Мой сын Антон всегда был практичным человеком. Даже в детстве, когда другие дети меняли марки и фантики, он уже вел учет своим карманным деньгам. Я гордилась его деловой хваткой, пока она не обернулась против меня.
Ему тридцать восемь. У него своя семья, хорошая работа. У меня — маленькая «однушка» в спальном районе, которую я получила еще в девяностые и где прожила всю жизнь. Здесь вырос Антон, здесь умер мой муж, здесь каждый уголок — часть моей души.
В прошлый четверг он приехал с тортом. Это всегда плохой знак. Разливая чай, он сказал то, от чего у меня похолодело внутри:
— Мам, ты уже не молодая. Давай мы с Леной переедем к тебе? Тебе же будет помощь, а нам — своя жилплощадь. А нашу трешку сдадим — хорошие деньги выйдут.
Я смотрела на его умное, родное лицо и понимала: он не злой. Он просто не понимает, что предлагает мне не просто переесть, а умереть. Отказаться от своего мира, своих привычек, своей независимости.
— Твоя трешка втрое больше моей квартиры, — осторожно заметила я.
— Зато здесь отличная школа для Кати, — парировал он. — Да и тебе пора под присмотром быть.
Я молчала неделю. А потом пригласила его снова и сказала:
— Хорошо. Я откажусь от квартиры. При одном условии.
Антон сиял. Он уже победоносно потирал руки.
— Какое, мам? Любое!
— Ты должен прожить со мной месяц. Как в детстве. Без телефона после девяти вечера. Без своих деловых звонков за ужином. С совместными просмотрами фильмов по субботам и воскресными завтраками. Ровно месяц.
Он смотрел на меня как на сумасшедшую.
— Но мама, у меня работа! Проекты!
— Именно, — кивнула я. — У тебя есть работа. А у меня была жизнь. И я хочу, чтобы ты это понял.
Первая неделя была адом. Он нервничал, постоянно проверял телефон, уходил в другую комнату для совещаний. Я молча вязала, включала свой сериал и варила его любимую манную кашу, которую он ненавидел в детстве и которую теперь ел с таким же отвращением.
К концу второй недетели что-то начало меняться. Как-то вечером, когда я смотрела «Место встречи изменить нельзя», он не ушел, а сел рядом. Спросил про Высоцкого. Потом мы стали играть в домино. Смеялись, как сумасшедшие, когда я обыграла его три раза подряд.
На третьей неделе он сам предложил сходить в парк, где гулял в детстве. Мы катались на лодке, и он рассказывал о своих страхах — о том, что боится не успеть, не обеспечить семью, оказаться неудачником.
— Знаешь, мама, — сказал он вчера вечером, — я тут подумал... Может, не стоит тебе переезть?
Я просто улыбнулась:
— Еще неделя впереди. Дорастим до конца?
Сегодня утром он заварил мне кофе и принес в постель. Впервые за двадцать лет.
Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что мой практичный сын наконец-то увидел за «жилплощадью» — маму. И это главное.
А как бы вы поступили на моем месте? Правильно ли я сделала, что не отказала напрямую, а пошла на хитрость?
