Василию исполнилось сорок лет. Он отметил этот юбилей в одиночестве, сидя на краю продавленной кровати в своей комнате в коммунальной квартире на окраине города, который когда-то мечтал покорить. Он купил себе маленький, липкий от дешевого крема кусок торта и одну свечку. Вставил ее, зажег, посмотрел на дрожащий огонек и задул. Дыма почти не было. Комната погрузилась обратно в полумрак, который здесь был постоянным жильцом, вне зависимости от времени суток. Пахло пылью, старостью и тлением.
Такой вот итог. Сорок лет. Целая жизнь. А выстроить ее в аккуратный ряд, как строят солдатиков успешные люди, не получилось. Все рассыпалось, как песок сквозь пальцы, оставив на ладонях лишь липкую, серую грязь.
Его жизнь не была чредой катастроф. Нет. Катастрофа — это ярко, это заметно. Его жизнь была тихим, медленным проваливанием. Как в трясину. Сначала ты просто стоишь в луже, потом понимаешь, что ноги засасывает, но кричать как-то неловко — ведь вокруг никого, да и шума много. А потом ты уже и не можешь крикнуть, потому что болотная жижа заполняет рот, и ты смиряешься, наблюдая, как мир над тобой становится все дальше и безразличнее.
Он родился в простой семье. Отец работал на заводе, мать была библиотекарем. Они любили его, но их любовь была окрашена тревогой. Мир вокруг менялся стремительно, рухнула одна страна, родилась другая, новая, дикая и полная возможностей. Родители Василия, люди советской закалки, смотрели на это с ужасом. Их главной установкой для сына было: «Держись, Васенька, за стабильное место. Главное — чтоб была крыша над головой и кусок хлеба».
Василий был тихим, застенчивым мальчиком. Он любил читать, увлекался историей. Но в школе это не ценилось. Ценились наглость, умение постоять за себя, быть в центре внимания. Василий был не из таких. Его дразнили, он отмалчивался, уходил в себя. Его мир был миром книжных баталий и вымышленных стран, а не жестоких школьных коридоров.
Первая крупная неудача случилась с ним в одиннадцатом классе. Он был влюблен в одноклассницу, Катю. Девочку с копной золотых волос и смеющимися глазами. Он писал ей стихи, которые так и не решился отдать. Однажды, он пригласил ее в кино. Катя посмотрела на него с легким удивлением, словно он был не учеником из параллельного класса, а внезапно заговорившим предметом мебели.
«Вася, ты что, — рассмеялась она, и в ее смехе не было злобы, было лишь искреннее недоумение. — Мы с Сергеем идем. В «Плазу». Ты же знаешь».
Сергей был капитаном школьной баскетбольной команды. Василий знал. Он кивнул, улыбнулся какой-то деревянной улыбкой и ушёл, чувствуя, как по его щекам ползут слëзы. Он плакал не из-за отказа, а из-за того, с какой легкостью его существование было проигнорировано, отброшено, как пустое место. Он был не участником битвы за любовь, а лишь статистом на чужом празднике жизни.
Тогда он впервые подумал: а что, если он просто не подходит для этого мира? Что-то в нем сломано, какая-то важная деталь, без которой нельзя выиграть в этой всеобщей гонке.
Он поступил в университет, на исторический факультет. Но и там все пошло не так. Мир требовал не знаний, а «компетенций», «гибких навыков», «сетей контактов». Однокурсники уже на первом курсе бегали на тренинги по личностному росту, подрабатывали в только что появившихся маркетинговых агентствах, строили планы по покорению Москвы. Василий же хотел изучать византийские хроники.
Именно тогда, в университетской столовой, за столиком, он впервые встретил Дмитрия.
Дмитрий был не похож ни на кого. Он был полным и некрасивым.
— Место свободно? — хрипло спросил Дмитрий, уже присаживаясь, не дожидаясь ответа. Он поставил на стол поднос с тарелкой серой каши и компотом. — Вижу, брат по несчастью. Тоже историю зачем-то учишь. Перспективно, ага.
Василий промолчал, не зная, что ответить.
— Не парься, — Дмитрий махнул ложкой. — Весь этот мир — большой фаст-фуд. Одни — сочные котлеты, их все хотят сожрать. Другие — как этот перец, сморщенный, никому не нужный, его в сторону откладывают. Мы с тобой, Вася (он почему-то сразу определил его имя), мы — этот перец. Осознай это, и жить станет проще. Понимание своей ненужности — великая вещь. Оно освобождает от иллюзий.
— А что делать? — тихо спросил Василий.
— Дожить, — отрезал Дмитрий, доедая кашу. — Просто дожить до конца, стараясь не обляпаться. А теперь извини, у меня лекция по политэкономии. Иду слушать, как нас готовят к тому, чтобы мы стали винтиками. Хотя винтик — это еще куда ни шло. Винтик смазывают. Мы, скорее, пыль, которую сдувают с этого винтика.
Он встал и ушел, его грузная фигура раскачивалась, рассекая толпу студентов. Василий долго сидел, глядя в пустоту. Он чувствовал, что только что получил самый важный урок в жизни, который не значился ни в одном учебном плане.
Университет он закончил, но это никого не интересовало. Начались поиски работы. Мечтал о музее, о научной работе. Но мест не было, а те, что были, занимали дети профессоров или те, у кого были «связи». Василий ходил по собеседованиям, и везде ему отказывали. «У вас нет опыта». «Вы слишком теоретик». «Нам нужны люди с другим бэкграундом».
Он видел, как его однокурсники, те самые, с «гибкими навыками», устраивались в пиар-агентства, банки, торговые компании. Они покупали первые машины, женились, ездили в отпуск за границу. Их жизнь была яркой лентой в соцсетях. Его жизнь была серым листом бумаги, на котором не было написано ничего.
Второй раз он столкнулся с Дмитрием спустя пять лет после окончания университета. Василий уже работал. Не там, где мечтал. Он устроился курьером в небольшую фирму по доставке документов. Это была унизительная, изматывающая работа.
Он зашел в маленький парк, чтобы передохнуть. На скамейке, согнувшись, сидел тот самый Дмитрий. Он почти не изменился, разве что выглядел еще более обтрепанным.
— Василий! — крикнул Дмитрий, узнав его. — Подходи, присядь. Раздели со мной мое одиночество.
Василий, уставший и подавленный, подосел.
— Что, брат историк, тоже в курьеры подался? — Дмитрий усмехнулся. Его глаза за стеклами очков были невероятно усталыми. — Я вот думаю, наша профессия — это такая аллегория. Мы развозим чужие мысли, чужие идеи, чужие документы. Мы — почтальоны призраков прошлого, которые сами никому не нужны.
— Я не могу найти другую работу, — честно признался Василий.
— А ее и нет, — философски заметил Дмитрий. — Ты думаешь, мир — это супермаркет, где на полках разложены «интересные работы»? Нет, Вася. Мир — это конвейер. И всем нужно, чтобы кто-то стоял у этого конвейера и закручивал одну и ту же гайку. А кому-то — мыл полы вокруг него. Все эти разговоры про «выбор профессии по душе» — для избранных. Для тех, кто родился в нужной семье или обладает нужной харизмой. Остальным предлагается «выбирать» между ролью гайки и ролью швабры. Ты выбрал быть шваброй? Поздравляю. А я, например, предпочел быть пылью, которую эта швабра стирает.
Он достал из кармана смятую пачку сигарет, предложил Василию, тот отказался.
— Я вот тут анализирую, — продолжил Дмитрий, выпуская струйку дыма. — Весь этот мир построен на конкуренции. Красивые лозунги: «Будь лучшим!», «Добивайся!», «Ты можешь все!». А теперь представь стадо антилоп. Все бегут. Но льву все равно нужно кого-то сожрать. Кто-то проиграет. Обязательно. И этот кто-то — не неудачник. Он просто проигравший. Система так устроена. Кто-то будет мыть сортиры. Кто-то будет ночевать на вокзале. Кто-то умрет в одиночестве. И все эти тренинги личностного роста — это такая магия для бедных. Они пытаются заклинаниями отогнать льва. Не помогает. Лев голоден. И он съест самого слабого.
— И что же делать? — снова задал свой глупый, вечный вопрос Василий.
— Ничего, — сказал Дмитрий. — Осознать, что ты — та самая антилопа. И бежать уже не от страха, а просто потому, что таков ритуал. А можно вообще лечь и ждать, пока лев придет. Как-то даже спокойнее. Я, например, сбежал. У меня там от бабушки квартира в Москве осталась. Двушка. Я в ней и тлю. Сижу, смотрю в окно. Работу бросил. Зачем? Чтобы в шестьдесят лет понять, что я так и проработал пылью? Нет уж.
Он вдруг посмотрел на Василия.
— А ты знаешь, я красивых девушек люблю. Лет восемнадцати-двадцати. Смотрю на них в метро, в парке. Они такие... совершенные. Как фарфоровые куклы. В них еще нет этой жизненной грязи, этой усталости. Они верят, что их ждет принц на белом мерседесе. А их жду я. То есть не я лично, а наша с тобой порода — неудачников. Кому-то же достанется блондинка из рекламы, а кому-то — одинокая старость с кошками и ощущением полной бессмысленности. Я просто принял, что я из второй категории.
Он встал, отряхнул брюки.
— Ну, я пошел. Мне надо... хотя нет, мне ничего не надо. Вот это и есть главная победа над системой. Когда тебе ничего не надо. Всего, Вася. Беги дальше. Может, тебе повезет, и ты станешь старшим курьером.
И он снова ушел, растворился в городской толпе, оставив Василия с чувством полной и окончательной правоты его слов.
Василий бежал. Он сменил несколько работ. Был администратором в круглосуточной прачечной, где среди ночи к нему приходили опустившиеся алкоголики и проститутки. Был грузчиком в мебельном магазине. Был охранником в ночную смену в заброшенном офисе. Каждая работа отнимала часть его души, прибавляя взамен лишь усталость и цинизм.
Он пытался строить отношения с женщинами. Но женщины, даже не самые молодые и красивые, чувствовали в нем запах неудачи. Они встречались, ходили в кино, но все заканчивалось быстро и бесславно. Ему было нечего им предложить. Ни денег, ни статуса, ни перспективы, ни уверенности в завтрашнем дне. Только свою тихую, никому не интересную любовь. Этого в мире конкуренции было недостаточно.
В тридцать пять лет он познакомился с женщиной по имени Ирина. Она была такой же уставшей и потрепанной жизнью, работала кассиром в супермаркете. Они сошлись, как два корабля, потерпевших крушение в безбрежном океане одиночества. Целый год Василий был почти счастлив. Они снимали маленькую комнату, вместе готовили ужины, смотрели старые фильмы. Может, можно быть счастливым и на обочине жизни?
Но однажды, вернувшись с работы, он обнаружил пустые вешалки и записку на столе: «Вася, прости. Я не могу. Я встречаюсь с другим. Он водитель фуры. У него есть своя квартира. Я устала бояться будущего».
Это был последний, смертельный удар. Василий перестал бороться. Он окончательно понял, что Дмитрий был прав. Он — та самая антилопа. Он проиграл.
Он устроился на работу — уборщиком в бизнес-центр. Это было идеальное место для него. Он стал невидимкой. Люди в дорогих костюмах, успешные, пахнущие деньгами и дорогим парфюмом, проходили мимо, не замечая его. Он мыл полы, чистил унитазы, выносил мусор. Его жизнь свелась к нескольким маршрутам: комната — работа — дешевый магазин — комната. Он перестал читать, перестал смотреть телевизор. Он просто существовал, как механизм, выполняющий свою функцию.
И вот, в один из таких бесконечных вечеров, когда он мыл пол в мужском туалете, он снова встретил Дмитрия.
Тот вошел, одетый в потертое пальто. Он выглядел ужасно: мешки под глазами, небрит, от него пахло дешевым портвейном и отчаянием.
— Василий! — радостно воскликнул Дмитрий, хотя в его глазах не было ни капли радости. — Какая встреча! В святая святых! В храме человеческих отходов!
— Что ты здесь делаешь? — удивился Василий, переставая водить шваброй.
— А я тут внизу, в баре, философствовал, — Пытался объясчить какому-то менеджеру среднего звена, что его галстук — это удавка, которую он надел на себя добровольно. Не оценил. Вызвали охрану. А я, пока они меня искали, сюда поднялся. И встретил тебя. Промывщика чаш унитаза. Знаешь, это глубокая метафора. Мы все в итоге приходим к тому, чтобы мыть дерьмо. Одни — свое, другие — чужое. Ты моешь чужое. Я утопаю в своем. Разница невелика.
Он прислонился к кафельной стене и смотрел на Василия с пьяной проницательностью.
— Я тут окончательно все понял, Вася. Мир — это аналог этого туалета. Красивые кабинки, блестящие краны, а суть — все то же дерьмо. И есть счастливчики, которые занимаются им по минимуму, а есть такие, как мы, кто вынужден в нем ковыряться. Конкуренция, говорили они... Будь первым, говорили они... А на самом деле, все просто: кто-то рождается с лопатой для дерьма, а кто-то — без. Все.
Он подошел к раковине, плеснул воды на лицо.
— Я свою квартиру продал. Знаешь, зачем? Чтобы до конца жизни пить и смотреть на красивых девушек в интернете. Это единственная доступная мне форма любви. Виртуальная и односторонняя. А когда деньги кончатся... Ну, ты понимаешь. Лев все равно придет. Зачем бежать?
— Ладно, я пойду. Меня тут, наверное, ищут. Нехорошо, когда пыль начинает разговаривать и высказывать крамольные мысли. Пыль должна быть тихой. Прощай, Василий. Доживай. И помни: твоя жизнь — это не трагедия. Трагедия — это когда у успешного человека лопается шина на «Порше». А наша жизнь — это статистика. Просто цифра в отчете. Никому не интересная и никого не волнующая.
Он вышел. Василий смотрел ему вслед, и в его душе что-то окончательно надломилось. Дмитрий был прав. Все было правдой. Ужасной, неприкрытой, голой правдой.
Прошло еще несколько лет. Василию исполнилось сорок. После того дня с тортом он просто продолжал ходить на работу. Дни сливались в одно серое пятно.
Однажды зимним вечером, возвращаясь с работы, он увидел на лавочке у своего дома знакомую фигуру. Дмитрий сидел, не двигаясь, запорошенный снегом. Он был в том же пальто, но теперь оно выглядело как тряпье. Рядом валялась пустая бутылка.
Василий подошел ближе. Дмитрий был мертв. Его лицо, покрытое инеем, выражало странное спокойствие. Ни боли, ни страха. Лишь пустота и легкая гримаса брезгливости, застывшая навсегда.
Василий стоял и смотрел на него. Он не чувствовал страха или горя. Лишь холодное, щемящее понимание. Дмитрий дошел до конца. Он выполнил свой план. Он просто дожил. И перестал.
Мимо проходили люди, торопясь по своим делам. Кто-то бросил беглый взгляд на скамейку, поморщился и ускорил шаг. Приехала скорая, потом полиция. Констатировали смерть от переохлаждения и алкогольного отравления. Никаких документов при нем не нашли. Просто еще один бомж. Ни имени, ни истории. Просто тело, которое нужно утилизировать.
Василий смотрел, как единственный человек, который понял его жизнь, уезжает в черном мешке в неизвестность. И он понял, что его черед настал.
Он просто перестал цепляться. Он продолжал ходить на работу, но делал это уже на автомате. Он почти перестал есть. Он просто ждал.
Через две недели после смерти Дмитрия, Василий, как обычно, мыл пол в коридоре. Была глубокая ночь. В здании никого, кроме него и ночного охранника, который дремал на первом этаже.
Василий почувствовал резкую боль в груди. Она была такой сильной, что он не мог вдохнуть. Он рухнул на только что вымытый пол. Он лежал и смотрел в потолок, на матовые плафоны люминесцентных ламп. Ему не было страшно. Было лишь холодно и одиноко.
Он видел всю свою жизнь, как быстро прокручиваемую киноленту. Школьные унижения, университетские надежды, отказы, усталость, Ирину, уходящую с чемоданом, Дмитрия на скамейке, покрытого снегом... И он понял, что Дмитрий был его единственным настоящим другом. Другом по несчастью.
Он умер через несколько минут. Охранник нашел его только утром.
Начальство было недовольно. Пришлось срочно искать нового уборщика. Коллеги, те несколько таких же невидимок, с которыми он иногда пересекался, пожали плечами. «Вот так вот, жил человек и нет человека». Никто не пришел на его похороны. Тело кремировали за счет государства, а прах развеяли где-то над городским кладбищем, вместе с прахом других никому не нужных людей.
Дмитрия и Василия не стало. Мир не заметил их исчезновения. Конвейер продолжал работать. Новые люди рождались, чтобы занять их места, у швабры, в очередях за бесплатным супом или в виртуальных мирах, где можно на час забыть о своей никчемности.
Они проиграли конкуренцию. Они были статистикой. И в этом не было ничьей вины. Так устроен мир. Для кого-то — блеск и успех, для кого-то — тихая, бесследная гибель в подъезде, на скамейке или на только что вымытом полу. И всем было абсолютно пофиг.