршруту мы вернулись в Ханкалу.
Эвакуация раненых в Беслан: психологическая нагрузка
После короткой дозаправки и получения новой задачи мы выполнили два рейса в аэропорт Беслана для экстренной эвакуации тяжелораненых. Рейсы оказались тоже не из лёгких. Скорее, тяжелее остальных в психологическом плане. На аэродром для погрузки привезли наиболее тяжелораненых. И как мы ни старались аккуратно заносить носилки в кабину, мальчишки даже от небольшого толчка кричали так, что хотелось просто бросить все это и убежать куда подальше.
В аэропорту Беслана пришлось пережить ещё больший шок. По командам руководителя полётами мы подрулили к ожидающему нас на перроне Ан-12, готовившемуся к вылету на Ростов-на-Дону. Зарулив и встав у правого крыла «тюльпана», чтобы удобней было перегружать раненых, мы выключили двигатели. Сквозь свист затихающих турбин из грузовой кабины доносились душераздирающие стоны. Я быстро выскочил из кабины, чтобы не слышать и не видеть всего этого, отошёл от вертолёта подальше. С правой стороны от нас, буквально в пятидесяти метрах, стоял белый и блестящий красавец Ту-154 с приставленным к нему трапом. У трапа собралась небольшая группа пассажиров, готовящаяся к посадке в лайнер.
Контраст войны и гражданской жизни: малиновые пиджаки
От трапа я находился в нескольких метрах. Позади меня продолжали раздаваться крики и стоны выгружаемых на бетон истерзанных мальчишек, а на меня и на них, прямо в упор, с нескрываемым интересом смотрели холёные и сытые лица мужиков в модных тогда, малиновых пиджаках, с толстенными золотыми цепями, свисающими до середины их раздутых животов. Они говорили что-то друг другу на осетинском языке и улыбались, сверкая золотыми коронками. Стоя перед ними в грязном, выцветшем комбинезоне, в жилете-разгрузке, набитой боеприпасами и сигнальными ракетами, я каждой клеточкой своего организма ощущал сейчас такую моральную боль, что от всей этой картины впал в полное оцепенение.
Где-то, в двадцати-тридцати минутах полета отсюда шла страшнейшая мясорубка, больше похожая на ад, где каждая минута жизни приравнивалась к месяцу, где текли реки крови как мирного населения, так и военных. А здесь стояла оглушающая тишина, красивый белый лайнер сверкал своими бортами с надписью «Кавминводыавиа», и сытые, довольные мужички, посверкивая своими золотыми перстнями на опухших пальцах, с улыбками на лице рассматривающие нас как пришельцев из другого мира. Сжав до скрипа челюсти и медленно развернувшись, я побрёл к металлическому забору-ограждению служебной зоны аэропорта. Кровь с шумом пульсировала в висках, мысли связавшись в один обжигающий клубок, парализовали разум. Присев спиной к решётке забора и запрокинув голову, я закрыл глаза. Мои моральные силы были практически на исходе. Рядом присел Андрей, только тихо прошептав свою, ставшую любимой, присказку:
– Да-а! Кому война, а кому мать родна!
Возвращение в Ханкалу и итоги вылетов
После окончания перегрузки, запуска и взлёта назад в Ханкалу мы возвращались молча, посадку производили уже ночью. Работа на аэродроме продолжала кипеть. Над точкой, на высоте полторы-две тысячи метров, постоянно висел Ми-24, производя воздушную разведку и корректировку огня артиллерии. Его, после выработки основного топлива, сменял другой. И так до самого утра. Мы же, полностью вымотанные, не раздеваясь завалились на наши голые солдатские кровати и сразу же отключившись впали в полный анабиоз.
За эти два дня мы с Андрюхой выполнили семь боевых вылетов, налетали 9 часов, перевезли 137 десантников в Северный и 57 тяжелораненых в аэропорт Владикавказа Беслан для последующей их эвакуации в Россию. Погода же к концу 9 августа испортилась вконец, и 10–11 августа мы всё же «отдохнули»!
«Весёлые» контрактнички
Обстрелы на взлёте и посадке: опасные инциденты с "своими"
Но следующий день, 12 августа, хотя погода нас, как всегда, не баловала, выдался очень даже «жарким». Рвань из низких облаков перетекала на запад между Сунженским и Скалистым хребтами Чечни. Вся наша авиация висела слоёным пирогом над Ханкалой и Грозным. Двадцатьчетвёрки наносили удары по кварталам Грозного, прикрывая проход колонны 205-й бригады, эвакуирующей разблокированный в комплексе правительственных зданий руксостав федералов, журналистов, раненых и тела погибших. «Восьмёрочки» обеспечивали транспортные и эвакуационные задачи. Артиллерия, размещённая в разных уголках нашей авиабазы, работала по Грозному практически через нашу глиссаду. И как при взлёте, так и посадке надо было ещё хоть как-то уворачиваться от выстрелов «ГРАДов» и «Мста».
Мы с Андрюхой как всегда «челночили» между госпитальной площадкой и Владикавказом, вывозя наиболее тяжёлых раненых, и уже к полдню, выполнив пять боевых вылетов, перевезли сорок три тяжелораненых солдата и офицера. К семнадцати часам бои в Грозном и в небе над ним чуть снизили свою интенсивность. Появилась возможность немного передохнуть. Но не тут-то было, расслабиться нам опять так и не дали. Окрик из открытого окна командного пункта не оставил нам никаких шансов побатониться в тёплой и уютной палатке, защищающей нас от промозглой, дождливой погоды, накрывшей всю Чечню.
– Экипаж Штинова! На вылет! Площадка «Курчалой», срочная эвакуация «трехсотого» и вывоз группы! Прикрытием экипаж Зотова. Зотов!.. Зо-оотов! Слышал?
– Да слышал, слышал! – из соседней палатки выползал Олег Зотов, ладонью прикрывая сонные глаза от лучей заходящего солнца, пробивающихся через низкие облака.
Следом выходил его лётчик-оператор, закидывая за спину автомат и сумку с ЗШ, с укоризной посматривая на меня. Я в ответ только пожал плечами, раскинув руки. Самим хотелось отдохнуть. Петрович Загорулько, высунувшись по пояс из открытого окна КП, замахал руками:
– Давайте быренько, быренько! Стас! Пойдёте с одним бортом прикрытия, больше нет, все остальные там, – ткнул он указательным пальцем в небо.
Я в ответ развёл руками:
– Ну, с одним так с одним! Что, первый раз, что ли?
Андрюха, зевая, плёлся позади, состроив недовольную мину. Практически вся магистральная рулёжная дорожка и места стоянок были пустыми. Одиноко скучал на своей стоянке только наш старичок «колокольчик», трудяжка Ми-8Т, для которого с его «агитационным» вооружением в этой бойне не было работы, ну и наша «МТ-шка», которую срочно готовили к вылету. Из домика ИАС, тоже с недовольным лицом, выходил борттехник Серёжа Колесников, скорее всего уже строивший на вечер планы «с посиделками» со своей технической братвой, что-то бубня себе под нос и размахивая руками.
– Да ладно, Серёг, туда-обратно! Тут лёту-то двадцать туда, двадцать обратно! – с улыбкой, подходя к вертолету, успокоил я закрывающего капоты двигательных отсеков бортового техника.
Колесников, продолжая что-то бурчать под нос, спускался вниз через потолочный люк в кабину:
– Туда-обратно! Знаю я вас! Вам только полетать! – вытирая тряпкой грязные руки, – Ладно! Полетели! Топлива две с половиной тонны. Хватит?
– Да хватит, за глаза! – ответил Андрюха, поднимаясь по трапу в грузовую кабину.
– Ну, вот и чудненько! Прикрытие вон уже запускается! – кивнул я головой в сторону братской эскадрильи, усаживаясь в своё кресло и размещая амуницию по своим привычным местам, – Поехали! «Раньше сядем, раньше выйдем»! – хохотнул я.
– Семьсот одиннадцатый! Выруливайте на полосу! – в наушниках послышался голос руководителя полетами Цыбаева, – Взлётный курс 261. Двести пятидесятый! Вам ждать на рулёжной дорожке, занятие полосы после взлёта семьсот одиннадцатого!
– Понял, двести пятидесятый! После взлёта «зелёного»! – поднимая облако из соломы и бумаг от использованных упаковок различных боеприпасов, следом за нами выруливал Зотов.
Над нами на высоте пятьсот-восемьсот метров в «карусели» барражировала ударная группировка нашей армейской авиации, нанося точечные удары по командам авианаводчиков, по засевшим в развалинах Грозного боевикам. Солнце в разрывах низких облаков клонилось в сторону западного горизонта, покрытого чёрным смрадом от дыма горящего топливохранилища грозненского нефтеперерабатывающего завода.
– 711-й, готовы к взлёту! – коротко доложил я.
– 711! Взлетайте, штиль! Двести пятидесятый, занимайте полосу!
Мы без задержки оторвали машину от полосы и после короткого контрольного висения перевели вертолёт в энергичный разгон скорости, низко опустив нос. Борт, натужно молотя лопастями, быстро набирал скорость. Яркие вспышки искрящихся малиновых точек с большой скоростью и хорошо слышимым жужжанием пронеслись под носом кабины, став для нас полной неожиданностью. Мы ещё только производили взлёт, а по нам уже откуда-то начали «работать» с земли чем-то очень крупнокалиберным. Чувство самосохранения мгновенно включило все рецепторы организма и через доли секунды руки и ноги начали делать своё дело, закладывая вертолёт в глубокий вираж, уводя его с траектории обстрела.
Я потом долго вспоминал и не мог понять, как в такие мгновения все наши органы начинали работать пораздельно! Дыхание останавливалось, шеи втягивались, руки и ноги становились продолжением рычагов управления летательным аппаратом, глаза начинали видеть в секторе 360 градусов, а уши слышали каждый выстрел на удалении полукилометра сквозь рёв турбореактивных двигателей. Время растягивалось настолько, что сетчатка глаза отчетливо видела не только трассирующие пули, но и три-пять простых пуль, летящих между ними. Но самое интересное это то, что мозг начинал в такие мгновения работать отдельно от сознания, чётко отдавая команды всем органам на управление не только твоим телом, а ещё и тем, чем ты управляешь! И самое неприятное, а скорее страшное в этой ситуации, в отличие от нашей дорогой и любимой пехоты, ведущей такие же бои на земле, было то, что у нас в такие мгновения не было абсолютно ни-иикакой возможности спрятаться за лист железа, бруствер, угол здания, ствол дерева, да и просто врасти в спасительную землю, чтобы увернуться от летящих тебе в лоб кусков раскалённого металла и свинца!
Вертолет, завалившись в правый крен, превысив на высоте трёх – пяти метров все мыслимые и немыслимые ограничения по углам крена, тангажа и перегрузки, в считанные секунды ушёл с траектории обстрела.
– Семьсот одиннадцатый, по нам работают на взлёте со стороны гарнизонного КПП! Чем-то тяжёлым!
– Я «Кишлак», принял! Проверьте работу всех систем, выполняйте заход на посадку! – мгновенно ответил РП.
Мы быстро осмотрели приборы, затем каждый в блистеры свои полусферы. Всё было нормально.
– 711-й, у нас норма, продолжаем взлёт! Выход на Комсомольское!
– Принял «Кишлак»! – уже более спокойно выдохнул Цыбаев,
– Двести пятидесятый! Приняли информацию о «работе» со стороны КПП по семьсот одиннадцатому?
– Даже видел! – коротко доложил Зотов, убирая шасси и продолжая взлёт, – Сейчас глянем, кто или что там!
– Двести пятидесятый, запрещаю! – громко прозвучали в наушниках слова руководителя полетами Ханкалы, – Продолжайте взлёт и сопровождение семьсот одиннадцатого! Мы здесь сами разберёмся. Выполняйте задачу!
– Принял 711-й! – доложил я, оглядываясь назад и выискивая взле- тающую «двадцатьчетвёрку».
– Принял 250-й! – недовольно пробурчал Зотов. – Следую за семьсот одиннадцатым!
Отдышавшись и придя в себя, чуть поднабрав высоты, мы продолжили полёт в направлении Октябрьского, за которым уже виднелся Курчалой. Здесь видимость во все стороны была намного лучше, чем в районе месиловки под Грозным. Чтобы больше не рисковать, мы снизились и продолжили полет на предельно малой высоте, держа мятежные Мескер-Юрт и Герменчук на достаточном удалении. Но уже подходя к Курчалою мы снова задрали нос, набирая высоту, чтобы зайти на площадку в расположении наших войск. Солнце, клонясь к закату, уже слабо освещало окружающую местность. Наступали сумерки. Серовато-сизые шлейфы и яркие вспышки перед кабиной опять ввели нас в секундный ступор!
– Да-аа, блин-нн! Что ж такое? – рванул я ручку управления на себя и влево.
– Борисыч! По нам справа работают! – прижав руки к груди и вжавшись в своё кресло, прокричал Андрюха.
Сергей Колесников, привстав со своего рабочего места, посмотрел в проём сдвижного блистера лётчика-штурмана, а затем, открыв входную дверь в кабину, бегло осмотрел грузовой отсек. Подняв большой палец вверх, сел обратно на своё место.
– «Зелёный»! Наблюдаю работу по тебе справа, из-под лесочка, в наушниках прозвучал спокойный донельзя голос Олежки Зотова, – Давай, отваливай влево! Включаю вооружение, атакую!
– Время опять растянулось резиновым жгутом. Мы выполнили его «рекомендации», начиная разворачиваться влево и ныряя на «предел»! И в это же мгновение в шлемофонах заскрипел взволнованный голос авианаводчика:
– Стойте-стойте, мужики! Подождите! Не стреляйте!
Мы удивлённо переглянулись.
– Мужики! Не стреляйте! Это, кажись, наши контрактнички, «отмечают» своё убытие. По радио вышел на меня их лейтенант, сказал, что сейчас разберутся. В том месте их миномётная батарея. Видать лишка «намакнули»!
– «Намакнули», блин! – нажал я кнопку выхода в эфир. – В Ханкале на взлёте непонятно кто обстрелял. Здесь, на посадке, теперь уже свои! Что за день-то такой? Ладно, давай свой ветерок! Заходим на площадку.
Пока мы выполняли посадку на площадку Курчалоя, Олег Зотов на своей двадцатьчетверке сделал пару заходов в то место, откуда по нам стреляли, одним своим грозным видом и устрашающими манёврами «приведя в чувство» находящихся там «веселящихся» контрактничков. После посадки авианаводчик попросил нас выключиться. Необходимо было подождать, пока готовили в медчасти тяжелораненого к транспортировке нашим бортом и, как потом оказалось, отсортировать часть улетающих с нами контрактничков, которые на радостях перепились и открыли в пьяном угаре, как они объяснили, «в шутку», по нам стрельбу. Но «шутка» для них не удалась, и теперь ребятам из особого отдела пришлось предложить им «продлить» командировку «на неопределённый срок». Через полчаса мы вернулись в Ханкалу, записав в свой актив ещё один боевой и очередной неординарный день, потрепавший нам нервишки.
Саша Фёдоров
Встреча с Сашей в вертолетном полку
Этого по-своему красивого рыженького мальчонку я заприметил сразу. Плановые полеты, отдельные вылеты, дежурства в поисково-спасательном экипаже – вся эта наша ежедневная рутинная работа проходила не без его участия. Простой солдатик, каких в нашем вертолётном полку были сотни. Во всех частях, в тыловых и метеорологических, караульных, авто и радиотехнических подразделениях обеспечения – везде были наши дорогие «помогайки», как мы их тогда в шутку называли. Были даже солдатики срочной службы, которые в составе экипажей тяжёлых вертолётов Ми-6 выполняли полеты в качестве бортовых радистов.
Наш Санька был самым простым водилой. А может даже и не простым! Каждый раз, когда к нашему борту подъезжал огромный советский топливозаправщик МАЗ-5334, из его кабины в несколько приёмов спускался какой-то маленький человечек. Было такое, что когда Санька первый раз подрулил свою здоровенную сипло урчащую громадину к моему вертолету, я за рулём никого не увидел. Щупленького, небольшого росточка, в замасленном техническом бушлате и в огромных, не по росту, кирзачах, его и вправду сразу можно было и не заметить.
Когда мы экипажем заступали в ПСС, я часто встречал его на нашем аэродромном КДП. Пищу нам привозили прямо на аэродром, в дежурные силы. Первыми кормили, как правило, экипаж, а уж затем все остальные обеспечивающие службы. Ну а водители оказывались, как всегда, в самом конце очереди. А там уж «что осталось – то досталось»! И я Саньку из-за его щупленького маленького росточка старался подкармливать лётной пайкой. Этот простой неприметный пацан чем-то меня притягивал, и я про себя называл его «Рыжиком». Хотя, встреть его на улице, можно было бы просто и не заметить.
Но в нём всё-таки что-то было! Глядя на его лицо у меня с улыбкой постоянно всплывали кадры любимого детского мультика из «Весёлых Каруселей», где маленький мальчонка-солнышко пел песню: «Рыжий- рыжий! Конопатый!». Таким был Санька!
Саша на войне в Чечне
Прошло уже много лет, а у меня каждый раз, когда из памяти выплывает его худенькое, светлое лицо с острым носиком, с коротенькими, как иголки у ёжика, только рыженькими волосами, в глазах сразу появляются слёзы. Я совсем не ожидал его увидеть на борту нашего двухпалубного Ил-76, который уносил нас в то жаркое лето девяносто шестого в тягучую неизвестность, называемую – ВОЙНОЙ. Из общения с ним я знал, что Санька был единственным ребёнком у своих родителей, и таких, как он в серьёзные командировки, связанные с ведением боевых действий, категорически не брали. Но он всё же как-то оказался в нашей боевой группе.
В Ханкале Саня всё также практически круглосуточно сновал на своём ТЗ-500 между нашими вертолётами, участвуя в подготовке их к боевым вылетам. В те тяжелейшие дни, особенно когда начались «жаркие» августовские бои в Грозном, я Саньку практически и не видел. Всё как-то слилось в одну тягучую, клокочущую массу из пыли, грязи, металла, людей, машин и вертолетов.
День гибели Саши
Пока он заправлял наши борта, мы получали боевые задачи на КП. И пока мы летали, у него была возможность хоть чуть-чуть покемарить в своём ТЗ с короткими моментами приёма пищи, если удавалось. После начала вытеснения боевиков из Грозного в начале августа они предприняли активные действия по обстрелу нашей авиабазы со стороны Черноречья и автомобильной трассы Грозный-Аргун, которая пролегала в нескольких сотнях метров от нашего аэродрома и ханкалинской группировки войск. Особенно активизировались снайпера. И если днём они как-то побаивались приближаться к хорошо охраняемому аэродрому, то в утреннее, вечернее время, и особенно ночью, они не упускали любой возможности отстрелить кого-нибудь из ненавистных авиаторов. Выйти покурить из палатки после наступления темноты мы уже опасались. Даже те немногочисленные обвалования из ящиков от НУРСов, наполненных песком, безопасности не добавляли. К двенадцатому августа они вконец обнаглели. Ещё вчера при вылете на площадку Курчалой, наш вертолёт обстреляли из крупнокалиберного пулемёта прямо на взлёте, практически из расположения нашей группировки!
Наступило 13 августа. В те тяжелейшие, слившиеся в одно число даты мы даже не придали значения этой цифре, на которую раньше обращали внимание только в простой, скучной и мирной обстановке.
Утренний аэродромный «муравейник» начинал жить своей привычной боевой работой. Вылеты-прилёты бортов, туда-сюда снующие спецмашины, обеспечивающие подготовку вертолетов к очередным боевым вылетам. КАМАЗы, раскидывающие во все стороны липкую коричневую жижу, подвозящие к бортам боеприпасы, группы спецназовцев и различные грузы. Работа кипела так, что никто не обращал друг на друга внимания. С утра мы уже сделали несколько боевых вылетов, перебрасывая подразделения ближе к Грозному. Напряжение с каждым часом нарастало. Из расположения соседней стоянки боевых Ми-24, пришло нерадостное известие, что кому-то из пилотов стало плохо от невыносимой нагрузки, и его с серьёзным нервным срывом срочно госпитализировали в 131-й ханкалинский госпиталь.
Ближе к обеду, пока нашу машину готовили к очередному вылету, у нас появилась возможность хоть что-нибудь перекусить. Времени на это у нас было минут пятнадцать – двадцать от силы. Быстрым шагом мы направились в сторону нашей аэродромной палатки-столовой в надежде хоть что-нибудь проглотить. Подходя к столовой, я сразу заметил какую-то нездоровую суету. Бойцы, поварихи и интенданты сновали туда-сюда с испуганными лицами.
– Что случилось? Чё за суета? – приостановился я, спросив пробегающего мимо прапора – начпрода.
– Да-а это… Там… это, бойца убили! – заикаясь и не останавливаясь, промчался он в сторону высокого забора, ограждающего периметр тыловой зоны за которым и находилась площадка нашего спецтранспорта, а дальше начиналось открытое пространство, через несколько сотен метров примыкающее к автодороге на Аргун.
– Как убили? Когда? Кого?
Я кинулся за забор, где уже собралась большая группа людей. Кто-то кричал:
– Да пригнитесь вы! Долбят не понятно откуда!
Но на это никто не обращал внимания. Несколько человек переносили в безопасную зону чьё-то бездыханное тело. Руки его болтались в такт широким шагам, кистями шаркая по мокрой земле, оставляя короткие чёрточки в липкой коричневой жиже. И как только все оказались за высоким металлическим забором, у меня появилась возможность протиснуться ближе к телу убитого бойца.
Увидев лежащего на земле Саньку с серым, замасленным лицом, я сначала даже и не поверил, что это может быть наш Рыжик. Я замотал головой, отступая назад, пятясь к забору:
– Не! Не может быть! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
За это короткое время, что мы находились в Чечне, я уже насмотрелся и наперевозился столько человеческого мяса, что меня сложно было вывести из себя. Но сейчас передо мной лежал мой Санька! В голове что-то щёлкнуло. Кровь, пульсируя в сосудах головы, заглушила все звуки. Я медленно развернулся и, ничего уже не соображая, побрёл в сторону стоянки своего вертолёта. Сашку незаметно, как и всех погибших на этой войне мальчишек, увезли в цинке домой, к его единственным мамке и папке, в небольшой железнодорожный посёлок Сковородино Амурской области. А мы, не замечая всего этого ужаса, продолжили делать свою скорбную работу.
Посещение могилы Саши
На его могилке я смог побывать только через девять лет. Работая уже испытателем на хабаровском авиационном заводе, в 2005 году я поехал в служебную командировку в Забайкалье, на такой же авиационный завод в Чите. Маршрут поездки проходил через Сковородино. Заранее связавшись с Натальей Валентиновной и Анатолием Максимовичем Фёдоровыми, я испросил их разрешения на посещение места захоронения Саши. Проехать мимо Рыжика я тогда не мог! Сделав остановку на один день в Сковородино, я побывал на могилке нашего Саньки.
Встреча с родителями Саши
Ранним зимним утром Анатолий Максимович встретил меня у вагона, с какой-то настороженностью. Пока мы шли к их дому, он внимательно всматривался в меня, изредка задавая поверхностные вопросы. В свою очередь, идя рядом с ним, всматриваясь в его суровое лицо и изредка встречаясь с его взглядом я всё пытался понять настроение и ход его мыслей. Он молчал практически до самого дома.
Дверь нам открыла невысокого роста красивая женщина. Её усталые, полностью выплаканные глаза смотрели на меня с мамкиной теплотой. Позади стоял мужик, низко опустив плечи. Стоя между двумя родителями, я опять на мгновение вернулся в ту гнетущую обстановку, когда нужно было зайти ЖИВЫМ к родителям несохранённого, пускай и не по твоей вине, погибшего мальчонки. А ведь я знал, на что шёл, много раз проигрывая в своём сознании, как это будет происходить.
Глубоко вдохнув, я сделал шаг вперёд, переступив за порог. Наталья Валентиновна, опустив голову, жестом пригласила меня войти в квартиру, так же внимательно всматриваясь в меня. Не спеша раздевшись и пройдя в уютно обставленный зал, я сел на указанное мне мамочкой кресло. Анатолий Максимович и Наталья Валентиновна, молча сев напротив, смотрели на меня. Мои мысли беспорядочно носились в голове, возвращаясь в девяностые годы, на красивый аэродром под Хабаровском, где базировался наш вертолётный полк, к тому времени уже побывавший в жесточайших передрягах! И в те тяжелейшие два месяца девяносто шестого года, жестокие во всех отношениях! Я смотрел себе под ноги, пытаясь увязать эти мысли с Санькой и молчал. Затянувшаяся тишина тяготила.
Медленно подняв глаза, я посмотрел на безумно уставших и не ко времени постаревших родителей, всё ещё собираясь сказать что-то пафосное и успокаивающее, но только выдохнул:
– Простите меня!
Я уже не помню, сколько мы так сидели и молчали, но первой, мягко опустив голову и, посмотрев на меня, с какой-то душевной теплотой Наталья Валентиновна тихо произнесла:
– Пойдёмте пить чай!
Разговор с отцом Саши
Дальнейшие события отложились в моём сознании какими-то противоречивыми эпизодами. Зная, что я приехал к Саньке на могилу, почему-то очень не хотел переступать за кладбищенскую ограду. Стоя у могильного холмика, мне очень хотелось побыть одному, но позади меня стояли ещё молодые мамочка и отец этого рыжеволосого мальчика, который сейчас смотрел на меня с гранитного памятника.
А уж дорогу с кладбища домой я совсем не помню. Сознание возвращалось урывками! Затем поздняя ночь, даже далеко за полночь, кухонный стол и смотрящие в упор глаза отца:
– Как погиб мой сын? – наливающий мне очередную полную стограммовую рюмку водки.
– Анатолий Максимович! Да кто ж знает-то? Санька приехал на своём ТЗ к столовой……
– Как погиб мой сын?
– Максимыч! Да откуда ж я знаю? Грохот стоял неимоверный! Снайпера работали днём уже в открытую…
– Как… погиб… мой… сын? – раз за разом, смотря мне прямо в глаза, повторял Анатолий Максимович.
Поезд отправлялся с ж/д станции Сковородино рано утром. Прилечь поспать из-за постоянных расспросов Анатолия Максимовича я так и не смог.
Прощание
Провожая меня на вокзал, Фёдоровы шли рядышком, молча. Идя по засыпанной шлаком улице, я представлял, как по ней же Рыжик шёл на вокзал вот так же, провожаемый молчаливыми родителями в неизвестность. Втягивая морозный чистый воздух, с витающими запахами печного отопления, исходящими от окружающих домов уютного городка, я не мог надышаться. Широко открыв рот, хотелось вдохнуть глубже, но воздуха почему-то не хватало! Попытавшись сделать ещё один вдох, я остановился и осел. Сознание с трудом возвращалось в своё привычное русло. Я сидел на бетонном блоке, лежащем у обочины дороги, прижимая правой рукой левую сторону грудной клетки, жадно втягивая холодный, морозный воздух.
– Что ж ты делаешь, Толя? Ну зачем ты так? Он-то тут причём? – обняв меня, рядом сидела Наталья Валентиновна, – Станислав! Простите нас! Простите!
Немного отдохнув и всё же дойдя до вокзала, мы с Анатолием Максимовичем так и не попрощались. Он беспокойно, не находя себе места, только подошел ко мне и, молча пожав руку, развернулся и вышел с вокзала. Наталья Валентиновна, держа в руках мои ладони и с теплотой глядя мне в глаза, только прошептала:
– Станислав! Не обижайтесь на него! Он до сих пор не может смириться со смертью сына!
– Да всё я понимаю! – опустил я глаза. – И вы нас простите, Наталья Валентиновна.
Через несколько лет сердце отца всё же не выдержало, и он навсегда лёг рядом со своим сыном.
Туман, утро… 14 Августа
Туманное утро в Ханкале: Путь к аэродрому
Тягучий, липкий туман обволакивал, как казалось, всё тело. Капельки тумана, превращаясь в тяжёлые капли воды, скатывались по щекам и шее под и так уже мокрую одежду, от чего становилось ещё омерзительней! Мы шли через расположение сухопутных частей ханкалинской группировки на аэродром, чавкая при каждом подъеме ноги липкой коричневато-серой жижей. В этой ситуации дойти до бетонных плит рулёжной дорожки аэродрома уже было спасением!
Но мы шли совсем с другими мыслями: «Может сегодня-то вся эта мгла, влага, жижа продержатся хотя бы до вечера и дадут нам возможность даже в мокрой грязной одежде отдохнуть, расслабиться, выспаться… и не думать об ужасах этой непонятной бойни!»
ТИШИНА-а…
Такая же тягучая и липкая! На войне она ещё неприятней и страшнее! С одной стороны – кайф! Нет грохота, пальбы, ухающих взрывов и надрывных, раздирающих воздух стартов реактивных снарядов «ГРАДА». А с другой – липкий страх, предчувствие чего-то непонятного, неопределённого, сидящего где-то «вот здесь, в овражке или в той, совсем близкой «зелёнке»!
ТОСКА-а…
Прошла-то всего пара недель нашего пребывания в Чечне! Но всё уже так достало! Эта непонятная война. Эта чужая, неприветливая земля с её гордым и жестоким народом. Эти бестолковые «рукамиводители»! С такими тяжелыми думами мы сейчас почти что продирались через чавкающую «полосу препятствий» в сторону аэродрома через мохнатый, серый туман. Как в мультике про ёжика и лошадку, из тумана выплывали и в нем же исчезали огромные силуэты самоходных гаубиц «Мста» и низкие, приземистые контуры танков со снующими вокруг них экипажами. Пустые гильзы от выстрелов «АСО-шек» просигнализировали о приближении спасительной, чистой бетонки! Лётно-подъёмный состав прибавил шагу.
Вскоре еле угадывающаяся в этом липком месиве тропа вывела нас на мокрый серый бетон рулёжки.
– Ффу-у! – выдохнули пилоты. – Добрались!
Пять минут все стояли, жадно втягивая ноздрями холодный туман. Затем кто как начали счищать с обуви прилипшие к подошвам серо-коричневые «лепёшки». Кто-то неистово тряс ногой, пытаясь скинуть прилипшую жижу. Кто-то, обессилено сев на «пятую точку», голыми руками счищал кашеобразную массу с ботинок. Кто-то, балансируя на одной ноге, пытался второй соскрести комки грязи с другой ноги! Цирк, да и только! Увидел бы кто всю эту картину со стороны, рассмеялся бы! Но-о ТУМАН! Он и раздражал, с одной стороны, и скрывал всю эту нелепость!
Российские ВОИНЫ шли на ВОЙНУ! Проходя мимо командного пункта в столовую, мы видели что, работа там уже кипела вовсю! Это не предвещало ничего хорошего, хотя надежда на «нелётный» день ещё теплилась под нашей промокшей одеждой! В столовой нас тоже ничего хорошего не ждало! Туман был и там! По мокрым, тяжёлым от воды стенам палатки-столовой на землю стекала вода. И ладно бы за пределы палатки. Так нет! Она затекала в неё, образуя небольшие лужицы. С такой же мокрой и тяжёлой крыши палатки на столы и стулья капала вода, а в некоторых местах она вообще текла ручьём!
Бедные девчонки-официантки как могли пытались нас развеселить, быстро передвигаясь между столами, успевая лавировать средь тонких ручейков воды, стекающих с покатых краев палатки! Сидя в мокрой одежде в такой же сырой палатке ничего уже не хотелось! Выпив по кружке горячего напитка, смутно напоминающего чай, мы пошли на аэродром занимать места на артиллерийских ящиках в нашем «уютном» классе предполётных указаний под открытым небом. Половина лётного состава уже стояла между «кресел», не решаясь садиться на их мокрые крышки, зябко поеживаясь от пробирающего до костей холода.
Решение командира: Индивидуальные задачи в тумане
Вышедший из командного пункта Юрий Николаевич Чебыкин с грустью посмотрел на наше воинство и, покачав головой, произнес:
– Ладно! Всем находиться в палатках! Задачи буду ставить индивидуально, – медленно подняв голову вверх и пытаясь разглядеть через плотный туман небо, – каждому экипажу!
Летный состав радостно загудел!
– Но-но! Не расслабляться! – добавил Чебыкин.
Но лётчики, уже радостно галдя, рванули занимать «тёплые» места в палатках. Мы с Андрюхой стояли ближе всех к палатке для экипажей Ми-8, поэтому «внесли» нас туда первыми! Ну и мы не преминули воспользоваться подвернувшимся случаем и сразу заняли «места-люкс» в дальнем углу палатки, наивно полагая, что и вызовут нас на выполнение боевого задания в крайнюю очередь!
Большим ассортиментом и наличием свободных, а тем более уж комфортных, мест наш быт не изобиловал! Мы быстро устроились на голые панцирные сетки кроватей, застеленные лишь несколькими слоями нашей дорогой и любимой «Российской газеты», которую нам в больших количествах привозил «почтовик» Ан-12 из Ростова, на обратном пути выполняя роль «черного Тюльпана». Кстати, ещё и одной из самых «мягких» газет. Туалетная бумага у нас к тому времени уже закончилась. Матрасов у нас практически не было. То ли снабженцы предыдущей московской группировки всё продали, то ли наши тыловики уже «постарались», но желания идти разбираться ни у кого уже не было. Да и в палатках, на этих «люкс-лежанках», мы проводили совсем мало времени, только лишь в коротких перерывах между вылетами. Нам с Андрюхой в этот раз хоть «повезло», у нас были подушки! Правда, без наволочек, да ещё и чёрные, мокрые и засаленные! Но это больше чем ничего!
У входа вообще стояла кровать с одной спинкой, нелепо наклоненная в сторону выхода из палатки, нижней частью упирающаяся в лужу кашеобразной жижи, на которой располагались самые опоздавшие. В надежде продолжить утренний сон я, поудобней свернувшись на кровати «калачиком», чтобы было теплей, томно прикрыл глаза. С потолка то тут, то там тоже капало. На щеку что-то упало.
– Наверное, и в этом месте тоже протекает! – подумал я, не отрывая головы от подушки, проведя по щеке ладошкой.
Посмотрев с безразличием на мокрые пальцы, я увидел прилипшую неистово извивающуюся блоху, а боковым зрением, как ещё два таких же насекомых, с трудом подпрыгивая на мокрой подушке, уносили от меня свои тонкие лапки!
– Странно! – подумал я, – на мне же теплее!
Вставать не хотелось! Каждое движение в такой одежде доставляло ненужный дискомфорт. Через несколько минут веки налились свинцом и я задремал. Разбудил меня грохот лопастей и движков заруливающего вертолёта.
– Андрюх! Что, полетел кто-то? – спросил я, не отрывая головы от подушки.
– Не-ее! Прилетел! – так же, не открывая глаз, ответил Васьковский, – это Василич с разведки погоды вернулся. Ща-а-а начнётся!
Полковник Василий Васильевич Горелик, летчик-инспектор отдела боевой подготовки, летал вместе с нами наравне и был у нас «штатным разведчиком погоды». К этому спокойному, всегда улыбающемуся командиру мы испытывали особое уважение! Он никогда ни на кого не повышал голос. Спокойно, даже как-то по-отечески, мог всё объяснить. Он даже замечания делал … с улыбкой на лице! Пилоты за глаза называли его Василичем, или Вась Васем.
Как-то его спросили:
– Василич! Как ты в такую погоду летаешь? Не видно же нифига!
А Горелик не раздумывая, всё с той же улыбкой на лице, спокойно отвечал:
– А чё там смотреть? Я всё равно дальше приборной доски ничего не вижу! – отшучивался он, уходя под общий хохот молодых пилотов.
Вот и сейчас, облетев Чечню, он привёз нам ожидаемый неутешительный прогноз на день! Солнышко поднималось всё выше, прогревая равнинную часть Чечни, освобождая её от тумана. Оставались закрытыми только горные районы, да и они вскоре должны были открыться. Продолжая находиться в беспокойной полудрёме, мы ожидали начала очередного боевого дня. Где-то далеко послышалось:
– Штинов!
Открывать глаза, а уж тем более вставать, не хотелось! Повторная команда:
Экипажи Штинова и Галкина! На КП! – подняла нас с наших «уютных» гнездышек.
Первые вылеты: Эвакуация в Шатое
Нехотя, поеживаясь от холода мы вышли с Андреем из палатки и подошли к командному пункту. Из соседнего «бунгало» Ми-24 выходил Женя Галкин, на ходу застёгивая свою «разгрузку» и закидывая за плечо АКСУ. Следом, зевая, выползал его оператор с недовольной миной на лице, явно не настроенный на полёты в такую погоду. Впрочем, как и мы все.
– Ну, и куда ты опять собрался? – тоже зевая, хлопнув меня по плечу, произнес своим волжским, распевным говорком Женя.
Ну, скорей всего, не я а мы! Сейчас «обрадуют»! Мы стояли у раскрытого окна командного пункта, больше напоминающего окно раздачи в столовой, и ждали своей участи. Чебыкин, прижав ухом к плечу трубку телефона, руками разворачивая карту, что-то кричал:
Что значит «временами туман»? Он или есть или его нет!
Затем, бросив карту и отведя в сторону телефон, прикрыв микрофон рукой, продолжил, уже глядя на нас:
Ну-у бестолковая пехота! Временами…!
Юрий Николаевич! Что, опять в какую-то «тьмутаракань»? – спросил я.
– Да нет! Вы-то сейчас с Галкиным в Шатой, на 28-ю площадку 19 мсд, там тяжелый «трёхсотый», просят срочно! Женя! Ведомого не бери! Справишься одной «двадцатьчетвёркой». Там всё равно «временами», блин, туман! Так, Стас! Аккуратно там! В облака не лезьте! Если погоды не будет – домой! Задача ясна?
– Понятно! А что там за «трёхсотый»?
– Не уточнили! Но тяжелый! Так что действуй по обстановке. Всё, по машинам!
Через десять минут мы парой, Ми-8… Ми-24, мчались с Галкиным по Аргунскому ущелью. Равнинная часть уже была полностью открыта от тумана. В горах и ущелье местами ещё оставались небольшие очаги белых пятен. Это успокаивало! Но как только мы подошли к Шатою, то увидели, ещё издалека, что площадка покрыта белым покрывалом. Хотя горушки вокруг неё были полностью открыты! Времени на раздумье уже не было, площадка была по курсу захода, в трёх километрах. Я чётко помнил по характерным ориентирам, что она как раз между двух наблюдаемых прямо перед собой сопочек.
– Женя! Гашу скорость! Захожу на площадку! – предупредил я «прикрытие».
– Куда-куда? Куда? – послышался в наушниках взволнованный голос Галкина. – Там же «молоко»!
– Жень! Площадку знаю, посадку доложу!
– Андрюха! Я сходу зависаю по траверзу этой сопочки, а ты смотри вниз, ищи площадку! Снижаюсь по приборам. Бортач! Высоту – чётко по радиовысотомеру! Всё, поехали!
«Двадцатьчетвёрка» Галкина промчалась мимо нас, с левой стороны. Женька, наверное, с нескрываемым изумлением смотрел, как наш борт, задрав нос, гася скорость, завихряя лопастями белую пелену снижался в «молоко» тумана! Полностью загасив скорость аккурат напротив сопочки и половиной кабины уже находясь в «молоке», я медленно начал снижать вертолёт с минимальной вертикальной скоростью.
За остеклением осталась только серая пелена. Я выдерживал горизонтальное положение вертолёта лишь на ощущениях!
Возглас Андрея обрадовал:
Борисыч! Вижу гильзы! Снижаемся чётко на площадку!
Высота «двадцать»! – уже добавил борттехник.
В это же мгновение и я увидел еле различимые деревья, окружающие площадку. Надо отдать должное пехоте из 19 МСД, что они сделали для нас хорошее место приземления, вмещающее два вертолёта Ми-8, выложенное по периметру пустыми латунными гильзами от крупнокалиберных артиллерийских снарядов, блестящих в любую погоду. Колёса шасси мягко коснулись поверхности площадки.
Жень! Посадка! Загружаюсь. О готовности к взлёту доложу!
Ну-у вы, блин, и-и-и…, – только послышался в наушниках ответ Галкина, не ставшего продолжать фразу, хотя мы и поняли смысл её продолжения.
Площадка была пустая, никто нас не встречал.
«Искра-11»! – запросил я авианаводчика, – Ну вы где?
Через несколько секунд в шлемофоне послышался скрипящий голос «земли»:
Ну, мужики, вы и даёте! А мы вас уже и не ждали в такую погоду!
– «Не ждали… не ждали»! Давайте бегом… «пассажира»!
– Поняли-поняли! Их уже несут!
– «Их»? Хх-м! – промелькнула мысль!
На площадку аккуратно въехал МТЛБ. Сверху, на его броне стояли носилки, а рядом сидели два чумазых бойца и офицер. Спрыгнув на землю и утонув по щиколотку в грязи, они аккуратно сняли носилки, на которых лежал бледный, грязный мальчишка, накрытый ещё более грязным солдатским одеялом, и бережно понесли его к вертолёту.
Но площадка была с небольшим уклоном в нашу сторону, и они просто заскользили вниз, нелепо расставляя ноги для сохранения равновесия, с трудом удерживая тяжёлые носилки. Расстояние в пятьдесят метров они преодолевали минут пять. Мы на это смотрели с сочувствием, не имея возможности им помочь. Наконец раненый оказался на борту, и мы стали готовиться к взлёту, но в это время с моей стороны подошел чуть отставший офицер и прокричал мне в открытый блистер:
– Командир! Возьмешь двух моих «контрабасов»? Они домой!
Я только лишь кивнул в знак согласия головой и закрыл блистер, из которого тянуло холодным сырым воздухом, уставившись с безразличием в приборную доску. Первым я услышал смех Андрюхи, а затем и борттехника и посмотрел в сторону, куда были направлены их взоры. И тут же сам расхохотался! Два бойца, которые только что несли носилки с раненым, на своих спинах теперь тащили, утопая в грязи, безвольные тела двух контрактников, над которыми ещё и возвышались их баулы и оружие. Руки их плетьми свисали вниз, а ноги волочились по грязи, собирая впереди бурун кашеобразной жижи. В голове возникла ассоциация с известным мультфильмом про крокодила Гену и Чебурашку:
«Ген! Ген! А давай я понесу твой чемодан, а ты меня!»
И мы уже расхохотались всем экипажем. А затем уже другая, тревожная мысль, промелькнула в голове:
«Сейчас эти горе-вояки “уделают” весь вертолёт, не только грязью, но ещё и тем чем, скорее всего, всю ночь “провожались”! Ладно раненый, но эти!» – Я посмотрел на стоящего рядом с вертолётом офицера, но тот только с мольбой смотрел на меня, разведя руками. Я грустно махнул рукой.
Бортовой! Давай смотри за этими чудиками!
Вот так теперь уже российские ВОИНЫ кто как возвращались с ВОЙНЫ! Я дал отмашку офицеру, чтобы тот отошёл от борта, и стал поднимать машину.
711-й! Загружен, взлетаем!
Понял! Отошёл! – дал короткую квитанцию Женя.
Почти пустой вертолёт, легко оторвал шасси от жидкой площадки и, послушно потянув вверх, за пару секунд преодолел толстый слой тумана, как пробка из бутылки, выскочил из бело-серой пелены. Женька предусмотрительно барражировал в двух километрах от площадки.
«Одиннадцатый»! Наблюдаю тебя, пристраиваюсь! Надеюсь… домой?
Да! Загрузили троих «трёхсотых»! – с усмешкой ответил я. – Поехали домой!
И мы, так же парой, помчались по Аргунскому ущелью на север. Уже практически на выходе из него в наушниках послышался характерный треск радиостанции какого-то авианаводчика:
– Вертушки, выходящие из «Аргунского»! Я «Искра-12»! Приём!
– Слушаю тебя, я 711-й!
– Ребят! У меня один «трёхсотый» и один «желтый»! Заберёте? – с мольбой в голосе запросила «земля» – А то ваш разведчик из-за тумана не садился!
«Один “желтушечник”! Едрён-батон! Этого нам ещё не хватало!» – подумал я, вопросительно глядя на экипаж.
Андрей только пожал плечами.
«Ладно! – продолжил я свою мысль, – всё равно надо забирать! Тем более что 21-я площадка под Старыми Атагами уже была прямо по курсу в шести километрах!»
– Прикрытие! Захожу на «21-ю»!
– Да мы уже поняли! – ответил Женя, отваливая в сторону. – Смотри! У меня топлива всего на полчаса!
– Принял Жень, «Искра-12»! А у вас всё готово?
– Да мы уже всё приготовили, когда вы только в Шатой прошли! – ответил авианаводчик.
– Понятно! Давай условия на площадке!
– У нас тихо! Штиль! Площадка сырая. Пассажиры готовы!
– Принял! Захожу! – дал я ему квитанцию, начав гасить скорость и снижаться.
Женя привычным движением поставил свой вертолёт в вираж, прикрывая мой заход. Пассажиры и вправду уже были на площадке. Четыре бойца держали носилки с раненым, рядом стоял санитар, придерживая стоящего на полусогнутых ногах измождённого солдатика. Погрузку произвели быстро. И хорошо, что с нами в сопровождении полетел санитар! А то те двое «раненых», которых мы забрали с Шатоя, начали приходить в себя, и теперь за ними глаз да глаз нужен был!
Бойцы, поставив носилки с раненым в салон вертолёта рядом с первым, тяжёлым «трёхсотым», с хохотом выскочили из вертолёта, оглядываясь на нелепых контрактников с красными глазами, вертящих головой и не понимающих, где они находятся!
«Ладно! Коняки! Чешите отсюда! – подумал я с улыбкой, махнув им рукой, чтобы они быстрей уносили ноги от вертолёта. – Кому война, а кому!..»
– «Одиннадцатый»! Готов, взлетаю!
– Понял! – кратко ответил Женя, отваливая в сторону. – По курсу чисто!
Произведя взлёт и разгон скорости, я не стал набирать высоту, так как равнина была уже чистой и не было смысла на набор высоты и лишний расход топлива, да и на предельно малой высоте было как-то спокойней, поэтому мы с пристроившимся Галкиным домчались до Ханкалы за десять минут. А там я «нырнул» на госпитальную площадку, а Женя сел на аэродром, зарулив на свою стоянку.
Через тридцать минут мы, основательно проголодавшись, двумя экипажами «гремели» ложками в нашей подсохшей палатке-столовой и делились впечатлениями от выполненного задания. День, так хмуро и пасмурно начавшийся, и в самом деле выдался очень тяжёлым! Мы с Андреем в этот день налетали пять часов и перевезли 167 человек, 45 тонн груза, двух раненых и десять… с половиной «двухсотых». Но самое тяжёлое, а скорее страшное, началось с наступлением темноты. После выполнения полётов днём меня подозвал Чебыкин.
– Стас! Твоему экипажу нужно будет подзадержаться. Позвонили из штаба группировки, сейчас привезут «двухсотых», надо будет перевезти их на Северный, завтра прилетит «чёрный тюльпан», заберёт их в Ростов.
– Юрий Николаевич! Да я уже на ногах еле держусь, сегодня налетали шесть часов!
– Ничего! Потерпи! Больше некому выполнить задачу. Из оставшихся на аэродроме ночью допуск только у тебя, остальные все уже спят.
Я обречённо вздохнул и остался ждать. Через двадцать минут на дороге появились два КАМАЗа и медленно проплыли мимо нас на стоянку вертолётов. В нос сильно ударил резкий, тошнотворный трупный запах. Меня начало «выворачивать»! Видя это, Чебыкин открыл дверь в свой вагончик и молча указал рукой:
– Заходи!
Я зашел в тёмную комнату и встал у входа. Командир подошёл к стоящему в углу холодильнику, и открыв его, достал оттуда бутылку водки. Затем, сняв с маленькой полочки стакан и раскрыв бутылку, налил его почти полный.
– Пей! – он протянул его мне.
Я с удивлением смотрел на командира, ничего не понимая.
– Пей, я сказал! И давай сюда свой платок!
Я залпом выпил содержимое стакана и медленно снял с шеи камуфлированный платок, который мы как шарфики-косынки повязывали на шею, чтобы не натирать её об воротник от постоянного кручения головой. Он взял его и, сложив его в несколько раз, обильно полил стоящей там же, на полке, туалетной водой. Затем протянул мне.
– Надевай как маску! Может, хоть немного поможет. Всё! Иди… – с какой-то болью посмотрел он на меня.
Ночной кошмар: Перевозка погибших
На потяжелевших ногах выйдя из вагончика, я с тоской посмотрел на загружающийся вертолёт, не желая двинуться с места. Вонючка распространилась по всему нашему лагерю. Всё пространство вмиг опустело! В свете фар стоящего вплотную к борту «КАМАЗа» я увидел солдата в плаще от общевойскового защитного химкомплекта, который помахал рукой в резиновой трёхпалой перчатке и запрыгнул в машину. «КАМАЗ», резко дёрнувшись и обдав стоящего борттехника белым дымом, рванул подальше от вертолёта.
– Погрузка закончена, теперь никуда не деться! – подумал я и поплёлся к борту, завязывая на лице платок.
Следом с неохотой шел Андрей. Я махнул борттехнику, подзывая к себе.
– Та-ак, мужики! Сейчас делаем таким образом. Борттехник запускает «АИ-шку» (АИ-9– вспомогательная силовая установка для за- пуска основных двигателей), затем двигатели. Ты, Андрюх, сразу, как только пойдёт винт, заскакиваешь в кабину, ноги на педали и вводишь коррекцию. Затем я – и сразу выруливаем!
Через три минуты вертолёт, молотя винтами и смешивая зловоние с чистым воздухом, был готов к взлёту. Я бегом заскочил в кабину и, чуть не споткнувшись о лежащий прямо у входа полуоткрытый целлофановый мешок, наполненный невообразимыми останками, стал протискиваться в кабину. Уже зайдя в нее, оглянулся и посмотрел в открытую грузовую кабину, дверь которой была подпёрта двумя огромными целлофановыми мешками, лежащими друг на друге. Ужас липким холодком разлился по всему моему телу! Мешки, тускло поблескивая, занимали весь вертолёт, в некоторых местах лежа один на другом. Вонь стояла такая, что резало глаза!
– Да какой там платок с одеколоном! Тут противогаз не спасёт!
Андрюху уже выворачивало через открытый блистер. Борттехник сидел на своем месте, опустив голову на колени и закрыв лицо и рот руками, тоже еле сдерживаясь. Я и сам был уже на пределе, рвотные импульсы уже подкатывали к горлу.
– Всё! Медлить нельзя! Взлетаем прямо отсюда, уже не до выруливания!
Энергично оторвав машину и развернув левым бортом на курс взлёта, я начал разгонять скорость, продолжая удерживать вертолёт на траектории с небольшим скольжением, чтобы потоком воздуха через открытые блистеры хоть как-то его проветривать. Но сделал только хуже. Завихряясь в грузовой кабине, он начал раздувать мешки, которые с шелестом разрывались и разлетались по кабине, прилипая к бортам, оголяя при этом своё содержимое. Холодный пот лился по спине! Непроглядная темень впереди, тусклые циферблаты приборов, подсвеченные кроваво-красным светом, бледные лица экипажа с наполненными ужасом глазами, и полный вертолёт трупов, если такие останки можно было так назвать!
– ГОСПОДИ!! За что! За что нам всё это!
Через несколько минут показался красный огонёк аэропорта Северный.
– «Эрмитаж»! 711-й вошёл к третьему на «стополсотни», заход!
– 711-й, выполняйте заход! Включу посадочную полосу на несколько секунд по вашей команде, – ответил уже ожидавший нас РП аэропорта.
Ничего не видя впереди, только на каких-то внутренних ощущениях своего местоположения мы, начали строить заход на посадку, плавно гася скорость и снижая высоту.
– 711-й на прямой, к посадке готовы, включайте!
– 711-й, выполняйте посадку к первой РД, ветерок попутный, до одного метра.
И тут же из-под нас пробежала короткая вереница огоньков боковых ограничений взлётно-посадочной полосы и сразу погасла.
– 711-й, полосу наблюдаю, выполняем посадку к первой РД. Андрюха, фару!
Андрей быстро включил посадочную фару, и мы сходу, с небольшой поступательной скоростью приземлились.
– Гаси свет! А то снайпера только и ждут нас. Мы сейчас для них как новогодняя ёлка! Так! Теперь быстро зарулить! А-а-а! Вон нас уже и встречают, – заметил я силуэт стоящего у полуразбитого здания аэропорта «ГАЗ-66» с тентом.
– 711-й. Полосу освободили, заруливаем, встречающих наблюдаем.
Мы подрулили поближе к машине, у которой стояли два бойца в замызганных больничных халатах с носилками. И как только мы остановились, они бегом помчались к вертолёту для его разгрузки.
– Да-а! Это дело, наверное, затянется! Спят все, кажись. Или не хотят выгружать ТАКОЕ!
Но через минуту откуда-то из темноты выскочили ещё два солдатика, и разгрузка пошла энергичней.
– Стас! Смотри! – окликнул меня по СПУ Андрей.
Я посмотрел на него, а затем, проследив за его взглядом, опустил глаза себе под кресло. Резкий озноб, как острие ножа, прошил всё тело! Прямо в проходе в пилотскую кабину лежал полуоткрытый блестящий мешок, а из него на нас смотрели стеклянные глаза молоденького рыжего мальчишки, широко открытые, как будто в изумлении. Часть кожи с короткими волосами на его черепе просто обвисла из-за отсутствия костей. На руке толстой бечевкой была привязана бирка с фамилией и номером части. Я отвернулся и, закрыв лицо руками, стиснув зубы, упёрся в ручку управления. Мысли перемешались!
– ГОСПОДИ! Ну ты же всё видишь! Ведь он совсем ещё ребёнок!
– Для чего нам всё это! За что?
Через минуту мешок плавно скрылся в грузовой кабине, и в проёме появилась голова «бортача».
– Командир! Закончили! Можно выруливать.
Я с грустью посмотрел на загружаемые останки наших пацанов и порулил вертолёт на старт. Тут от машины в нашу сторону побежал боец, размахивая руками, показывая нам, чтобы мы остановились.
– Что там ещё? – зажал я тормоза.
– Наверное, что-то забыли, – ответил борттехник, поднявшись со своего места, и пошел открывать дверь.
Подбежавший боец быстро заскочил в вертолёт, пробежал через грузовую кабину и, вытащив из-за дополнительной топливной бочки небольшой блестящий пакет с биркой, выскочил обратно. Мы изумлённо смотрели на всю эту картину!
«Ну, вот и всё, что достанется чьей-то мамке!» – подумал я.
Взлёт произвели в полной темноте и помчались домой. Через пять минут мы уже заруливали на стоянку. Там нас уже встречали техники и инженеры эскадрильи. Выключив двигатели, мы, обессиленные, вылезли из кабины. Техники с жалостью глядели на нас. Кто-то поднёс мне алюминиевую кружку, наполненную водкой.
– Стас! На, выпей! Полегчает!
Но я только отстранил руку, опустился на колени, и у меня началась неудержимая рвота в траву на обочине.
– Командир! Может, воды?
Я отмахнулся. Через несколько минут поднялся и, уже полностью обессиленный, поплёлся в палатку для лётного состава. Но и там меня не ждало ничего хорошего. Только я зашёл в палатку и попытался найти свободную кровать, как откуда-то из темноты раздались сонные голоса:
– Кто здесь лазит? Что от тебя так воняет «дохлятиной»? Иди отсюда! Дай поспать народу!
– Вы что? Мужики! Куда я пойду? Три часа ночи!
– Да хоть куда! Воняешь как!..
Я вышел из палатки. Комок подкатил к горлу. Подняв руку и понюхав рукав, я провёл по волосам на голове, ладонью. Трупный запах был очень сильным. Он буквально пропитал всю мою одежду, волосы, кожу. Идти было некуда, помыться тоже негде. Присев на ящики от боеприпасов, подняв глаза в звёздное небо и обхватив голову руками, я… тихонечко завыл…
Утро после ада: Возвращение к рутине
Очнулся от сильнейшего озноба, пробиравшего всё тело. Посмотрел на часы – половина шестого утра. Восток, багровея, занимался утренней зорькой. Вдалеке то тут, то там слышались автоматные очереди и ухающие звуки разрывов. Просыпалась Чечня, просыпался аэродром. Пронизывающий холодный утренний воздух пробирал до костей! Я медленно встал и с отрешённым взглядом поплёлся, куда глядели глаза.
У вертолётов кипела работа, «восьмёрки» загружались, «двадцатьчетвёрки» заряжались снарядами. У моего ночного борта уже стоял пожарный автомобиль и зелёный, видавший виды обшарпанный фургон с надписью на борту «Хлеб». Подойдя ближе, я увидел, как через широко открытые грузовые створки фюзеляжа пожарный расчёт поливал внутренности вертолёта мощным напором воды. На встречу вышел инженер эскадрильи.
– Чего не спится, Стас?
В ответ я только махнул рукой и заглянул в открытую дверь грузовой кабины. Глаза широко открылись в изумлении. Сильный напор воды вымывал из-под неровностей дюралевого пола толстых, белых червяков, жутко извивающихся, вперемешку с красновато-багровой жижей!
– Это именно то, о чём ты думаешь! – послышался сзади голос инженера.
– Да нет! Я думаю о другом. Сколько же этим мальчикам пришлось пролежать на улицах Грозного под тридцатиградусной жарой, что от них осталось только это? А это что за «барбухайка»? – указал я на фургончик.
– Так нам задачу поставили ещё час назад! Отмыть машину, загрузить хлебом и продовольствием, и она с разведчиком погоды пойдёт по площадкам и блокпостам, там выгружаться и забирать оттуда раненых и убитых, что «накрошили» за ночь!
– А что? Получше борта не нашлось?
– Э-эх! Борисыч! У нас так каждое утро! Сил уже нет на всё это смотреть!
– Ага! А ещё всё это нюхать, – с болью в голосе ответил я и, развернувшись, пошёл подальше от этой картины.
Продолжение: