Дождь барабанил по подоконнику, выстукивая тот же ритм, что и капли из неисправного крана на кухне. Этот дуэт длился уже год, с того самого дня, когда Макс перестал приходить. Алексей стоял у окна, глядя на размытые огни ночного города, и ждал. Ждал скрипа двери, знакомого похлопывания по плечу и фразы: «Ну что, старик, как выживаешь?»
Они дружили с института. Прошли вместе через первую неудачную работу, первую пьянку, первую серьезную любовь Алексея – Марину. Макс был его тылом, его братом, его второй половинкой, которая всегда знала, что сказать. Именно Макс втолковывал ему полгода, что Марина – его шанс, и что нельзя так тупить. Именно Макс уговорил его сделать предложение. Именно Макс был его шафером на свадьбе.
А потом – тот злополучный пикник, поездка за город, пьяный водитель в встречной полосе. Авария. Марина отделалась ушибами. Алексей – сотрясением и сломанной рукой. А Макс… Макс, сидевший на месте пассажира, погиб.
По крайней мере, так Алексей это помнил.
Год. Целый год он носил в себе эту пустоту, эту черную дыру, в которую провалилось все самое светлое. Он функционировал на автопилоте: работа, дом, редкие, тягостные разговоры с Мариной. Она держалась, терпела его молчаливую скорбь, его уход в себя. Иногда он ловил на себе ее взгляд – странный, усталый, полный чего-то, что он боялся расшифровать.
В тот вечер дождь усиливался. Алексей потянулся за пачкой сигарет в кармане куртки и вытащил вместе с ней смятый конверт. Он пролежал там с утра, после визита к новому психотерапевту, доктору Петровой. Он так и не открыл его. Врач настаивала: «Прочтите дома, в спокойной обстановке. Это важно».
Пальцы дрожали, когда он разрывал бумагу. Внутри лежала стопка листов – копии его же старых медицинских карт из разных учреждений. И сопроводительное письмо.
«Уважаемый Алексей, в соответствии с нашей беседой и после запроса вашего предыдущего лечащего врача, высылаю обобщенную историю болезни. Как мы и обсуждали, иногда психика создает сложные и реалистичные конструкции, чтобы защитить сознание от непереносимой травмы. В вашем случае, после аварии десять лет назад, в которой вы ехали с вашей невестой Мариной, ваш мозг сформировал компаньона, который взял на себя роль «козла отпущения» в травмирующем воспоминании. Человека по имени Макс никогда не существовало. Он был плодом вашего воображения, механизмом, позволившим вам выжить, переложив вину и боль на несуществующую личность. Вы были за рулем в ту ночь. Вы один выжили в той аварии. Марина знает об этом с самого начала».
Листы выскользнули из его пальцев и бесшумно упали на пол. Звон в ушах заглушил даже шум дождя. Комната поплыла. Макс. Его улыбка. Его советы. Его похлопывания по плечу. Его вымышленные похороны, на которые Алексей, оказывается, не ходил, потому что хоронить было некого. Все это было фантомом, миражом, тенью, отбрасываемой его сломанным мозгом.
«Ты опять к нему ходишь?» – раздался сзади тихий голос.
Он обернулся. В дверях стояла Марина. В своем потертом халате, с чашкой чая в руках, она выглядела невероятно старой и уставшей. Не от лет, а от этой десятилетней лжи, в которой он заставил ее жить.
«К кому?» – выдавил он, и голос его прозвучал хрипло и глухо.
«К Максу. Стоишь у окна и разговариваешь с ним. Я же вижу».
Он поднял с пола листы и протянул ей. Она медленно поставила чашку на комод, взяла бумаги и начала читать. Ее лицо не изменилось. Ни капли удивления. Только горькая, бесконечная усталость.
«Ты… знала?» – спросил он, и слова показались ему чужими.
«Все десять лет, Леша. С того момента, как ты очнулся в больнице и впервые спросил меня: «А где Макс?». Врачи тогда все объяснили. Сказали, что твой разум не справился. Что ты был за рулем. Что ты… винил себя. И придумал друга, который взял твою вину на себя».
Он смотрел на нее, не веря. Десять лет. Тысячи дней. Бесчисленные разы, когда он «советовался с Максом», «пересказывал его шутки», «жаловался на него». Она все это терпела. Жила с призраком, которого видел только он.
«Почему?..» – его голос сорвался. – «Почему ты не сказала? Почему не остановила этот цирк?»
Марина медленно подняла на него глаза. В них не было ни злобы, ни упрека. Только та самая пустота, которую он носил в себе, но в его случае она была заполнена фантомом, а в ее – реальностью.
«А что я должна была сказать, Алексей? «Дорогой, твоего лучшего друга не существует, это ты сам разбил нас обоих в ту ночь»? Ты был на грани. Врачи говорили, что разрушение этой иллюзии может сломать тебя окончательно. А я… я любила тебя. Любила того парня, который был до аварии. И надеялась, что он однажды вернется».
Она говорила спокойно, но каждое слово било под дых, тяжелее любого кулака.
«Так все эти годы… наши ссоры из-за того, что я «провожу слишком много времени с Максом»… твои упреки, что я ставлю его мнение выше твоего… Это все было…»
«Игрой с твоим воображением? Да, Алексей. Я десять лет ревновала тебя к призраку. Я боролась за место в твоей жизни с фантомом, которого ты создал, чтобы не видеть меня. Настоящую меня. Ту, что сидела рядом с тобой в той машине. Ту, что осталась жива, но потеряла того, кого любила. Ты был здесь, физически. Но твой разум, твое сердце – они были там, в вымышленном мире, где существовал Макс, который взял на себя твою боль».
Он отшатнулся от нее, прислонившись к холодному стеклу. Весь его мир, все его воспоминания, все опоры – рассыпались в прах. Он был не скорбящим другом. Он был водителем, который чуть не убил свою невесту. Он был сумасшедшим, который десять лет разговаривал с воздухом. Он был эгоистом, который заставил жену жить в кошмаре.
«Я… я не знал», – прошептал он.
«Ты и не хотел знать, Леша, – голос Марины дрогнул. – Твоему сознанию было так удобнее. Гораздо проще горевать о вымышленном друге, чем встретиться лицом к лицу с тем, что ты натворил. Со мной. С нашей жизнью, которая остановилась в ту ночь».
Она повернулась и вышла из комнаты. Ее уход был тише, чем падение медицинских листов на пол. И гораздо громче.
Алексей остался один. Наследник пустоты. Фантом Макса исчез, унесенный холодным ветром правды. И он остался наедине с настоящим опустошением. Не с вымышленной утратой, а с реальной – утратой десяти лет жизни, доверия жены, и, что самое страшное, самого себя.
Он подошел к стене, где висела их с Мариной свадебная фотография. Он улыбался на ней, а сзади, сделав рожки, якобы стоял Макс. Теперь он понимал, почему лицо Марины на том снимке было таким напряженным, а улыбка – вымученной. Она улыбалась в объектив, за спиной у которого стоял ее муж и его невидимый, но всегда присутствующий друг.
Он снял фотографию со стены и положил ее лицом вниз на полку. Первый шаг. Бесконечно маленький, в бесконечно долгом пути.
На следующее утро он заварил два кофе. Поставил одну чашку перед Мариной на кухонный стол. Она смотрела на него с немым вопросом.
«Макса больше нет», – сказал он тихо. – «Я… я даже не знаю, с чего начать. Но я хочу попробовать. Если ты еще готова меня слушать».
Она не ответила. Просто взяла свою чашку. Ее пальцы слегка дрожали.
«Я помню, как мы выбирали обои для этой кухни», – начал он, и голос его звучал непривычно хрипло от долгого неупотребления в настоящем, а не в вымышленном диалоге. – «Ты хотела оливковые, а я настаивал на салатовых. Мы поссорились».
Он сделал паузу, собираясь с мыслями, отучая себя от внутреннего диалога с тем, кого не существовало.
«И в итоге мы купили бежевые. Компромисс. Без… без чьей-либо помощи».
Марина медленно подняла на него глаза. Впервые за много лет он увидел в них не усталость и не боль, а слабый, едва различимый проблеск чего-то похожего на надежду.
«Они были не бежевые, а цвета «кофе с молоком», – поправила она так же тихо. – И ты все равно был недоволен. Говорил, что слишком скучно».
«Я и сейчас так думаю», – сказал он, и в уголке его рта дрогнула мышца, пытаясь сложиться во что-то, отдаленно напоминающее улыбку.
Это был не прорыв. Это была не магическая исцеляющая сцена. Это была первая, робкая попытка двух истощенных людей, один из которых только что потерял фундамент своего мира, а второй десять лет тащил на себе двойной груз реальности и вымысла, начать строить что-то новое на руинах старого.
Алексей понимал, что ему предстоит долгий и мучительный путь. Ему нужно было заново научиться жить без костыля в виде воображаемого друга. Ему нужно было выстроить заново все свои социальные связи, которые все эти годы были опосредованы несуществующим Максом. Коллеги, которые терпели его «чудачество», родственники, которые жалели Марину. Но самое главное – ему нужно было выстроить отношения с женой. Узнать ее заново. Увидеть в ней не тень, молчаливо следующую за его безумием, а живую женщину, которая, как и он, была жертвой той аварии, просто с иными, невидимыми шрамами.
Он был наследником пустоты, оставшейся после исчезнувшего фантома. Но в этой пустоте, как ни парадоксально, появился шанс. Шанс заполнить ее чем-то настоящим. Чем-то тяжелым, болезненным, но реальным. Он посмотрел на Марину, на ее руки, сжимающие чашку, на седые пряди в ее волосах, которых он раньше не замечал, и понял, что эта реальность, какая бы горькая она ни была, единственное, что у него осталось. И, возможно, единственное, что имело ценность.
Пустота была ужасна. Но она была его. И впервые за долгие годы он чувствовал не боль от потери, а леденящий ужас и странное, щемящее чувство свободы. Свободы от иллюзий. Теперь ему предстояло научиться в ней дышать.