Следующая глава посвящена рассказу Аркадия о своем детстве и ранней юности. Мы постепенно начнем с детства Аркадия и вернемся к кульминации действия повести — картине «Прометей». Здесь наиболее полно читатель может наблюдать формирование личности главного героя, узнавая его все глубже.
Юноша поднимает еще один философский вопрос: «Что я такое». Он четко осознает свое отличие, но не может до конца постичь его сути. Насколько тонко отличие расширения сознания нормального человека и больного шизофренией, которая по своей сути тоже является расширением сознания, но искаженным, с деформацией психики, настолько сложно отличить суть сложных произведений искусства, несущих высший смысл от горячки полоумного. Мысль автора звучит как нельзя более внятно: «Мечты мои — неясный бред горячки, лихорадочный жар бессилия, которому хочется в небо и которое не летает, а прыгает и то на земле, думая, что летает в небе».
Еще одна тема, поднятая Аркадием: может ли в принципе искусство быть отвязанным от земного и служить высшей сути, когда жизнь художнику диктует свое и порой насильно превращает его в ремесленника.
Аркадий родился в семье казначея, где он никак не мог с детства прикоснуться к искусству. Он рассказывает о маме, которая является третьим значимым человеком в формировании его личности. И здесь мы вновь можем на примере юноши убедиться в расширении сознания за счет истинной любви. Эту любовь давала мама, выделяя интуитивно Аркадия как особенного. Она давала осознанную, зрелую любовь сыну: давала безусловную любовь матери, хвалила его стремление к искусству и способствовала его развитию. И любовь эта тоже была связана с Богом, потому что мама была верующей и в горячих молитвах о сыне хотела, пусть и неосознанно, приобщить его к высшему смыслу.
И вот ребенок-Аркадий впервые начал писать икону именно благодаря своей маме. И именно тогда он понял, что впервые не механически создает изображение, а находясь в потоке какого-то неизведанного дотоле сознания, передает высшую суть, изображая ее на холсте. Именно это понимание заставило Аркадия отойти от стандартного изображения людей и животных и определило его дальнейшее мироощущение.
Мать принимает решение отвести Аркадия учиться живописи у иконописца. Это происходит вопреки взглядам отца с его стереотипами о «порядочном человеке», которые я отразила еще в начале статьи.
Аркадий уже с детства поневоле начал носить в себе конфликт земного и небесного. И этот конфликт очень сложно переживается многими думающими людьми, потому что никто из нас не застрахован от ситуации столкновения своей рутинной жизни и высшего смысла, которые могут оказаться в конфликте. Такая ситуация неминуемо принесет как расширение сознания, так и боль, к сожалению.
Но Бог не просто так преподносит нам такие ситуации, поэтому лично я против позиции страуса и считаю, что проживать такое стоит осознанно. Старик-иконописец произвел на Аркадия очень сильное впечатление. И именно он является четвертым значимым человеком в жизни юноши. Именно в этот момент искусство и Бог слились для Аркадия воедино: в одну высшую суть. Он постиг главную мысль, что настоящая живопись — «великое, святое занятие, а не ничтожная забава».
У иконописцев были очень четкие требования к нравственному облику человека, и, на мой взгляд, Аркадий полностью соответствовал этим требованиям уже будучи ребенком. Старик искренне полюбил мальчика, а мальчик его полюбил в ответ, что, на мой взгляд, и соответствует вышей божественной сути любви, когда не важно, в какой оболочке тебе выдана Богом родная душа. Она своей любовью может расширить твою душу и сознание и увести тебя не только в горизонталь интеллектуально, но и в вертикаль духовно. Ты становишься ближе к Богу.
Мальчик исцелял душу через слезы, что часто происходит с людьми на исповеди. Символичным является рассказ старика о трех цветках, где наградой чистому человеку являлась смерть в чистоте и невинности. Эту мысль за тяжестью ее для многих я развивать не стану с полным уважением к скорбям людей, потерявшим близких.
Важной ступенью на пути к духовной зрелости к Аркадию пришла мысль о невозможности изобразить Бога достоверно. Все художники находятся на нижней ступени лестницы, восходящей в небо, но истинный божественный смысл при нахождении на этой ступени недостижим. Исходя из этого, основной целью живописца является восхождение по этой лестнице в небо. И эти мечты о несбыточном увлекали Аркадия, он стремился душой восходить все выше и выше…
Именно у старика-иконописца Аркадий знакомится с первым значимым человеком, упомянутым в начале статьи — благодетелем, который был на тот момент губернатором города. Аркадий произвел на него огромное впечатление. Его работы очень сильно отличались от работ других учеников. Он понял, что имеет радость видеть прекрасного талантливого ребенка. А самое главное, губернатор увидел в работах Аркадия что-то очень родное, что жило в его душе еще до встречи с ним.
Губернатор взял Аркадия к себе на воспитание в дом, где проживал с ним его родной племянник. Он полюбил его как родного, а Аркадий ответил тем же. Полюбил Аркадий своего благодетеля, как только узнал, потому что родную душу видно сразу. И не нужны для определения душевного родства годы, а нужно понимание сути человека: того, что их объединяет. И такой человек становится роднее кровной родни по своей сути, потому что суть у здесь одна, и он был всегда родным по определению. А причиной тому — сам Бог, которому точно известно, на каком этапе жизни эти люди должны встретиться.
Но если у Аркадия были уже два душевно родных человека (мама и старик-иконописец), то благодетель был абсолютно одинок. Его одиночество протекало среди людей: его любимая женщина умерла, племянник был ему душевно не близок, а остальные люди лишь раболепствовали и боялись его.
В доме губернатора Аркадий видит прекрасные картины, в которых узнает те самые образы, к которым он стремился и не мог достичь этого совершенства. Это были картины не известных ему ранее авторов, которые поражали своей красотой, мощью. Вы можете найти в любой поисковой системе картину «Оссиан» Жироде или картины Фридриха. Не стану их описывать, слова тут бессильны. У меня лично они вызвали одно лишь восклицание: «Ах!». В этих картинах была отражена та самая высшая суть, к постижению которой так стремился Аркадий.
После того, как Аркадий поселился в доме губернатора, он начал учиться. Помимо учебы они с благодетелем часто вели беседы, и сознание Аркадия расширялось. В этом были и плюсы, и минусы. С одной стороны, благодетель привил Аркадию много хорошего, с другой — некоторые знания были для юноши преждевременными и только усугубили его душевные муки. Он стал понимать невежество большинства людей, в том числе и своих ближайших родственников.
Аркадий постигал не только техническую часть живописи, но и его духовную основу, притом в контексте исторической спирали. Он наблюдал за развитием живописи и пытался предугадать, что он должен был как художник и дитя своего века внести нового именно на этом витке. Но постепенно он пришел к пониманию, что истина кроется именно в том таинственном потоке, в котором он рисовал еще в отчем доме свою первую икону, и этот поток приходит свыше сам, он не в его власти, и не всегда этот поток приходит бесследно для души и тела. Рафаэль не успел дописать картину, которую он писал в таком божественном вдохновении — умер. С Аркадием начала происходить опасная вещь: он все дальше уходил разумом и душой от реальной жизни…
Далее Аркадий с благодетелем и его племянником переезжают в Санкт-Петербург. Здесь будничная серость провинции сменилась на помпезную серость большого города. Если в провинции люди не имели образования и должностей, то здесь они имели и то и другое, и деньги в придачу.
Аркадий наблюдал более образованных художников и литераторов, которые занимались ремеслом за «хлеб насущный». Периодически юноша начал сомневаться в себе, тем более племянник благодетеля уже получил свой «блестящий мундир» и не менее блестящую должность. Образованные и «сильные» приезжали к благодетелю, убивая у него свое время за картами и праздной болтовней. Благодетель тяготился этим блестящим фасадом и раскрывал свою душу по-прежнему единственному близкому человеку — Аркадию.
Молодой художник наблюдал за этими писаками за деньги и малярами с натуры, понимая всю мелочность их душ, и не находил себе места уже в образованном кругу, ведь формальная корочка об образовании не всегда может сказать о человеке главного, впрочем, как и ее отсутствие. А самое скверное, что популярность картины определялась даже не мерилом образованного маляра, а желанием знатного барина купить ее. Не то же самое ли сейчас происходит с современной поп-индустрией? Но вот в чем загвоздка…
Если попсовую группу можно как-то негативно охарактеризовать с молчаливого согласия формально образованных масс, то посредственного литератора или художника, возведенного в ранг культа уже очень и очень чревато: огребете по полной. Но вернемся к нашей теме…
Я действительно верю в то, что связь нашей души и тела — не пустой звук. Занимаясь противной его душе работой, благодетель постепенно начал утрачивать здоровье. Он предложил Аркадию уехать в Италию, чтобы юноша наконец смог учиться живописи у истинных мастеров. Но этому не суждено было сбыться: он умер в ту же ночь. Аркадий остается фактически один в чужом городе, да еще и без средств, потому что благодетель не успел оформить на него наследство.
Как бы сильно ни переживал Аркадий свою утрату, он заметил, что «слуги моего благодетеля горько плакали». Это говорит о простой истине: зачастую к светлой душе тянутся даже те, которые не в полной мере могут постичь интеллект носителя этой души. Такие взаимодействия тоже бывают в нашей жизни, но полного сопряжения людей они не дают: для полного сопряжения важны те самые математические множества интеллектуальных пересечений и желательно без полного погружения одной окружности в другую.
Аркадия постигла участь «одинокости», потому что при очень теплом отношении к его душе слуги Семена Ивановича, который и помог ему, в том числе материально, начать новую жизнь на съемной квартире, он не мог говорить с ним обо всем, как с благодетелем. Тем не менее, роль людей, сопряженных только с нашей душой без сопряжения с интеллектом, в жизни не стоит недооценивать: они очень важны. Слуга фактически спас Аркадия от нищенства. Аллегорией к душевной теплоте слуги Аркадия выступает солнечный луч, который юноша увидел утром, как символ тепла и света. Именно Семен Иванович напоминает Аркадию одну из основных христианских истин: «Отчаяние есть грех перед Богом!» Мое мнение, что каждый новый день нам Бог дает шанс подобно тому рассвету и лучу, и наш выбор: брать в себя этот свет и стараться жить, или отрицать это и ставить негатив во главу угла, игнорируя саму суть жизни.
Поселившись со слугой на съемной квартире, Аркадий продолжил заниматься живописью. Он часто ходил на могилу благодетеля. Именно здесь он и встретил Вериньку. И вот как он воспринял образ этой девушки: «Черное платье, закрытое лицо — это не была женщина: это была какая-то идея, прилетевшая ко мне на призыв души моей».
Душа одинокого юноши хотела восполнить потерю близкого, да и потребность в любви сообразно возрасту диктовала свое. Эту «светлую» девушку Аркадий воспринял как рафинированную истину, как светлое счастье именно для своей души, не имея представления ни о внешности, ни о интеллекте девушки: «Она неземная — мир в это время смеется, веселится, глядя на паяцев. Там собрались женщины. Но что ей до них? Ее ищите здесь, здесь, где лежит все, что привязывало ее к миру — берегитесь, не испугайте ее: у нее есть крылья… И она Вера, она пришла сюда, когда я пришел сюда!».
Вот оно святое без лишнего пафоса восприятие любви светлого и достойного человека. Сразу вспоминается Онегин, который не полюбил в Татьяне светлую душу, зато прельстился на светскую даму, которая расцвела с другим мужчиной. Печорин так вообще был к любви неспособен, зато судьбы ломал отменно. Базаров оценил Одинцову как богатое тело, а потом воспылал бессмысленной страстью, похожей на злость, что не мешало ему при всех душевных муках между делом флиртовать с Фенечкой.
Вот кого из этих мужчин юной школьнице хотелось бы видеть потенциально рядом с собой, а юному школьнику брать за образец? Из всего этого списка — мужа Татьяны: ответила я себе на этот вопрос в 16.
Любовь для Аркадия является святой, как Вера в Бога. Но если любовь души к душе иррациональна, то взаимодействие личностей происходит за счет интеллекта, и по моей теории подобно пересечению множеств в математике. Так вот Веринька интеллектуально не особенно отличалась от слуг (набор чисел ее множества был невелик), поэтому даже при ее светлой душе составить пару Аркадию она могла лишь полностью растворившись в его личности, подобно не пересечению, а объединению множеств, когда один маленький круг полностью находится в другом: большом. Людям в паре приходится регулярно взаимодействовать интеллектуально: это неизбежно.
Аркадий знакомится с отцом Вериньки. Он ассоциируется у него с «народной песней». По своей сути он такой же мещанин, как и отец самого Аркадия, только по питерским стандартам более образованный: «Он был чиновником и рисовальщиком».
Аркадию казалось, что душа Вериньки была уже давно родной его душе. Ее внешность не имела значения. Внешность оказалась обычной миловидной, без уродства и претензии на красоту. Полевой дает очень важную мысль, которую проще просто процитировать:
«Сказать ли вам глупейшее из всех слов, какие только находятся в языке человеческом? Это глупейшее слово – «влюбиться»! Этим словом унизил человек святое имя, которым называл себя сам Бог. Так человек унизил великое слово «могу», заменив его словом «должен». С первым исчезло в любви все небесное, с вторым высокая воля человека заменилась невольною обязанностью, и пропало бескорыстное вдохновение добра! Человек был создан из добра и любви, с ними все соединялось у него в первобытной его жизни. Кто был добр, тот любил; кто любил, тот был добр. И любовь роднила душу человека с мертвою природою. Философия не разогреет веры, и не логикою убеждаются в ее святых истинах, но сердцем. Там, в сердце человеческом, воздвигнут алтарь святой веры, рядом с ним поставлен алтарь любви, и на обоих горит одинокая жертва вечной истине — пламень надежды! Без этого пламени солнце наше давно погасло бы, кровь в человеке давно застыла бы, и кометы праздновали бы только погребальную тризну на скелете земли, с ужасом спеша из мрачной пустоты, где тлеет труп ее, спеша туда — выше, далее, где свет чище, ярче, более вечен... Вы дивитесь чудесам в великом, но зачем не наблюдаете вы их в малом? Наша земная любовь не есть ли отблеск любви вечной, огня небесного — украденного, говорили греки, Прометеем каким-то. Нет! он не был украден, этот огонь: он мы — дитя не крадет молока своей матери: его всасывает оно с жизнью!»
Так вот малое чудо — это и есть земная любовь в ее иррациональном среднем душевном отсеке, но очень неплохо, когда верхние интеллектуальные отсеки людей тоже сопряжены, да и материальный аспект не проседает, ведь огонь без дров недолговечен, как и счастье влюбленных без прочной основы и возможности проживать эту любовь в земной жизни.