— Ну что, Олег, всё стружку строгаешь? Не надоело? — голос Николая Петровича, гулкий и уверенный, заполнил небольшую, но уютную кухню. Он сидел за столом, расставив локти, словно утверждаясь в пространстве, и смотрел на зятя с плохо скрываемым пренебрежением.
Катя, ставившая на стол чашки, замерла на мгновение, спиной ощущая, как напрягся её муж. Олег, который до этого с улыбкой рассказывал о новом интересном заказе, сник. Улыбка сползла с его лица, оставив после себя усталое и немного растерянное выражение.
— Пап, это не стружка, это моя работа, — тихо ответил он, глядя в свою тарелку.
— Работа… — протянул свёкор, отхлебывая чай. — Работой я называю то, что на заводе, в конструкторском бюро. Чертежи, расчёты, ответственность. А это… хобби. Мужское рукоделие.
Зинаида Ивановна, его жена, тут же вмешалась, облекая ту же мысль в более мягкую, «заботливую» форму.
— Коля, ну что ты начинаешь. Мы же просто волнуемся. Олежек, сынок, мы же тебе добра желаем. Нестабильно всё это. Сегодня есть заказы, а завтра? Ты же мужчина, глава семьи. О Катюше подумать надо.
Катя развернулась, поставив на стол вазочку с печеньем. Она посмотрела на свекровь, на её поджатые губы и полные искреннего, как ей казалось, беспокойства глаза. Но Катя давно научилась видеть за этой заботой стальную волю и желание всё контролировать.
— Зинаида Ивановна, у нас всё хорошо, — ровным тоном произнесла она. — Заказов у Олега на три месяца вперёд. Мы не голодаем и вполне можем себя обеспечить.
— Сегодня на три, а завтра… — начала было свекровь, но Николай Петрович её перебил.
— Дело не в деньгах, Катя! Дело в статусе, в положении. Он с его головой, с его образованием мог бы уже отделом руководить! А он что? Пыль глотает в своей мастерской. У Сокольских сын, Игорь, помнишь, Зин? В банке каком-то большой начальник. Машину новую взял, родителям дачу отстроил. Вот это я понимаю — сын! А наш…
Олег вскочил из-за стола так резко, что стул позади него качнулся.
— Хватит! — его голос сорвался. — Я не буду это слушать. Если вам так нравится Игорь, усыновите его!
Он вышел из кухни, и через мгновение хлопнула входная дверь. Наступила оглушительная тишина. Николай Петрович сидел багровый, сжав кулаки. Зинаида Ивановна прижала руки к груди, её глаза наполнились слезами.
— Вот… довела ты его, Катя, — прошептала она. — Потакаешь его прихотям, вот он и распустился. Совсем родителей уважать перестал.
Катя посмотрела на них. На этого большого, властного мужчину, который мерил успех сына исключительно своими лекалами, и на его жену, которая вторила ему во всём, маскируя давление под материнскую любовь. Внутри у неё всё кипело, но внешне она оставалась спокойной. Это был не первый такой разговор, но, кажется, последний.
Она помнила Олега три года назад. Он работал инженером в крупной компании, той самой, куда его пристроил отец. Приходил домой поздно, серый, с потухшими глазами. Он ненавидел свою работу — бесконечные отчёты, подковёрные интриги, бессмысленные совещания. Он угасал на глазах. Дерево было его страстью с детства. Ещё мальчишкой он вырезал из поленьев фигурки, потом, уже будучи студентом, мастерил табуретки, полки. У него были золотые руки и чувство материала, которое нельзя было развить никаким образованием.
Решение уйти с завода далось ему тяжело. Он боялся разочаровать отца, боялся неизвестности. Катя тогда поддержала его без колебаний. Они продали её доставшуюся от бабушки «однушку» на окраине, чтобы купить оборудование и арендовать небольшое помещение под мастерскую. Первые полгода было очень трудно, они жили на её зарплату скромного бухгалтера, считая каждую копейку. Олег работал по двенадцать часов в сутки, но глаза его горели. Он ожил. Он создавал удивительные вещи: кухонные гарнитуры из массива дуба, которые выглядели так, будто их делали старые итальянские мастера, детские кроватки в виде сказочных кораблей, резные шкафы. Постепенно пошли заказы, сработало «сарафанное радио». Олег стал известен в узких кругах как мастер, способный воплотить любую идею.
Но для его родителей это было падением. Сына-инженера они потеряли, а сына-столяра принять не могли. Каждый их визит превращался в пытку. Они не замечали красоты его работ, не радовались его успехам. Они видели только «стружку», «пыль» и «нестабильность». Они обесценивали всё, что было дорого ему и Кате. И с каждым разом их напор становился всё сильнее.
Олег вернулся через час. Молча прошел в комнату. Катя нашла его сидящим на кровати и смотрящим в одну точку.
— Ты как? — тихо спросила она, присев рядом.
— Нормально, — глухо ответил он. — Просто устал. Я устал от того, что для них я всегда буду разочарованием. Что бы я ни сделал.
— Ты не разочарование, — твёрдо сказала Катя, взяв его за руку. — Ты самый талантливый и сильный человек, которого я знаю. И ты сделал правильный выбор.
Он посмотрел на неё, и в его глазах стояла такая боль, что у Кати сжалось сердце.
— Иногда мне кажется, что они правы. Что я эгоист. Что я подвёл тебя. Ты заслуживаешь большего, чем муж, который ковыряется в деревяшках.
— Не говори глупостей, — она обняла его. — Я заслуживаю быть с любимым и счастливым человеком. И я с ним. А всё остальное — это просто шум. Мы справимся.
Через несколько дней позвонила Зинаида Ивановна. Голос у неё был медовый, полный раскаяния.
— Катюша, деточка, ну вы простите нас, стариков. Погорячились. Отец очень переживает, давление подскочило. Мы же как лучше хотим. Приезжайте в воскресенье на дачу. Шашлыки сделаем, посидим по-семейному. Олежек ведь любит шашлык.
Катя почувствовала ловушку. Это был их обычный приём: сначала атака, потом — мнимое перемирие с обязательным «приезжайте к нам». На своей территории они чувствовали себя ещё увереннее.
— Мы подумаем, Зинаида Ивановна, — уклончиво ответила Катя.
Вечером она рассказала об этом Олегу. Он помрачнел.
— Не хочу я никуда ехать. Опять начнётся всё сначала.
— Я знаю. Но если мы не поедем, они скажут, что мы их игнорируем, и обидятся ещё больше. Может, съездим, но ненадолго? Просто чтобы показать, что мы не держим зла.
Олег с сомнением согласился.
Воскресенье выдалось солнечным. Дача родителей встретила их запахом дыма от мангала и демонстративным радушием. Николай Петрович, казалось, и впрямь был настроен миролюбиво. Он даже похвалил Олега за то, как тот разжёг угли, и доверил ему жарить мясо. Катя на мгновение расслабилась: а вдруг и правда всё обойдётся?
Но идиллия длилась недолго. За столом, когда все уже поели и расслабились, Николай Петрович как бы невзначай завёл разговор.
— Тут на нашем заводе реорганизация. Новое направление открывают, импортное оборудование закупили. Нужны толковые ребята с инженерным образованием. Я поговорил с начальством, с Семён Семёнычем… Он тебя помнит, Олег. Готов взять тебя ведущим инженером. Сразу. Зарплата хорошая, соцпакет, перспективы.
Олег замер с шампуром в руке. Катя увидела, как его лицо снова становится серым, как в те дни, когда он работал на этом заводе.
— Пап, я же сказал, я не вернусь туда, — тихо, но отчётливо произнёс он.
— Да ты не понял! — вскинулся отец, теряя напускное благодушие. — Это не та же работа! Это шанс! Единственный шанс вернуться к нормальной жизни! Я договорился, я унижался, просил за тебя, а ты нос воротишь?
— Я не просил тебя ни о чём договариваться, — голос Олега зазвенел. — У меня есть нормальная жизнь. Та, которая мне нравится.
— Нравится ему! — взревел Николай Петрович. — В грязи ковыряться ему нравится! Ты о будущем подумал? О детях? Чем ты их кормить будешь, своими щепками? Катя, ты скажи ему! Ты же умная женщина! Неужели ты не понимаешь, что он губит и свою жизнь, и твою?
Все взгляды устремились на Катю. Зинаида Ивановна смотрела с мольбой, Николай Петрович — с требованием, Олег — с отчаянием и надеждой. Он ждал, что она его поддержит. Родители ждали, что она, как «умная женщина», наконец-то встанет на их сторону и поможет «вправить мозги» их непутёвому сыну.
И Катя поняла, что больше не может и не хочет играть в эти игры. Хватит полумер, хватит попыток сгладить углы.
Она медленно встала, положив салфетку на стол. Её сердце колотилось, но голос звучал на удивление спокойно и твёрдо.
— А что тут говорить? — начала она, глядя прямо в глаза свёкру. — Олег свой выбор сделал. И я этот выбор уважаю и поддерживаю. Потому что я люблю его и хочу, чтобы он был счастлив. А счастлив он именно там, в своей мастерской, а не в вашем конструкторском бюро, которое он ненавидит.
— Да что ты понимаешь! — взорвался Николай Петрович. — Молодая, глупая! Романтики захотелось? Жизни не знаешь!
— Жизни не знаете вы, — так же спокойно продолжила Катя. — Если думаете, что она измеряется только должностями и окладами. Вы не видите, каким он стал. Вы не видите, что он создаёт невероятные вещи. Вы приходите в наш дом и приносите с собой только критику и разочарование. Вы отравляете ему жизнь своим вечным недовольством.
— Мы родители! Мы имеем право! — выкрикнула Зинаида Ивановна, её лицо исказилось от обиды.
И тут Катя произнесла то, что так долго зрело у неё внутри. Она посмотрела сначала на свекровь, потом на свёкра, и чеканя каждое слово, сказала:
— В нашем доме вы — гости, а не судьи. И решать вы тут ничего не будете. Ни какую работу выбирать моему мужу, ни как нам жить. Если вы хотите приходить к нам в гости — добро пожаловать. Но только с добром. Без упрёков, без сравнений и без непрошеных советов. Если вы на это не способны, значит, мы будем видеться реже. Или не видеться совсем. Это наш дом и наши правила.
Она замолчала. В наступившей тишине было слышно, как трещат угли в мангале. Лицо Николая Петровича стало каменно-непроницаемым. Зинаида Ивановна беззвучно плакала, закрыв лицо руками.
Олег смотрел на Катю во все глаза. Он видел в ней не просто жену, а настоящего бойца, своего единственного и самого верного союзника. Он медленно встал и подошёл к ней, взяв её за руку. Его пожатие было крепким и благодарным.
— Мы, пожалуй, поедем, — сказал он, обращаясь к застывшим родителям. — Катя всё сказала. Подумайте над её словами.
Они уезжали в полном молчании. Уже отъехав на приличное расстояние от дачи, Олег остановил машину на обочине, повернулся к Кате и просто обнял её. Крепко, до хруста в костях.
— Спасибо, — прошептал он ей в волосы. — Спасибо тебе. Я бы… я бы один не смог.
— Мы вместе, — ответила она, чувствуя, как уходит напряжение последних месяцев. — Поэтому и смогли.
В ту ночь они долго не спали. Они не праздновали победу, нет. Было горько от того, что пришлось дойти до такого ультиматума с самыми, казалось бы, близкими людьми. Но вместе с горечью пришло и облегчение. Словно они наконец вырвали из своего дома ядовитый сорняк, который долго мешал им дышать.
Родители не звонили неделю. Потом вторую. Олег переживал, хоть и не показывал вида. Катя тоже чувствовала себя неуютно, но знала, что поступила правильно. Это была необходимая хирургическая мера.
Через месяц, в субботу утром, когда Олег уехал за материалами, в дверь позвонили. На пороге стояла Зинаида Ивановна. Одна. Она выглядела постаревшей и какой-то сдувшейся. В руках она держала небольшую сумку.
— Здравствуй, Катя, — тихо сказала она, не глядя в глаза. — Я тут… пирожков с капустой напекла. Возьмёшь?
Катя на мгновение растерялась. Это было так не похоже на прежнюю Зинаиду Ивановну. Никакой властности, никакого напора.
— Здравствуйте. Проходите, — сказала она, открывая дверь шире.
Свекровь нерешительно вошла в прихожую.
— Да я ненадолго. Я просто… Отец твой упёрся, он не признает, что неправ. Никогда. А я… Я вижу, как Олег… как ему плохо без нас. И нам без него. Может, я не всё понимаю в ваших этих… работах. Но он мой сын. Я просто хочу, чтобы он был. В моей жизни.
Она говорила сбивчиво, путано, но Катя впервые за долгое время услышала в её голосе не манипуляцию, а настоящую боль и страх.
Она взяла сумку из рук свекрови.
— Спасибо за пирожки. Чай будете?
Зинаида Ивановна подняла на неё заплаканные глаза и слабо кивнула.
Это не было примирением. Это не было началом новой безоблачной дружбы. Николай Петрович так и не позвонил. Но это был крошечный, едва заметный шаг. Шаг на чужую, теперь уже чётко очерченную территорию, куда можно было войти, только постучавшись и получив разрешение. И Катя знала, что они с Олегом отстояли нечто большее, чем его право выбирать профессию. Они отстояли право на свою собственную, отдельную жизнь.