— Чёрт! Перекрыть его! — крикнул Шумахер. Глянул на Омара. – Давай, покажи класс.
Пока командир прокладывал себе путь огнём и яростью, а Гром гремел с крыши, Омар работал. Его задача была в тишине и в тени. Пока основное внимание приковано к центральному входу, он, как крыса в вентиляции, просочился через полуразрушенный подвал соседнего здания, выйдя в тыл обороняющимся солдатам.
Коридор был узким, пахшим затхлой водой и пылью. Слышны были крики, выстрелы снаружи, но здесь, в глубине, царила относительная тишина. Омар двигался бесшумно, как кошка. Он проверял комнаты одну за другой — склады, пустые каморки. И вот, приоткрыв очередную дверь, он замер.
Это была комната связи. Двое солдат, молодых, с испуганными глазами, пытались оживить рацию, из которой сыпались помехи. Их автоматы были прислонены к стене в метре от них. Они не видели сталкера.
Омар оценил ситуацию за долю секунды. Выстрел из «Винтореза» был бы идеален, но глушитель не делает выстрел беззвучным — в замкнутом пространстве щелчок и хлопок прозвучали бы как выстрел. Это привлекло бы внимание. Рисковать нельзя.
Его рука плавно скользнула к ножу на поясе. Это был не штык-нож, а тяжелый боевой нож с широким клинком, который он когда-то снял с трупа наёмника. Рукоять была обмотана изолентой, лезвие — с тёмным, матовым покрытием, поглощавшим свет.
Омар сделал шаг в дверь. Пол под ним не скрипнул. Он был словно тень.
Первый солдат, тот, что стоял ближе к двери, почувствовал движение и начал оборачиваться. Успел увидеть лишь мелькнувшую в воздухе сталь и безликую маску лица Омара. Ни злобы, ни ярости. Только холодная концентрация.
Удар был коротким и точным. Омар не стал бить в грудь или спину, где могла быть броня. Он, как заправский мясник, провёл лезвием по горлу солдата, ниже каски, рассекая артерию и гортань. Звук был похож на тихий, мокрый щелчок. Солдат захрипел, захлебнувшись собственной кровью, и беззвучно осел на пол, судорожно хватая ртом воздух, которого уже не мог вдохнуть.
Второй солдат, услышав подозрительный звук, рванулся к своему автомату. Но Омар уже стоял рядом. Не стал бросаться, а сделал быстрый шаг вперёд. Его левая рука, сильная, как тиски, схватила солдата за горло, прижав к стеллажу с аппаратурой. Парень, глаза которого полыхали животным ужасом, попытался ударить его, вырваться, но Омар оказался сильнее и опытнее.
— Тихо, сынок, — прошипел сталкер почти беззвучно, и его правая рука толкнула нож солдату под ребро, точно найдя сердце. Он повернул клинок, чтобы убедиться.
Тело бойца дёрнулось, затем обмякло. Омар продержал его ещё несколько секунд, прежде чем позволить рухнуть на пол рядом с его напарником.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском рации и тяжёлым, но ровным дыханием сталкера. Он вытер клинок о брюки одного из убитых, осмотрелся. Никаких следов борьбы, кроме двух быстро растущих луж крови на полу.
Так же беззвучно вышел из комнаты, так же бесшумно, как и вошёл, оставив за собой молчаливое свидетельство своей работы. Он не получал удовольствия. Не испытывал ненависти. Это была просто работа. Грязная, но необходимая. Как он всегда и делал. И пока Шумахер гремел, как буря, Омар был тихой, неумолимой чумой, выкашивающей врагов одного за другим, расчищая путь к их общей цели.
Пули ударили в щиток пулемёта, заставив стрелка отклониться. Этой секунды хватило Шумахеру, чтобы сделать бросок к главному зданию. Омар, перезаряжая «Винторез», сделал несколько точных выстрелов.
Внутри царил хаос. Сирена, крики, бегущие солдаты. Шумахер двигался, как призрак, его АКСУ говорил краткими, экономными очередями. Он шёл на звук, на интуицию, ведомый одним желанием — найти своих.
Омар, тем временем, обходил с фланга, его бесшумный «Винторез» укладывал одного солдата за другим. Он нашёл щиток и бросил в него дымовую шашку, что добавило неразберихи.
Когда Шумахер ворвался в лабораторный блок, он увидел сцену, от которой кровь стыла в жилах: Шиловский с пистолетом в одной руке пытался стащить с каталки полубессознательного Алекса, чьё тело опутывали провода и датчики. Увидев чужака, капитан выстрелил, но промахнулся — рука его дрожала от адреналина.
— Он наш! — прошипел капитан. — Вы не понимаете, что уничтожаете!
Шумахер не ответил. Его выстрел стал ответом. Пуля попала Шиловскому в плечо, отбрасывая назад. В этот момент Алекс, увидев командира, издал стон. По его телу пробежала мощная, неконтролируемая дуга, которая сожгла провода, приковывавшие его к аппаратуре, и вывела из строя свет в половине помещения.
— Где Олеся? — рявкнул Шумахер, подхватывая Алекса.
— Камера... внизу... — прохрипел тот.
Вытащив парня, Шумахер с Омаром начали отход. Бой был жестоким. Гром, оставшийся на крыше, отбивался от пытающихся окружить его солдат. Именно он, увидев взлетающий вертолёт и поняв, что Шиловский может сбежать с частью данных или образцов, принял роковое решение.
— Прощай, мразь! — его голос прорвал гул винтов, и ракета из РПГ ушла в цель.
Огненный шар, в который превратился Ми-8, осветил всю базу.
Шумахер, тем временем, выбив дверь в камеру, подхватил на руки обессиленную испуганную Олесю.
—Держись, дочка. Всё кончено.
***
Им удалось вырваться из Каменки, пользуясь суматохой и пожаром. Но Зона, словно не желая отпускать их так легко, приготовила прощальный подарок. В Рыжем лесу, на них, измождённых и почти без боеприпасов, надвигалось нечто.
— Что-то здесь хочет нам кровь пустить, — проговорил Гром, переводя сбившееся дыхание. — Гул. Голова как чумная. Кукловод.
Шумахер, поддерживая хромающую Олесю, стиснул зубы. Боль в голове нарастала. Перед глазами заплясали чёрные мушки.
Существо появилось из тумана, его щупальца тянулись к ним, пытаясь найти слабину в разуме. Непропорционально большая голова, как у человека с раздутыми мозгами, медленно повернулась к людям. Гром и Омар, зажав уши, отстреливались, но их воля слабела с каждой секундой. И тогда вперёд шагнул Алекс.
— Мне он ничего не сделает!
— Нет! — крикнула Олеся, но поздно.
Глаза Хакера вспыхнули не голубым, а ослепительно-белым светом. Он не стрелял. Он смотрел на Кукловода, и между ними завязалась немая, ментальная битва. Воздух затрещал от невидимой борьбы. Сталкеров и девчонку отбросило назад точно взрывной волной. Перед парнем вспыхнула аномалия «Электра». Искрилась и потрескивала электрическими импульсами.
Алекс двинулся вперёд, заставляя мутанта отступить. Он заманил его к поляне, где пылали несколько аномалий.
— Прости, Олеся, — он обернулся к ней, и в его взгляде она увидела не безумие, а ясность и бесконечную грусть. — Это единственный путь.
В глазах девушки застыли слёзы.
Он сделал последний шаг, обхватив щупальца Кукловода, и втянул его вместе с собой в эпицентр самой большой «Электры». Ослепительная вспышка озарила лес. Мир перевернулся, смешался и застыл. Одна секунда — ослепительная боль, рёв «Электры» и щупальца Кукловода, впившиеся в его сознание. Следующая — абсолютная тишина и тот самый багрово-фиолетовый свет. Алекс лежал на холодной, гладкой поверхности, похожей на отполированный обсидиан. Тело больше не било током, голова стала ясной, как никогда.
Он поднялся. Узнал тот самый Рыжий лес, но деревья здесь не мёртвые, а какие-то... идеальные. Их стволы прямые, ветви образовывали симметричные узоры, а листья светились изнутри тем же фиолетовым светом. Не было ни звука, ни ветра. Абсолютный покой, который давил сильнее любого гула.
И перед ним стоял не Кукловод. Тот самый старик-мутант с наростами в виде ракушек и светящимися глазами. Его фигура была той же, но теперь от неё веяло не печалью, а безмерной, древней силой.
— Ты вернулся, — голос старика был таким же скрипучим шёпотом, но теперь он звучал не извне, а прямо в голове Алекса. — Я говорил, что Разлом потребует тебя обратно.
Алекс, шатаясь, сделал шаг назад.
— Ты... это ты был тем монстром? Кукловодом? Ты напал на нас!
— Я — Страж. Я — тот, кто проверяет. Тот, кто является мостом между мирами, — старик медленно протянул руку, и в его ладони снова возник тот самый, усиленный «Колобок». — Я дал тебе силу спасти друга. Но за всё нужно платить. Твоё тело там, в твоём мире, стало проводником. Твой разум — ключом. Ты нарушил баланс, пройдя сквозь аномалию по своей воле. Теперь ты — часть этого места.
— Что ты несёшь? Я должен вернуться! Олеся... они ждут!
— Они будут жить. Ты спас их. Ценой себя. Ты думал, такая сила даётся просто так? — в глазах старика вспыхнуло что-то похожее на жалость. — Там ты — аномалия. Уродство. Угроза. Здесь ты — цельный. Законченный. Твоё электрическое естество находит здесь резонанс. Там оно будет гореть и разрушать тебя, пока не превратит в подобие того, кем я был в твоём мире — в безумного ловца разумов.
Алекс с ужасом смотрел на свои руки. Они не просто покалывали. Они светились изнутри ровным, спокойным светом, гармонирующим с миром вокруг. Он чувствовал не боль и напряжение, а лёгкость и... принадлежность к новой реальности.
— Нет... — прошептал Хакер, но в его голосе уже не осталось прежней уверенности. Вспомнил, как сгорали его нервные клетки под опытами Шиловского, как боль становилась постоянной спутницей. — Я не могу оставить её.
— Ты уже оставил. Твой уход был единственным чистым жестом в той жизни. Жертвой. Не оскверняй её желанием вернуться в мир, который будет тебя медленно убивать. Здесь ты обретёшь покой. Здесь ты будешь не монстром, а стражем. Как я.
Старик сделал шаг вперёд, и его образ начал медленно растворяться, сливаясь с багровым светом этого мира.
— Прощай, Алексей. Прими свой дар. И свою судьбу.
Хакер стоял один посреди нереального леса. Он сжал кулаки, и по ним пробежали не больные спазмы, а мягкие энергетические волны. Он посмотрел в ту сторону, где, как он чувствовал, находился «разлом» — проход в его мир. Он видел его, как туманное окно. Там, вдали, он уловил слабый, знакомый образ — Олеся, плачущая на плече отца.
Он понял. Старик был прав. Вернуться — значит снова стать подопытным кроликом, источником опасности для тех, кого он любит. Его жертва будет напрасной.
Он медленно опустился на колени. Слёз не было. Осталась только тихая, всепоглощающая покой и леденящая душу пустота.
— Прости меня, Олеся, — его шёпот потерялся в беззвучном воздухе чужого мира.
Он остался. Здесь. Навсегда.
***
Когда зрение вернулось, на поляне никого уже не было. Только потрескивающие разряды и пустота.
Олеся беззвучно плакала, уткнувшись лицом в плечо отца. Она всё понимала. Его не найти. Он ушёл в другое место, из которого возврата нет.
Возвращение домой стало горьким, словно полынь. Тишина в доме больше не была умиротворённой. Она стала траурной. Через неделю Шумахер нашёл дочь в её комнате. Она смотрела в окно на зелёный мир за пределами Зоны.
— Я не могу больше здесь находиться, папа, — тихо сказала она. — Каждый камень, каждое дерево напоминает мне… обо всём. Я хочу спасать жизни, а не видеть, как их отнимают. Я поступлю в медицинский. Как хотела. В городе.
Она повернулась к отцу и впервые за последнее время улыбнулась.
Шумахер подошёл к ней и положил руку на плечо дочери.
— Это правильное решение. Ты сильная. Сильнее, чем думаешь. Береги мать. Она… она всё прошла ради нас.
Марина и Олеся уехали в ближайший крупный город. Квартира, хлопоты с документами, подготовка к экзаменам — новая, чужая жизнь. Олеся с головой ушла в учёбу. Боль и потери стали её топливом, желание спасать — её компасом.
Шумахер остался. Он выходил на порог своего дома, смотрел на тропу, уходящую в сторону «Бора». Дышал знакомым воздухом — пыль, металл, опасность. Это был его воздух. Его проклятие и его призвание. Он вернулся в свою среду. К Грому, к Омару, к вечному шепоту Зоны.
Спустя месяц раздался звонок.
— Артём? — это был голос Марины, спокойный и тёплый. — У нас всё хорошо. Олеся поступила. Проходной балл и даже выше. У неё получится. Я… я скоро вернусь.
Шумахер стоял у окна, глядя на заходящее солнце, которое окрашивало Зону в багровые тона. Курил, улыбнулся, в груди разливалось тепло.
— Я жду, — просто сказал он и положил трубку.
В доме снова застыла тишина. Но теперь в ней поселилась не боль, а ожидание. И понимание, что какие бы бури ни бушевали в Зоне, за её пределами есть тихая гавань, ради которой стоит жить. И всегда возвращаться.
КОНЕЦ
Понравилась история, ставь пальцы вверх и подписывайся на канал!