– Мам, не волнуйся, пожалуйста. Сейчас все объясню.
Я стояла на пороге собственной квартиры с сумкой в руках. Только вернулась из санатория. Три недели лечила спину и нервы. А теперь смотрела на дочь и не понимала, что происходит. Под окнами не было моей машины. Старенькой, но родной Оки. Той самой, которую купила на последние накопления пять лет назад.
– Где машина? – спросила я тихо.
Лена отвела глаза. Руки у нее затряслись.
– Мам, понимаешь... Сережа ее продал.
Я услышала эти слова, но не сразу поняла. Будто кто-то говорил на иностранном языке. Сережа – это ее муж. Мой зять. Тот самый, которого я приняла в семью как родного. Который называл меня мамой и целовал в щеку на каждый праздник.
– Что значит продал? – голос мой дрожал. – Как продал? Это же моя машина!
Лена заплакала. Села на табуретку в прихожей и закрыла лицо ладонями.
– У нас были долги, мама. Серьезные долги. Сережа взял кредит, и мы не могли платить. Нам грозили судом. Он сказал, что машина все равно просто стоит, что ты почти не ездишь...
Я опустилась на диван. Ноги подкосились. В ушах шумело. Три недели я была в санатории. Доверила квартиру дочери и зятю. Оставила ключи, попросила поливать цветы. А они продали мою машину. Мою собственность. Не спросив. Не позвонив.
– Когда? – только и смогла выдавить я.
– Две недели назад. Он нашел покупателя через интернет. Получил деньги и сразу отдал в банк.
Я закрыла глаза. Вспомнила, как покупала эту Оку. После смерти мужа осталась совсем одна. Пенсия маленькая, но я копила. Год копила. Отказывала себе во всем. Потому что хотела быть независимой. Ездить на дачу, к врачам, в магазин за покупками. Не просить у кого-то помощи.
Машина стала для меня символом свободы. Я водила ее аккуратно, берегла. Мыла сама по выходным. Меняла масло вовремя. Это был не просто металл и резина. Это была часть моей жизни.
– Мама, прости, – всхлипывала Лена. – Я не знала, что он так поступит. Он сказал мне уже после того, как все сделал.
– Ты знала? – переспросила я. – Когда узнала?
– Десять дней назад.
Значит, десять дней она молчала. Не позвонила. Не предупредила. Десять дней я спокойно ходила на процедуры, пила минеральную воду, радовалась, что спина перестала болеть. А в это время моя дочь скрывала от меня предательство близких.
– Лена, – сказала я медленно. – Ты понимаешь, что это преступление? Твой муж продал чужое имущество. Это не семейные конфликты, которые можно решить разговором. Это уголовная статья.
Дочь вскочила с табуретки.
– Мама, ты же не пойдешь в полицию! Это же Сережа! Отец твоих внуков!
Внуков. Да, у меня двое внуков. Мальчики десяти и семи лет. Я их обожаю. Каждое воскресенье они приходят ко мне, и я пеку им пирожки с капустой. Их любимые. Мы играем в настольные игры, смотрим мультики. Они называют меня бабуля и обнимают так крепко, что хочется плакать от счастья.
Но сейчас я смотрела на Лену и думала о другом. О том, что доверие в семье разрушено. О том, что мой зять посчитал возможным распоряжаться моей собственностью. О том, что дочь это скрывала.
– Где деньги? – спросила я.
– Он получил девяносто тысяч. Все ушло в банк на погашение долга.
Девяносто тысяч. Моя машина стоила больше. Намного больше. Я следила за ценами на авто, знала рынок. Оку в хорошем состоянии можно было продать за сто тридцать, может, за сто пятьдесят тысяч. Значит, зять не просто украл машину. Он еще и продал ее за бесценок. Быстро. Лишь бы избавиться и получить деньги.
– Позови его, – сказала я твердо.
– Мама, он на работе.
– Позвони ему. Пусть приедет. Сейчас.
Лена достала телефон дрожащими руками. Я слышала обрывки разговора. Сережа что-то спрашивал, она отвечала сбивчиво. Потом она положила трубку.
– Через час будет.
Я кивнула. Встала, прошла на кухню. Налила себе воды. Руки тряслись так сильно, что стакан стучал о край раковины. Села за стол. Тот самый стол, за которым мы всей семьей собирались на праздники. Где Сережа говорил тосты в мою честь. Где он клялся, что я для него как родная мать.
Лена села напротив.
– Мам, я понимаю, что ты чувствуешь. Но мы действительно были в безвыходной ситуации. Кредит взяли на лечение Димки. Помнишь, у него были проблемы с почками?
Помнила. Конечно помнила. Я тогда отдала им все, что было отложено. Тридцать тысяч. Все мои резервы на черный день. Отдала без разговоров, потому что внук важнее денег.
– Потом Сережа потерял работу, – продолжала Лена. – Четыре месяца не мог найти новую. Мы жили на мою зарплату, но ее не хватало. Проценты росли. Банк начал звонить, угрожать.
Я слушала и понимала. Понимала, что у них были трудности. Но это не оправдание. Они могли прийти ко мне. Попросить помощи. Объяснить ситуацию. Я бы что-то придумала. Взяла бы кредит сама. Или продала дачу. Но они не пришли. Они просто взяли мое и распорядились по своему усмотрению.
– А что делать если обманули родные? – спросила я тихо. – Что мне теперь делать, Лена?
Дочь заплакала снова.
– Прости нас, мама. Прости, пожалуйста.
Через час приехал Сережа. Вошел в квартиру, увидел меня на кухне. Лицо у него было виноватое, но в глазах я увидела что-то другое. Какую-то скрытую надежду, что все обойдется. Что я пойму, прощу, забуду.
– Здравствуй, мам, – сказал он негромко.
Я молчала. Смотрела на него и вспоминала. Вспоминала, как радовалась, когда Лена его привела знакомиться. Высокий, улыбчивый, с добрыми глазами. Вспоминала их свадьбу. Как он обещал беречь мою дочь. Вспоминала, как помогала им с ремонтом первой квартиры. Покупала обои, таскала мешки с цементом вместе с рабочими.
– Садись, – кивнула я на стул.
Он сел. Лена стояла у плиты, опершись о столешницу.
– Объясни мне, – начала я медленно, – как ты решился продать мою машину без моего согласия?
Сережа сглотнул.
– Мам, я понимаю, что поступил плохо. Но у нас не было выхода. Банк угрожал описью имущества. Мы могли потерять квартиру.
– Это не отвечает на мой вопрос, – перебила я. – Я спрашиваю, как ты решился. Ты же понимал, что это воровство?
Он побледнел.
– Я не воровал. Я взял в долг. Мы вернем тебе деньги. Обещаю.
– Взял в долг? – я усмехнулась горько. – Сережа, когда берут в долг, спрашивают разрешения. А ты продал мое имущество. Это называется кража. И даже если вы вернете деньги, машины-то уже нет.
– Мы купим тебе новую, – быстро сказал он. – Как только рассчитаемся с банком. Через год, может, полтора. Купим машину получше.
Я покачала головой.
– Через год. А пока что я буду ездить на маршрутках? Таскать сумки из магазина пешком? Отменить поездки на дачу, потому что мне шестьдесят четыре года, и в мои годы на автобусах с пересадками не наездишься?
Лена всхлипнула у плиты. Сережа молчал.
– Я пенсионер и автомобиль, – продолжала я, – это было для меня не роскошью, а необходимостью. Ты это понимал?
– Понимал, – тихо ответил он.
– Но тебе было все равно.
Он не ответил. Просто сидел и смотрел в стол. И тогда я поняла. Он не считал себя виноватым. В глубине души он был уверен, что поступил правильно. Что спасение его семьи важнее моих потребностей. Что раз я пожилая женщина, то могу и потерпеть. А они молодые, у них дети, у них жизнь впереди.
Это понимание было как удар под дых. Больнее, чем сама пропажа машины.
– Уходите, – сказала я.
Лена обернулась.
– Мама...
– Уходите оба. Мне нужно подумать.
Они ушли. Сережа первым, быстро, почти убежал. Лена медлила в прихожей.
– Мама, ты на нас не сердись, пожалуйста. Мы правда вернем деньги.
Я не ответила. Просто закрыла за ней дверь.
Остаток дня я провела в тишине. Сидела на кухне, пила чай, смотрела в окно. Думала о том, как защитить свое имущество. О том, что права пенсионеров в этой стране никто не ценит. Мы для всех обуза. Старье, которое должно радоваться, что о нем хоть как-то заботятся.
Вечером позвонила соседка Зинаида Петровна. Спросила, как санаторий, что подлечилась ли. Я рассказала ей все. Слова лились сами, я не могла остановиться.
– Надя, – сказала она серьезно, – ты должна идти в полицию. Иначе он будет считать, что все сошло с рук.
– Но это же семья, – возразила я слабо.
– Семья не имеет права красть. Запомни это. Отношения с зятем – это одно. А закон – другое. Он совершил преступление. И если ты это спустишь, он сделает еще что-нибудь. А Лена станет его соучастницей.
Я положила трубку и задумалась. Зинаида была права. Но могу ли я отправить отца своих внуков в тюрьму? Могу ли я разрушить их семью?
Три дня я не разговаривала с дочерью. Она звонила, писала сообщения. Я не отвечала. Мне нужно было разобраться в себе. Понять, что я чувствую на самом деле.
На четвертый день я поехала к юристу. Нашла бесплатную консультацию для пенсионеров при районной администрации. Молодая девушка выслушала меня внимательно.
– У вас есть все основания для обращения в полицию, – сказала она. – Статья сто пятьдесят девять Уголовного кодекса. Мошенничество. Ему грозит до двух лет.
– А если я не хочу его сажать? – спросила я. – Есть другие способы решения семейных проблем?
– Можете подать гражданский иск. Потребовать компенсацию через суд. Но это долго и не гарантирует результата, если у него нет денег.
Я вышла из администрации с тяжелым сердцем. Села на лавочку у подъезда. Смотрела, как играют дети во дворе. Думала о том, что мир изменился. Раньше такого не могло быть. Раньше родственники помогали друг другу, а не воровали.
Вечером пришла Лена. Я открыла дверь, но в квартиру ее не пустила.
– Мама, нам нужно поговорить.
– Говори здесь.
Она вздохнула.
– Я разговаривала с Сережей. Он готов написать расписку. Что вернет тебе сто тридцать тысяч. Мы будем отдавать по десять тысяч каждый месяц.
– Откуда у вас десять тысяч в месяц? – спросила я. – Ты же говорила, что денег нет даже на кредит.
– Будем экономить. Откажемся от каких-то трат.
Я посмотрела на дочь. На ее усталое лицо, красные от слез глаза. Поняла, что она страдает. Разрывается между мужем и матерью. И это тоже наказание для нее.
– Входи, – сказала я.
Мы сели на кухне. Я заварила чай. Достала печенье. Мы сидели молча какое-то время.
– Лена, – начала я тихо. – Я всю жизнь тебя растила одна. После смерти папы у нас не было никого. Я работала на двух работах, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Помнишь?
Она кивнула, не поднимая глаз.
– Я для тебя была и матерью, и отцом. Я учила тебя честности. Говорила, что доверие в семье – это самое важное. И вот теперь...
Голос мой сорвался. Лена взяла мою руку.
– Прости меня, мама. Я должна была сказать тебе сразу. Не скрывать. Это моя ошибка.
– Ты выбрала его, – сказала я просто. – Десять дней ты знала и не сказала. Это значит, что ты выбрала мужа, а не мать.
– Нет! – воскликнула она. – Я не выбирала! Я просто...
– Ты просто трусила, – закончила я за нее. – Боялась скандала. Хотела, чтобы все как-нибудь само рассосалось. Но так не бывает, Леночка. Так не бывает.
Мы просидели еще час. Говорили обо всем. О ее детстве, о моих надеждах, о том, какой она представляла свою семью. О том, что Сережа оказался не тем человеком, за которого она его принимала.
– Мам, – сказала она перед уходом. – Что ты решила? Пойдешь в полицию?
Я долго молчала. Потом ответила:
– Я еще не знаю.
Прошла неделя. Сережа принес расписку. Написанную от руки, с подписью и датой. Обещание вернуть сто тридцать тысяч рублей в течение тринадцати месяцев. Я взяла бумагу, прочитала, сложила пополам.
– Это не решает проблемы, – сказала я ему. – Деньги вернутся, а доверия нет.
– Я понимаю, – он смотрел в пол. – Я больше никогда так не поступлю.
– Ты не поступишь, потому что больше не будешь иметь доступа к моему имуществу, – ответила я жестко. – Ключей от квартиры у вас больше нет. Доверенностей никаких. Ничего.
Он кивнул и ушел.
Внуки приходили каждое воскресенье, как обычно. Я пекла им пирожки, мы играли и смеялись. Но с Сережей я больше не разговаривала. Он приводил детей и уходил. Забирал их и уходил. Молча.
Лена пыталась наладить отношения. Звонила каждый день, приходила с продуктами, помогала по дому. Я не отталкивала ее, но и не была прежней. Что-то внутри меня сломалось. И это чувство предательства близких никуда не девалось.
Через три месяца они принесли первые десять тысяч. Сережа протянул мне конверт, не глядя в глаза.
– Вот, – сказал он. – Как обещали.
Я взяла деньги, положила на стол.
– Еще сто двадцать тысяч.
Он ушел. Лена осталась.
– Мама, – спросила она осторожно, – ты когда-нибудь его простишь?
Я посмотрела на дочь. На ее умоляющие глаза. Подумала о том, что прощение – это не просто слова. Это чувство, которое должно прийти само. Или не прийти.
– Не знаю, Леночка, – ответила я честно. – Честное слово, не знаю. Может быть, со временем. Но сейчас... Сейчас я просто живу дальше.
Прошло еще несколько месяцев. Деньги приходили исправно. Я откладывала их в банку на кухне. Думала, что куплю на них новую машину. Или нет, может, съезжу к морю. Давно мечтала побывать в Крыму.
Однажды вечером позвонила Лена. Голос у нее был странный, взволнованный.
– Мама, можно к тебе приехать? Мне нужно поговорить.
– Приезжай.
Она появилась через полчаса. Села на кухне, долго молчала. Потом выпалила:
– Я ухожу от Сережи.
Я замерла с чашкой в руке.
– Почему?
– Потому что не могу больше жить с человеком, который способен на такое. Я все эти месяцы думала. И поняла, что если он смог обокрасть тебя, он способен на что угодно. Я не доверяю ему. И не смогу доверять никогда.
Слезы потекли по ее щекам.
– Я виню себя, мама. Виню, что не остановила его. Что промолчала десять дней. Что поставила его интересы выше твоих. Прости меня, пожалуйста.
Я обняла дочь. Гладила ее по волосам, как в детстве. И чувствовала, как внутри меня что-то оттаивает. Не прощение еще. Но начало пути к нему.
– Леночка, – прошептала я. – Ты не должна разрушать семью из-за меня.
– Я не из-за тебя, – ответила она, отстраняясь. – Я из-за себя. Потому что поняла: с таким человеком у меня нет будущего.
Мы просидели всю ночь на кухне. Говорили о ее планах, о детях, о том, как она будет жить дальше. Я обещала помочь. Поддержать. Быть рядом.
Утром, когда Лена собиралась уходить, я спросила:
– А что будет с деньгами? С теми, что вы должны вернуть?
Она пожала плечами.
– Я буду отдавать свою часть. Половину. По пять тысяч. Сколько смогу.
Я кивнула. Проводила ее до двери. И когда дочь уже вышла на лестничную площадку, окликнула ее:
– Лена.
Она обернулась.
– Я не хочу этих денег, – сказала я твердо. – Заберите их. Снимите квартиру, устройте жизнь детям. А мне машина больше не нужна. Знаешь, я тут подумала... У меня есть ноги, есть автобусы. И соседка Зинаида, у которой свой автомобиль. Мы договорились: она возит меня на дачу, а я ей за это варю варенье. Нормальный обмен.
Лена смотрела на меня широко открытыми глазами.
– Но мама...
– Никаких "но", – перебила я. – Просто приходите с внуками каждое воскресенье. И будь честной. Всегда. Со мной, с детьми, с собой. Вот и вся плата.
Дочь бросилась мне на шею. Мы стояли в обнимку на пороге, и я чувствовала, как по моим щекам тоже текут слезы.
Может быть, это не было правильным решением. Может быть, мне следовало настаивать на возврате денег. Или идти в полицию, как советовала Зинаида. Но я выбрала свой путь. Путь, который казался мне верным.
Потому что семья – это не только доверие и честность. Это еще и умение прощать. Не забывать, нет. Но прощать. И двигаться дальше.
Сережа ушел из нашей жизни. Лена подала на развод. Внуки переехали ко мне на время, пока она искала жилье. Я снова пекла пирожки каждый день, помогала с уроками, читала на ночь сказки.
Машины у меня так и не появилось. Но появилось что-то другое. Спокойствие. Понимание, что я сделала правильный выбор. Что разорвала круг лжи и предательства. И что моя дочь, наконец, стала взрослой. Научилась отвечать за свои поступки.
Однажды вечером, когда внуки уже спали, мы с Леной сидели на кухне. Пили чай с моим домашним вареньем.
– Мам, – сказала она тихо. – Ты знаешь, я тебе так благодарна.
– За что? – удивилась я.
– За то, что не сломалась. Не озлобилась. За то, что показала мне, как надо жить. С достоинством.
Я улыбнулась.
– Леночка, жизнь длинная. В ней бывает всякое. И предательство близких тоже. Главное – не потерять себя. Остаться человеком.
Она кивнула. Потянулась через стол и сжала мою руку.
– Я постараюсь, – пообещала она. – Обязательно постараюсь.
И я поверила ей. Потому что, несмотря на все, что произошло, она осталась моей дочерью. А я – ее матерью. И это значило больше, чем любая машина в мире.