Тёплый вечер расплескался серебром по стеклам. Кажется, таких давно не было: чтобы настежь окна — и прохлада, и запах липы, и не гудит телевизор, а в доме ходят на цыпочках, переживая незримое волнение.
Я сбивчиво поправляла платье — то слишком нарядно, то вдруг кажется, что слишком просто для такого случая: у Валентины Петровны, свекрови моей, — юбилей.
- Ну что, Ирина, ты готова? — спросил Андрей, муж мой, меряя коридор шагами. Он всегда нервничает перед такими днями. Питается какими-то ожиданиями: будто сейчас случится не праздник, а контрольная по семейной жизни.
- Платье мне не идёт… — буркнула я вместо ответа.
- Ты потрясающая, — привычное и усталое, сказанное на бегу. Раньше я ловила в нем тепло, сейчас — оттенок раздражения. Поймала себя: ищу подтверждения в малейших деталях.
В зале гудят голоса, пахнет пирогом и огурцами, сервировкой занялась соседка-Надежда, Валентина Петровна раздает указания с царственным видом.
«Ира, салатик охлади», — «Торт где?», — «Внучку пристроить!». Я бегаю с тарелками, девушка-невидимка на собственном юбилее.
За столом тесно — родня с мужниной стороны, взрослые дети, какие-то дальние тётушки, кто-то подарил Валентине Петровне духи, кто-то пуховую шаль. Я улыбаюсь, киваю, стараюсь не обращать внимания на слишком внимательные взгляды свекрови.
Так проходят первые часы — шумно, душно, с нескончаемыми тостами: «За здоровье!», «За детей!», «За мир в семье!». В какой-то момент Андрей вдруг ставит локти на стол:
— А сегодня, кстати, у нас круглая дата — пятнадцать лет, как Ира стала нашей… — и хитро так, вроде бы шутя, а, кажется, всерьёз добавляет:
— Выдержала, мать, нашу породу!
Смех, дружные подмигивания. Я чуть улыбаюсь — а внутри будто резанули тонкой нитью. Выдержала. Как будто не жила, а терпела. Может, так и есть?
Странное дело — иногда дурацкая фраза, сказанная не в попад, может всю жизнь перевернуть. Вот и с моим «выдержала» всё покатилось, как будто в сердце кто-то сунул забытую занозу…
Праздник катила своим чередом. Я скучно улыбалась заученному: «А у тебя как дела, Ирина?», зная, что слушать меня никто не будет. Моя дочь листала телефон под столом, муж уже спорил с дядькой по поводу дачных удобрений.
А я вдруг почувствовала себя лишней — и не потому, что чужая, а словно и не человек вовсе, а декорация. Вот эта скатерть, вот салат, вот сижу, тихо, чтобы никого не нервировать.
Как обычно: по кухне — я, по гардеробу — я, подай, принеси, убери. Валентина Петровна как дирижёр: чуть нахмурится — подскакиваю, улыбается — будто в душе отмечаю галочку: «Молодец, угодила». Она хлопала меня по плечу со словами:
— Ирочка, ну ты у нас прямо золотая! Хоть бы раз сыну твоему с тестом так же повезло, как твоей семье с тобой…
Бывает, устанешь не от работы и даже не от забот, а от того, что всё время пытаешься "быть хорошей". Словно сдаёшь экзамен на право дышать в её доме.
В какой-то момент я услышала, как соседки обсуждают мою дочь:
— Дашка твоя, Ира, прям вся в тебя — молчунья…
— Вот бы поживее стала, да?
Меня перекосило. Хотелось встать и крикнуть:
— Может, не надо сравнивать? Может, и не бездеятельность это вовсе, а просто характер?
Но я промолчала. Привычное дело — не вступаться. Нет уж, не сегодня…
Вечер медленно катился к финалу. Валентина Петровна ткнула вилкой в мой пирог, сморщилась и громко объявила:
— Вот раньше, когда у нас с Петром были юбилеи, я курагу сначала парила, а ты что…
Смех, кивки, снова обсуждения. Всё, что делаю — не туда, не так. Ощущение, будто и не взрослая женщина за этим столом, а девочка, которой всё время ставят двойки.
Держалась, как могла. Потом кто-то пустил по кругу:
— А что у вас с Андреем? Не собираетесь ли внуков еще завести?
Я вздохнула. Мой муж, не раздумывая, громко ответил:
— Да Ира уже и не хочет ничего — всё работа да работа!
Такое разъярение во мне поднялось, что слов не нашла. Он просто выдал мой внутренний страх — будто я не справилась. Спорить было бы глупо — только сильнее выставишь себя виноватой.
Я решила уйти раньше — дочь за руку, не объясняясь. Сказала в прихожей:
— Спасибо, Валентина Петровна, праздник замечательный; мы домой. Устала…
Свекровь смерила взглядом:
— Я вот в твои годы не уставала. Ну, будь счастлива, внучку отпускаешь рано — потом не жалуйся…
В машине молчали. Даша смотрела в окно — я тоже не находила слов.
— Мам, ты… расстроилась? — наконец спросила дочка.
— Нет, просто устала. Всё хорошо.
А дома — всё стало плохо.
Андрей зашел на кухню, бросил ключи на стол:
— Шоу устроила, на глазах у всех… Не могла потерпеть?
Он стал говорить быстро, жёстко, срываться на крик.
Обвинял меня в равнодушии, в том, что я — холодная, не такая, не для него.
Я отвечала — сначала шёпотом, потом громче.
Я тоже выматалась, если честно. Я устала "терпеть", устала "сдавать экзамены" для него, для его мамы, для всех — кроме, может быть, самой себя. Впервые за пятнадцать лет я сказала ему вслух:
— Может, зря я вообще старалась быть "правильной"? Может, просто я тебе и твоей семье не подхожу?
— Тогда развод! — воскликнул он и хлопнул дверью.
Мне казалось, сердце упало в самую пятку — но впервые за долгое время я почувствовала облегчение. Над головой не звенела больше ложка свекрови, под дверью не топтался муж.
Вечером, когда погас свет, я лежала одна на широкой кровати и впервые задумалась:
— Кто я теперь, когда не жена Андрея и не "правильная сноха"?
Время словно застыло. Несколько дней я ходила по квартире, как тень. Смотрела на себя в зеркало: кто это? Слишком уставшая женщина с чужими глазами. Боролась с желанием позвонить Андрею — но не звонила. Пусть будет так, как есть.
Дочь старалась не шуметь лишний раз. Готовила себе завтраки, тише обычного хлопала дверью. Смотрела на меня с осторожной жалостью. Однажды притянула чайник к плите, сама заварила мне чай и стала осторожно:
— Мам, ты чего так грустишь? Всё из-за папы?
Я улыбнулась ей — как умела, сквозь ту самую занозу, что так и осталась в груди с того дня.
— Нет, Даш, я не только из-за него… Просто иногда надо остановиться и понять: как дальше жить. Для себя, наконец-то.
Тишина в доме казалась густой, как кисель… Иногда мне хотелось заорать, перебить этой тишине посуду или вышвырнуть на улицу одеяло, в котором пахло всеми этими долгими годами "правильной" жизни. Но я держалась. Только плакала по вечерам, когда Даша уже спала.
А потом, вдруг — звонок. В коридоре оглушительно зазвонил старенький телефон, тот самый, с трещиной. Подняла трубку — Валентина Петровна.
— Ирочка, ну ты чего удумала, а? Нельзя так! Семью разгонять из-за пустяков! Андрей бедный с ума сходит…
Слушала долго, не перебивая. Вдруг поняла — это всё, это стена, за которой была моя старая жизнь.
— Простите, Валентина Петровна. Я устала. Достаточно долго терпела. Мне теперь хотелось бы подумать, как быть… для самой себя, понимаете?
С той стороны повисло молчание. Пауза длилась вечность. Я ждала упрёков. Но она вдруг устало проговорила:
— Видно, сама виновата… Всё жалела тебя, а не видела… Прости, если… если как-то не так…
Тут и у меня голос дрогнул:
— Не надо, мам. Всё… уже всё.
Положив трубку, я впервые за много лет ощутила странную лёгкость. Будто с плеч свалился старый, очень тяжёлый плед.
Вечером пришёл Андрей. Стоял в прихожей, растерянный, с печальной улыбкой мальчишки.
Даша выскочила к нему — обняла, зашептала что-то на ухо. Я стояла в дверях кухни.
— Ира… Я не хотел... — начал он, но замолчал.
Я только махнула рукой:
— Всё, Андрей. Не надо слов…
Между нами повисло глухое, вязкое молчание. Как будто через него — не прорваться ни мне, ни ему.
Я впервые не испытывала ни вины, ни злости. Это было не про нас. Это было только про меня.
В ту ночь мне приснился удивительно тихий сон: я сидела в парке на скамейке, и вокруг шелестели клены, а рядом кто-то, неясный образ, обнимал меня за плечи. Как будто сама жизнь говорила: «Наконец-то ты стала собой».
Следующее утро — удивительное, по-своему светлое. Тяжесть из груди будто развеяли какие-то ветра. Я смотрела в окно, и впервые за много лет радовалась просто небу. Просто тому, что дышу одна, без чужих чувств на плечах — как груз.
Андрей ушёл ещё ночью, будто молча попрощался. Может, уйти – это тоже прощение. Даша аккуратно вошла в мою комнату, принесла свежий кофе в большой зелёной кружке.
— Мам, а если ты теперь будешь счастливая? — спросила, будто ей было чуть-чуть страшно это вообразить.
Я усмехнулась — такой, немного лукавой, взрослой ухмылкой.
— Даш, вообще-то, почему бы и нет? — ответила я. — Мне сорок шесть. Вся жизнь впереди, представляешь?
Дочка пристроилась рядом… Положила голову мне на плечо. Я гладила ее тёплую руку. Какое это счастье — просто быть с ней, слушать её дыхание… И знать: да, теперь я смогу быть для неё настоящей опорой, а не затюканной тенью самой себя.
Прошла неделя. Я привычно готовила завтрак — варила кашу, нарезала яблоки, подогревала молоко в маленькой кастрюльке. Солнце встаёт, ложится пятном на скатерть… Простые вещи делают дом родным.
В дверь позвонили. Открыла — и прямо на пороге соседка Тамара Павловна:
— Ирин, пойдём сегодня в парк? Решила — хватит мне выдумывать глупости. Надо жить! Стареть никогда не поздно… и радоваться тоже.
Я рассмеялась.
Почему бы и нет? Накрою платок на плечи, возьму зонт, зонтик детский ещё, с жёлтыми лимонами — и пойду! Хочется заново учиться смеяться, делать глупости, не бояться выглядеть нелепо, громко стирать ковры на площадке, болтать с продавщицей у ларька, пить кофе в маленькой кафешке…
По дороге в парк ловила себя на мысли: а вдруг, и правда, жизнь начинается не с первых шагов, а с первых решений — сделать для себя хоть что-то просто так, без оглядки.
Даша часто смотрела на меня иначе — с чуть удивлённой гордостью. Однажды обняла, крепко-крепко:
— Мам, я тебя люблю. Ты у меня молодец.
Вечером я довольно долго листала старые фотоальбомы… Улыбалась воспоминаниям. В голове шумело — словно летний ливень, шумный, радостный.
Я вдруг ощутила вдруг: я сильнее, чем думала. Даже если одна. Даже если впереди — новые ошибки и новые радости.
Женщина всегда может начать сначала. Пусть и с чашки кофе на кухне на рассвете. Или с парка, где мальчишки катаются на велосипедах, а старушки собирают желуди и сплетни.
Я стала свободной.
Я стала собой.
И — это главное.
Друзья, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал- впереди много интересного!
Читайте также: