Снег падал крупными хлопьями, укрывая Москву белым одеялом. Таня стояла у окна своей съёмной однушки на Профсоюзной и смотрела, как внизу дети лепят снеговика. Ей было двадцать три, диплом переводчика лежал в ящике стола, а работа – если можно было так назвать фриланс-заказы по переводу инструкций к китайским утюгам – едва покрывала аренду и еду.
"Танюх, ты идёшь? – Лерка, её соседка по общаге, а теперь лучшая подруга, высунулась из кухни с бутербродом в руке. –Вечеринка у Димки, там куча народу будет. Познакомишься с кем-нибудь наконец."
Таня хотела отказаться. Хотела остаться дома с книжкой и чаем. Но Лерка уже тащила её к шкафу, выбирая, что надеть, причитая, что нельзя в двадцать три сидеть дома, как старушка.
И Таня поехала. На ту злополучную вечеринку в двухкомнатной хрущёвке, где было душно, громко, пахло дешёвым вином и чужими духами. Она уже собиралась незаметно смыться, когда в прихожей столкнулась с опаздывающим гостем.
Он ввалился в дверь, отряхивая снег с куртки, растрёпанный, с красным от мороза носом и самой обезоруживающей улыбкой, какую она видела.
"Простите, простите! – Он чуть не сбил её с ног, подхватил за локоть. –Я весь в снегу сейчас вас измажу. Вы уходите уже? Только пришли же?"
"Да вот... Думала..." – Таня запнулась, глядя в его карие глаза с длинными, почти девичьими ресницами.
"Не уходите, – он стряхнул куртку, повесил на крючок. – Меня Игорь зовут. Игорь Белов. Я вообще-то не собирался сюда идти, устал жутко, но Димка названивал, говорил, что будет девушка, которую мне обязательно нужно встретить. Может, это вы?"
Она рассмеялась – так неожиданно прямолинейно это прозвучало.
"Татьяна. Просто Таня."
"Просто Таня, – он протянул руку, крепко пожал её ладонь, не отпускал секунд десять, просто держал и смотрел. – Пойдёмте, я вам вина налью. Хотя нет, там дрянь полная, я видел, что Димка покупал. Лучше чаю?"
Они просидели на кухне всю вечеринку. Игорь оказался программистом, работал в небольшой конторе, делающей приложения для смартфонов. Рассказывал про код так увлечённо, будто это была поэзия, а Таня слушала, подперев щёку рукой, и думала, что могла бы слушать его вечно. Он спрашивал про её работу, и когда она пожаловалась на инструкции к утюгам, предложил: "Брось ты это. Я скину тебе контакты агентства, они постоянно переводчиков ищут для нормальных проектов."
В четыре утра они вышли на улицу. Снег прекратился, мороз крепчал, их дыхание превращалось в белые облачка.
"Проводить вас?" – Игорь зарылся в шарф, смотрел на неё снизу вверх – она стояла на ступеньку выше.
"Я на метро..."
"Оно уже не работает. Такси вызову."
Они стояли, ждали машину, и Таня мёрзла, но уходить не хотелось. Игорь вдруг сказал: "Можно я позвоню вам? Завтра. Или сегодня уже. В смысле, сегодня днём."
"Можно", – она улыбнулась, протянула телефон.
Он позвонил. На следующий день. И через день. И ещё через день. Они встречались в кафе, гуляли по заснеженной Москве, ходили в кино и сидели в последнем ряду, держась за руки. Игорь целовал её в подъезде, когда провожал домой, неумело, сбивая носами, и оба смеялись. Через месяц она переехала к нему в однушку на Речном вокзале. Крошечная квартира с мебелью из ИКЕИ, с протекающим краном на кухне и батареями, которые грели так, что приходилось открывать окна даже в минус двадцать.
Но Тане было всё равно. Она просыпалась рядом с Игорем, который во сне обнимал её так крепко, будто боялся потерять. Варила кофе в турке, которую он притащил с блошиного рынка. Работала за столом у окна – контакты, которые он дал, и правда оказались золотыми, заказов стало в разы больше. А вечером они готовили вместе что-то простое – пасту, салат, – ставили сериал и сидели на диване, укрывшись одним пледом.
"Знаешь, я никогда не верил в любовь с первого взгляда, – сказал как-то Игорь, они лежали в темноте, за окном мела метель. –Думал, это всё сказки. А потом ты влетела в мою жизнь в той прихожей, вся такая растерянная, в огромном свитере..."
"Это был не огромный свитер, а оверсайз!" – она ткнула его локтем в бок.
"Оверсайз, ладно, – он засмеялся, поцеловал её в макушку. –Я посмотрел на тебя и понял – всё. Приплыли. Это она."
Через два года Игорь сделал предложение. Никакого ресторана или флешмоба – просто в обычный вторник вечером, когда они мыли посуду после ужина. Он вытер руки о полотенце, достал из кармана джинсов коробочку.
"Тань, я купил это три месяца назад. Всё ждал подходящего момента. Романтичного, понимаешь? Потом понял, что с тобой все моменты подходящие. Выходи за меня?"
Кольцо было простым, серебряным, с маленьким камушком, который в свете кухонной лампы отблескивал синевой. Не бриллиант, не роскошь – они не могли себе это позволить. Но Таня смотрела на это колечко, лежащее на его ладони, и оно казалось ей прекраснее всех сокровищ мира. Слёзы текли по щекам, размазывая тушь, руки дрожали так, что она не могла их поднять. Она кивала, кивала, всхлипывала и смеялась одновременно, пытаясь что-то сказать, но из горла вырывались только невнятные звуки. Игорь забеспокоился, обнял её мокрыми от мыльной пены руками: "Тань, это же 'да', да? Скажи хоть что-нибудь, а то я сейчас умру от волнения!"
"Да", – наконец выдохнула она в его плечо. – "Да, да, да. Тысячу раз да."
Свадьбу сыграли летом, скромную, человек на тридцать. Родители Тани приехали из Саратова, мама плакала всю церемонию. Родители Игоря – интеллигентные москвичи, отец-профессор и мать-врач – сначала отнеслись к выбору сына настороженно (девушка из провинции, без связей, без перспектив), но Таня их растопила. Просто была собой – искренней, доброй, с негромким смехом и умением слушать.
Медового месяца не было – денег хватило только на свадьбу. Но им было всё равно. Они жили в той же однушке, откладывали на первоначальный взнос по ипотеке, мечтали о двушке, о ребёнке когда-нибудь.
А потом пришла болезнь.
Всё началось с усталости. Игорь приходил с работы и падал на диван, едва дойдя до двери. "Проект тяжёлый, – отмахивался он. Потом появились синяки. Просто так, без ударов – на руках, ногах. Витаминов не хватает, наверное", – шутил Игорь, но Таня заставила его пойти к врачу.
Анализы. Ещё анализы. Биопсия. Слово, которое перевернуло их жизнь: лейкоз.
Таня стояла в коридоре больницы, держась за стену, и мир качался под ногами. Врач говорил что-то про протоколы лечения, про химиотерапию, про шансы, но она не слышала. Слышала только, как колотится её сердце, как кричит что-то внутри: "Нет, нет, нет!"
Игорю было двадцать семь. Двадцать семь! Так не бывает. Это ошибка. Это кошмар, из которого сейчас проснутся.
Но это была реальность.
Начался ад. Химия, от которой Игорь терял волосы, худел, блевал по ночам, держась за унитаз, пока Таня гладила его по спине и беззвучно плакала. Больницы с их запахом хлорки и безнадёжности. Деньги, которые утекали как вода – их скромных накоплений хватило на два курса, потом пришлось просить у родителей, брать кредиты, устраивать сбор средств в интернете.
Таня работала как проклятая. Брала все заказы подряд, сидела над переводами до трёх ночи, спала по четыре часа. Днём была в больнице с Игорем, вечером работала, ночью снова работала. Еда превратилась в привычку впихивать что-то на бегу. Она похудела на десять килограммов, под глазами залегли чёрные круги, но она не останавливалась.
"Тань, отдохни, – просил Игорь, лежа на больничной койке, серый, с впавшими щеками. –Ты же загонишься."
"Я не устала, – врала она, целуя его холодный лоб. –Я в порядке. Главное, ты выздоравливай."
Были взлёты – когда анализы улучшались, когда врачи осторожно говорили про ремиссию. Игорь шутил, что отрастит волосы и будет как Джонни Депп в "Пиратах Карибского моря". Они строили планы: куда поедут, когда всё закончится; как наконец купят ту двушку; как родят двоих детей, а может, троих.
А потом были падения. Рецидив. Ещё химия. Новый протокол. Разговоры про трансплантацию костного мозга.
Два года борьбы. Два года жизни на качелях между надеждой и отчаянием.
И однажды утром, когда первый снег падал за окном больничной палаты, Игорь не проснулся.
Таня не помнила похороны. Помнила обрывками: чёрный гроб, белые цветы, мать Игоря, рыдающую в платок, отца, постаревшего за ночь. Лерку, державшую её под руку, чтобы не упала. Землю, комьями падающую на крышку гроба.
Потом была пустота. Квартира, где всё кричало об Игоре. Его кружка на кухне. Его растянутая футболка на спинке стула. Его зубная щётка в стаканчике. Книга на тумбочке, закладка на середине – он не успел дочитать.
Таня лежала на их кровати, укрывшись его свитером, и не могла плакать. Слёзы кончились где-то в больнице, в ту последнюю ночь. Осталось только оцепенение.
Родители хотели забрать её в Саратов. "Поживёшь с нами, отдохнёшь, придёшь в себя." Но она отказалась. Не могла уехать отсюда. Это была их квартира. Их жизнь.
Прошёл месяц. Два. Полгода. Таня работала механически. Утром вставала, пила кофе, садилась за компьютер. Переводила. Вечером ложилась. И так по кругу. Не включала музыку – они всегда слушали вместе. Не готовила – зачем, если она одна. Не ходила в кино. Не встречалась с друзьями. Лерка пыталась вытащить её, но после нескольких попыток отстала.
Таня существовала, но не жила.
Родители Игоря звонили раз в неделю. Осторожно спрашивали, как дела. Таня отвечала односложно: "Нормально." Что ещё сказать? Что она умерла вместе с их сыном, просто тело почему-то продолжает функционировать?
Прошёл год. Потом второй. Таня переехала в другую квартиру – не могла больше находиться там, где каждый угол помнил Игоря. Сняла студию в другом районе, обезличенную, с мебелью от предыдущих жильцов. Работала, платила за квартиру, покупала еду. Жила, если это можно было назвать жизнью.
На третью годовщину его смерти Таня приехала на кладбище. Она стояла у могилы, держась за холодный гранит памятника – ноги подкашивались. Смотрела на фотографию – Игорь улыбался прямо в камеру, глаза прищурены от солнца, на заднем плане виднелось море. Это было из их поездки в Сочи, за год до диагноза. Он был таким молодым на этом снимке, загорелым, живым, с взъерошенными волосами от ветра.
"Прости меня", – прошептала она, и голос сорвался. Она опустилась на колени прямо в снег, не чувствуя холода. – "Прости, что я не смогла тебя спасти. Я так старалась, так боролась. Я отдала бы всё, что угодно, понимаешь? Всё. Только бы ты остался." Слова лились сами, сквозь рыдания. – "Прости, что продолжаю дышать, ходить, есть, а ты там, в этой холодной земле. Это несправедливо. Это неправильно. Я не знаю, как дальше. Я застряла, понимаешь? Не могу ни вперёд, ни назад."
Снег падал медленно, укрывая могилу белым покрывалом. И Тане показалось, что она слышит его голос: "Живи, дурочка. Просто живи."
Изменения начались неожиданно и с малого.
Лерка, которая не сдавалась все эти годы, позвонила очередной раз: "Тань, я записалась на йогу. Составишь компанию? Ну пожалуйста, мне одной страшно, там все такие гибкие будут, а я как колода."
Таня хотела отказаться. Но услышала себя говорящей: "Хорошо."
Йога оказалась тяжелее, чем она думала. Первое занятие она простояла в позе ребёнка, не в силах повторить за инструктором. Мышцы, отвыкшие от движения, болели. Но что-то внутри чуть-чуть сдвинулось. Самую малость.
Она стала ходить регулярно. Дважды в неделю, потом три раза. Тело начало меняться – появилась гибкость, сила. И вместе с телом что-то менялось внутри.
"Вы знаете, – сказала инструктор после занятия, миниатюрная женщина лет пятидесяти с седыми косами. – Йога – это не про растяжку. Это про то, чтобы научиться быть здесь и сейчас. Принимать то, что есть."
Принимать то, что есть. Таня прокручивала эти слова в голове всю дорогу домой.
Потом был разговор с матерью Игоря. Та позвонила в очередное воскресенье, и Таня, вместо дежурного "нормально", вдруг разрыдалась в трубку. Выплеснула всё – вину, боль, отчаяние, чувство, что предаёт его, продолжая жить.
"Танечка, – голос свекрови дрожал. – Милая моя. Ты ни в чём не виновата. Ты сделала всё, что могла. Больше, чем могла. Ты была с ним до конца. Ты любила его. И он знал это. Но жизнь продолжается. И Игорь хотел бы, чтобы ты жила. По-настоящему жила, а не просто существовала."
Это были слова, которые Таня нужно было услышать. Не от подруги, не от психолога (к которому она так и не пошла), а именно от матери Игоря. Разрешение на жизнь.
Весной Таня записалась на курсы итальянского языка. Просто так, без цели. Давно хотела выучить, но всё не было времени. Теперь время было.
На курсах она познакомилась с пёстрой компанией энтузиастов, каждый со своей историей и мечтой. Пенсионерка Людмила Ивановна, крашеная блондинка с яркой помадой, вязала на переменах и рассказывала про внуков в Риме: "Представляете, моя Машенька там замуж вышла за итальянца! Бьянко зовут. Я к ним в гости собираюсь, хочу хоть немного говорить научиться, а то стыдно – бабушка приедет, а двух слов связать не может!" Студент Артём, мечтающий учиться в Милане. Молодая мама Оля, которая хотела читать детям сказки на итальянском.
И Виктор.
Он сидел в дальнем углу класса, высокий мужчина лет сорока с проседью в тёмных волосах и усталыми глазами. На занятиях был сосредоточен, делал записи мелким убористым почерком. На переменах держался особняком, пил кофе из термоса, смотрел в окно.
Таня не думала о нём. Не думала ни о каких мужчинах вообще – эта часть её жизни закончилась вместе с Игорем.
Но однажды после занятия, когда все разошлись, а она осталась задать вопрос преподавателю про какое-то грамматическое правило, Виктор подошёл сам.
"Простите, подслушал нечаянно, – он говорил с лёгким акцентом, будто русский был не родным языком. – Вы спрашивали про passato prossimo. Могу объяснить, если не против. Я филолог, романские языки моя специализация."
Они вышли в коридор, присели на подоконник. Виктор объяснял про итальянские времена, рисовал схемы на полях её тетради. Говорил медленно, обстоятельно, как преподаватель, привыкший, что его слушают.
"Спасибо, – сказала Таня, когда всё стало понятно. – Вы правда здорово объясняете. Вы преподаёте?"
"Раньше преподавал, – что-то мелькнуло в его глазах. – В университете. Сейчас нет."
Она не стала спрашивать почему. У каждого свои причины, свои истории.
Но после этого они стали переговариваться на занятиях. Виктор помогал ей с домашкой, она делилась с ним хорошими переводческими словарями – оказалось, он тоже немного переводит. После курсов они иногда шли пить кофе в ближайшую кофейню.
Разговоры были ни о чём – о погоде, о занятиях, об Италии, в которой оба никогда не были, но мечтали побывать. Поверхностные, безопасные разговоры. И Тане было комфортно. Виктор не спрашивал лишнего, не лез в душу, не пытался флиртовать. Просто был рядом.
Однажды, когда они сидели в кофейне, и за окном шёл июньский дождь, Виктор вдруг сказал: "Знаете, я вижу, что вам больно. Не знаю, что случилось, но вижу. И я понимаю. Потому что мне тоже."
Таня подняла глаза от чашки.
"У меня умерла жена, – продолжил он, глядя на дождь за окном. – Четыре года назад. Автокатастрофа. Пьяный водитель. Мгновенно. Я был за рулём, мы ехали на дачу. Я выжил, она – нет."
Его рука, лежащая на столе, сжалась в кулак. – "Я год не мог водить после этого. Потом ещё год не мог работать – каждый раз, заходя в университет, я видел её. Мы там познакомились, я преподавал, она училась на филфаке. Я уволился. Переехал из квартиры, которую мы снимали. Пытался начать заново. Но это невозможно, правда? Начать заново. Можно только продолжить жить как-то."
Таня протянула руку через стол, накрыла его кулак своей ладонью.
"У меня муж умер, – выдохнула она. – Три с половиной года назад. Рак. Ему было двадцать девять."
Они сидели, держась за руки над столом, двое незнакомцев, связанных одним и тем же горем. И в этом было что-то освобождающее. Не нужно было объяснять, почему она иногда замолкает посреди предложения, уставившись в никуда. Не нужно было притворяться бодрой и справившейся, когда хотелось просто лежать и смотреть в потолок. Виктор понимал. Он сам иногда замирал с чашкой кофе в руках и смотрел в окно так, будто видел там что-то, чего не было. Он сам просыпался по ночам и сидел на кухне в темноте. Они не расспрашивали друг друга, не лезли с утешениями. Просто были рядом. Иногда молча касались плечами, иногда просто сидели каждый в своём молчании, и это было нормально. После курсов итальянского они продолжили встречаться. Гуляли по паркам, ходили в музеи, сидели в тихих кафе. Говорили обо всём – о книгах, которые любили, о фильмах, о жизни. Говорили и о тех, кого потеряли. Не постоянно, не зацикливаясь, но честно. Игорь и Анна (так звали жену Виктора) стали частью их разговоров. Не призраками, преследующими их, а памятью, которую они хранили.
"Знаешь, я боялась, – призналась Таня как-то, они сидели на скамейке в Парке Горького, август клонился к концу. – Боялась, что если впущу кого-то в свою жизнь, это будет предательством. По отношению к Игорю."
"Я тоже так думал, – Виктор сорвал травинку, крутил её в пальцах. – Первый год после смерти Ани я вообще на женщин не смотрел. Мне казалось кощунством даже мысль о ком-то другом. Потом понял – она не хотела бы, чтобы я остановил свою жизнь. Она любила жизнь. Любила меня. И хотела бы, чтобы я был счастлив."
"Игорь тоже так говорил, – Таня улыбнулась сквозь слёзы. – В последние дни. Говорил: 'Обещай, что будешь жить. Встретишь кого-нибудь, полюбишь. Не хорони себя вместе со мной'."
Виктор повернулся к ней, поднял руку, смахнул слезу с её щеки.
"Мы не предаём их память, – сказал он тихо. – Мы просто даём себе право продолжать."
Первый поцелуй случился в сентябре. Неловкий, со вкусом кофе и страха. Таня всё ждала, что почувствует вину, но не чувствовала. Чувствовала тепло, нежность, и что-то новое, осторожное, пробивающееся сквозь толщу боли.
Они не ринулись в омут с головой. Виктор не предлагал съехаться, не торопил. У него была однушка на окраине, у Тани – её студия. Они встречались несколько раз в неделю, оставались на ночь друг у друга, но не больше.
"Нам нужно время, – говорил Виктор. – Мы оба несём свой багаж. Тяжёлый. Нельзя просто взять и забыть."
И Таня была благодарна за эту медлительность. За то, что он понимал. За то, что не требовал от неё больше, чем она могла дать.
Родители встретили весть о новых отношениях по-разному. Мама Тани обрадовалась: "Наконец-то! Я так волновалась за тебя. Отец промолчал, потом сказал коротко: Главное, чтоб тебе с ним хорошо было."
С родителями Игоря было сложнее. Таня позвонила свекрови, сердце колотилось – а вдруг они не поймут, вдруг обидятся?
"Танечка, милая, – голос свекрови был мягким. – Мы очень рады за тебя. Правда. Ты заслуживаешь счастья. И Игорь заслуживает, чтобы ты была счастлива. Это не значит, что ты его забыла. Это значит, что ты живёшь."
Этот разговор окончательно освободил Таню от последних цепей вины.
Прошёл год. Потом второй. Таня и Виктор притёрлись друг к другу, научились жить вместе – сначала виделись чаще, потом Виктор переехал к ней, потом они сняли двушку на двоих.
Их любовь была другой. Не юношеской страстью, которая была у Тани с Игорем. Спокойной, зрелой, выстраданной. Они ценили каждый день вместе, потому что знали, как легко всё может оборваться.
Виктор вернулся к преподаванию – нашёл работу в небольшом языковом центре, преподавал итальянский и французский. Таня продолжала переводить, но теперь брала только те заказы, которые были интересны, а не просто ради денег.
Они путешествовали. Сначала по России, потом рискнули и поехали в Италию – ту самую, язык которой учили вместе. Две недели бродили по Риму, Флоренции, Венеции. Пили вино в маленьких тратториях, ели пасту и джелато, говорили по-итальянски с местными, смеялись над своими ошибками.
На Понте Веккьо во Флоренции, когда солнце садилось, окрашивая реку в золотой, Виктор вдруг сказал: "Знаешь, я думал, что всё кончено. Что после Ани я никогда никого не смогу полюбить. А потом встретил тебя. И понял, что сердце больше, чем мы думаем. Что в нём есть место и для прошлого, и для будущего. Для памяти и для новой любви."
Таня прижалась к нему, смотрела на закат.
"Я люблю тебя, – прошептала она. – И люблю Игоря. И это не противоречие. Это просто... жизнь."
Четыре года после смерти Игоря, в ноябре, Таня проснулась с тошнотой. Потом ещё раз. И ещё. Тест.