— Да ладно, ну что ты сразу накручиваешься? — Вика, дочь Глеба от первого брака, даже не подняла глаз от телефона. — Всего-то воды налила.
Олеся стояла у раковины, держа в руках медную джезву — часть кофейного набора, который подарила ей свекровь на свадьбу полтора года назад. Внутри болталась мутная жидкость с заваркой, а на дне прилип сахар.
— Это не просто вода, — тихо сказала Олеся. — Это мамин набор. Его нельзя...
— Мамин? — Вика хмыкнула. — Это же не твоя мама.
Олеся сжала джезву сильнее. После ночной смены в медцентре всё тело ныло, хотелось только поесть и лечь спать. А вместо этого — объяснения двадцатитрёхлетней девушке, почему нельзя заваривать пакетированный чай в медной посуде для турецкого кофе.
— Где Глеб? — спросила она, начиная мыть джезву.
— На объекте. Сказал, вечером будет. — Вика встала, потянулась. На ней была рабочая блузка Олеси — голубая, которую женщина надевала на важные встречи с главврачом. — Олеся, а у тебя случайно нет того крема? Ну, дорогого, что в красивой баночке был?
— Какого крема?
— В ванной видела. Антивозрастной какой-то. Можно чуть-чуть?
Олеся отложила джезву. Крем стоил половину её месячной зарплаты. Она покупала его раз в полгода, экономила, мазала по чуть-чуть.
— Вик, это очень дорогой крем...
— Да понятно, что дорогой. Поэтому и прошу чуть-чуть. — Девушка уже направилась в ванную. — Не жадничай, у меня завтра свидание.
Дверь ванной закрылась. Олеся осталась стоять на кухне, глядя на мокрую джезву. Глеб вчера сказал, что Вика поживёт у них пару дней, пока подруга болеет. Но девушка ведёт себя так, будто это её дом.
Скрипнул паркет в коридоре — Вика вышла из ванной.
— Олеся, а блузку я завтра верну, ладно? Просто моя в стирке, а эта такая красивая.
— Ты её уже надевала?
— Ну да. Вчера на учёбу. Ничего же не случилось.
Олеся села за кухонный стол. В голове пульсировала усталость. Два дня назад Вика появилась с сумкой и ключами — Глеб дал их ей "на всякий случай", когда они поженились. Девушка объяснила, что снимает квартиру с подругой, но та заболела, и теперь нужно где-то переждать.
— А подруга когда выздоровеет? — осторожно спросила Олеся.
— Не знаю. Она серьёзно болеет. — Вика взяла яблоко из вазы, откусила. — Может, долго ещё.
В коридоре зазвонил телефон Олеси. Она нашла его в кармане куртки — звонила Тамара, подруга с работы.
— Привет, Тамара.
— Олесь, как дела? Что-то голос какой-то усталый.
— Ночная была. А теперь вот... — Олеся посмотрела на кухню, где Вика доедала яблоко и листала социальные сети. — Гости у нас.
— Какие гости?
— Дочка Глеба живёт пока. Временно.
— А, понятно. — В голосе Тамары послышалось сочувствие. — Тяжело?
Олеся хотела сказать, что всё нормально. Что она справляется. Что не хочет жаловаться на семью мужа. Но слова застряли в горле.
— Тамара, я потом перезвоню, ладно?
— Конечно. Отдыхай.
Олеся положила трубку и вернулась на кухню. Вика стояла у открытого холодильника.
— А что у вас на ужин? Я думала, может, что-нибудь приготовить.
— Не нужно, — быстро сказала Олеся. — Глеб поест на работе, а я не голодная.
— Ну а я голодная. — Вика достала из холодильника курицу, которую Олеся планировала приготовить завтра. — Сделаю что-нибудь простое.
Олеся смотрела, как девушка выкладывает на стол продукты. Её продукты. В её доме. Без спроса.
— Вик, а может, ты сходишь в магазин? Купишь что-нибудь для себя?
Вика подняла глаза, и в них мелькнуло удивление.
— А зачем? Тут же полный холодильник. Пап не против, он сказал — чувствуй себя как дома.
Как дома. Олеся прикрыла глаза. Значит, это и есть дом Вики теперь. А она, Олеся, тут кто? Квартирантка?
— Я пойду полежу, — сказала она.
В спальне Олеся легла, не раздеваясь. За стеной шумела вода — Вика мыла курицу. Потом загремели кастрюли, заскворчало масло на сковороде. Девушка действительно готовила ужин.
Олеся лежала и думала про полтора года назад, когда она только вышла замуж за Глеба. Он тогда говорил: "Вика уже взрослая, живёт отдельно, нас не потревожит." И правда — девушка появлялась редко, на праздники, вежливо здоровалась, не задерживалась.
А теперь вот — готовит ужин, носит чужую одежду, берёт дорогую косметику. И Глеб считает это нормальным.
Из кухни донёсся запах жареного лука. Желудок предательски заурчал — Олеся не ела с вечера. Но идти на кухню, где хозяйничает Вика, не хотелось. Это была уже не её кухня.
Вечером Глеб вернулся грязный, усталый, с кляксами штукатурки на куртке. Он поцеловал Олесю в щёку, как всегда, но на кухне его ждал сюрприз — Вика накрыла стол.
— Пап, смотри, ужин готов! — Девушка заулыбалась. — Я курочку сделала, салатик нарезала.
— Умничка! — Глеб обнял дочь, и лицо его посветлело от усталости. — Олесь, видишь, какая у нас хозяйка растёт?
Олеся посмотрела на стол. Её курица, её овощи, её посуда. Даже салатник — подарок на годовщину.
— Очень мило, — сказала она ровно.
За ужином Вика рассказывала отцу про учёбу, про подругу Настю, которая «так плохо болеет, что даже к врачу не может пойти». Глеб слушал, кивал, а Олеся молча ела курицу. Странный вкус — девушка пересолила.
— А мы с Олесей уже подружились, — весело добавила Вика, накладывая отцу добавку. — Она мне крем дала и блузку разрешила надеть.
Глеб кивнул.
— Конечно. Семья должна помогать друг другу.
Семья. Олеся отложила вилку. Когда она стала семьёй для Вики? И когда помощь превратилась в право брать что угодно?
После ужина Вика заперлась в ванной — принимала душ уже полчаса. Глеб прилёг на диван, включил телевизор.
— Глеб, нам нужно поговорить, — сказала Олеся, садясь рядом.
— О чём?
— О Вике. Сколько она будет у нас жить?
Глеб не отрывал глаз от экрана.
— Не знаю. Пока подруга не выздоровит.
— А если это затянется? Мало ли, как она там болеет.
— Олесь, ну что за разговоры? — Он наконец посмотрел на неё. — Это моя дочь. Неужели тебе трудно потерпеть?
— Мне трудно, когда кто-то без спроса берёт мои вещи.
— Какие вещи? Крем и блузку? — Глеб фыркнул. — Жадность какая-то.
Слово «жадность» ударило больно. Олеся почувствовала, как щёки горят.
— Это не жадность. Это границы.
— Границы с родной дочерью? — Глеб сел прямо, голос стал резче. — Олесь, я думал, ты понимаешь. У неё мать умерла, когда Вике было семнадцать. Она привыкла, что папа — единственный близкий человек.
— Но я же тоже живу в этой квартире.
— И что? Поэтому дочь должна спрашивать разрешения на каждый шаг?
Из ванной донёсся звук фена. Вика сушила волосы — видимо, вымыла их Олесинным шампунем. Дорогим, с кератином.
— Глеб, я просто хочу понимать, сколько это продлится.
— Пока нужно будет.
— А может, стоит узнать у подруги, когда она поправится?
Глеб встал, прошёл к окну.
— Олесь, ты меня удивляешь. Вика — хорошая девочка. Учится, помогает по дому, готовит ужин. А ты придираешься к каким-то мелочам.
— К мелочам?
— К крему, к блузке. Разве это важно?
Олеся смотрела на спину мужа. Год и семь месяцев назад он говорил другие слова. Обещал, что они будут командой. Что её дом станет их общим домом. А теперь выходило, что её дом стал чужим, а она сама — временной проживалкой.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Понятно.
На следующий день Олеся проснулась от запаха блинов. На кухне Вика жарила завтрак, напевая что-то под нос. Глеб уже ушёл на работу.
— Доброе утро! — Девушка обернулась. На ней был халат Олеси — тот самый, махровый, в котором она любила пить утренний чай. — Хочешь блинчик?
— Это мой халат, — сказала Олеся.
— А? — Вика посмотрела вниз. — Да, взяла в ванной. А что, нельзя? Я думала, для семьи можно.
Опять «семья». Олеся налила себе чай из чайника — девушка заварила крепкий, горький, совсем не такой, как любила Олеся.
— Вик, а как дела у подруги? Может, уже лучше?
— Нет, хуже стало. — Девушка не оборачивалась, переворачивая блин. — Врач сказал, постельный режим минимум на месяц.
Месяц. Олеся сжала кружку. Значит, минимум месяц халатов, кремов, блузок и объяснений, что «для семьи можно».
— А может, ты пока поищешь другое место? Хотя бы временно?
Вика обернулась, на лице удивление.
— Какое место? Зачем? Тут же нормально. Пап не против.
— Но я против.
Повисла тишина. Вика медленно выключила плиту.
— То есть ты против того, чтобы дочь твоего мужа жила в твоём доме?
— Это мой дом. И я хочу знать, сколько это продлится.
— Сколько нужно будет, — спокойно ответила Вика. — Семья должна поддерживать друг друга.
Олеся поставила кружку на стол. Разговор зашёл в тупик. Каждое её слово Вика ловко переворачивала, делая Олесю жадной эгоисткой, которая гонит несчастную девушку на улицу.
Вечером зазвонил телефон. Вика разговаривала в коридоре, но говорила громко:
— Да нет, всё нормально. Живу пока у папы... Да, удобно тут, в центре... Что? Нет, конечно, бесплатно. Зачем деньги платить, если можно у родственников?
Олеся замерла у двери спальни. «Зачем деньги платить?» Значит, дело не в больной подруге. Дело в том, что у папы можно жить бесплатно, есть бесплатную еду и пользоваться чужими вещами.
Телефонный разговор продолжался:
— А что она скажет? Да ладно, стерпит. Куда денется?
Куда денется. Олеся вернулась в спальню, закрыла дверь. Значит, это план. Не временная остановка из-за обстоятельств, а сознательное решение жить за чужой счёт. И Вика уверена, что Олеся «стерпит».
Может, и правда стерпела бы. Месяц назад — точно стерпела бы. Но сейчас, слушая этот разговор, она впервые поняла: не хочет стерпеть. Не хочет быть человеком, которого «куда денется». У неё есть выбор.
На следующий день по дороге на работу Олеся столкнулась с соседом Володей из квартиры напротив. Мужчина лет шестидесяти покачал головой, увидев её.
— Олесь Викторовна, а молодёжь у вас шумная, — сказал он, нажимая кнопку лифта. — Вчера до половины двенадцатого музыка играла, смех. Парень какой-то был с вашей... как её... Викой?
Олеся почувствовала, как сжимается желудок.
— Парень?
— Ну да. Высокий такой, в кожаной куртке. Они на кухне возились, что-то готовили, посуда гремела. А потом музыку врубили.
Лифт приехал. Володя зашёл первым, Олеся за ним.
— Понятно. Извините, больше не повторится.
— Да я не жалуюсь, — отмахнулся сосед. — Просто говорю. Молодые, понятное дело, веселятся.
Всю дорогу до работы Олеся думала об этом разговоре. Значит, пока она работала ночную смену в медцентре, а Глеб был на вечернем объекте, Вика не только жила в её квартире и пользовалась её вещами, но ещё и приводила парня. Готовила ему ужин из Олесиных продуктов, включала музыку, шумела до полуночи в чужой квартире.
После работы Олеся зашла в магазин и купила замок. Обычный накладной, с тремя ключами. Слесарь из ЖЭКа согласился поставить его в тот же вечер.
— Старый замок оставляем? — спросил мастер, сверля дверь.
— Оставляем, — кивнула Олеся. — Просто добавляем ещё один.
Вика пришла часом позже, когда слесарь уже уехал. Повозила ключом в замочной скважине, потом позвонила в дверь.
— Олеся, что-то с замком! Ключ не поворачивается!
Олеся открыла дверь, оставив цепочку.
— Здравствуй, Вика. Замок новый.
— Какой новый? — Девушка попыталась заглянуть в щель. — А где ключ?
— У меня.
Пауза. Вика моргнула.
— Не понимаю. Это что, я теперь не могу войти в дом к папе?
— Можешь. Когда мы дома.
— А если вас нет?
— Тогда не можешь.
Вика отошла от двери, достала телефон. Олеся слышала, как она набирает номер.
— Пап? Привет. Слушай, тут странная ситуация...
Через двадцать минут примчался Глеб. Поднимался по лестнице с тяжёлым топотом, ключи звенели в руке.
— Олеся, какого чёрта? — Он ворвался в прихожую, лицо красное от злости. — Зачем ты не пускаешь мою дочь?
— Я поставила дополнительный замок. В своей квартире.
— И не предупредила!
— Тебя не было дома.
Глеб прошёл в гостиную, сел в кресло. Дышал тяжело, успокаивался.
— Объясни, что происходит.
Олеся села напротив.
— Вчера я слышала телефонный разговор Вики. Она говорила подруге, что живёт у нас бесплатно. Что зачем платить за квартиру, если можно жить у родственников. А сегодня сосед рассказал, что она приводила парня, шумели до полуночи, пока мы на работе были.
— И что? Это плохо?
— Плохо то, что про больную подругу она солгала. Никого не было. Вика просто решила, что удобно жить за мой счёт. А заодно ещё и парня сюда приводить, пока мы работаем.
Глеб помолчал.
— Может, она преувеличила про подругу. Но суть не меняется — ей нужна помощь.
— Мне нужны мои границы.
— Какие границы? — Глеб встал. — Это моя дочь! Неужели ты не понимаешь?
— Понимаю. И именно поэтому ты должен был спросить моего согласия.
— Согласия? На что? Чтобы моя дочь могла зайти в дом, где живёт её отец?
— На то, чтобы она поселилась в моей квартире.
— Поселилась! — Глеб хмыкнул. — Временно живёт.
— Месяц — это не временно.
— А сколько, по-твоему, временно? Неделя? Три дня?
Олеся посмотрела на мужа. В его глазах она видела искреннее недоумение. Он правда не понимал разницы между «зайти в гости» и «поселиться насовсем».
— Глеб, у твоей дочери есть своё жильё?
— Ну... она снимала с подругой...
— А сейчас где живёт подруга?
Глеб помолчал.
— Не знаю. Наверное, дома.
— Значит, подруга здорова?
— Наверное.
— Тогда зачем Вика живёт у нас?
— Потому что... — Глеб запнулся. — Потому что ей так удобнее.
— Вот именно. Ей удобнее. А мне неудобно.
— Значит, ты выгоняешь мою дочь на улицу?
— Я возвращаю свой дом.
В дверь позвонили. Глеб открыл — на пороге стояла Вика с большой спортивной сумкой.
— Пап, я забрала вещи из общаги. Думаю, лучше пожить тут подольше. — Она зашла в прихожую, увидела Олесю. — А, привет. Ключик можно получить?
— Нет, — спокойно ответила Олеся.
— Как это нет?
— Никак. Ключа не будет.
Вика посмотрела на отца, потом на Олесю.
— То есть ты правда меня выгоняешь?
— Я не выгоняю. Ты взрослый человек, у тебя есть место для жизни. Живи там.
— У меня нет места! Я же говорила — подруга заболела!
— Вчера ты говорила другой подруге, что живёшь тут бесплатно. Что зачем платить, если можно у родственников.
Вика замерла.
— Ты подслушивала?
— Ты говорила в коридоре. Громко.
— И что? Имею право жить у папы!
— В его доме — да. Но это мой дом.
— Какая разница, чей дом? Мы же семья!
Олеся встала, подошла к окну. За стеклом сгущались сумерки, зажигались окна в соседних домах. В каждом доме жили люди, и у каждого были свои границы.
— Семья — это когда спрашивают разрешения, — сказала она, не оборачиваясь. — Когда уважают хозяев. Когда не берут чужие вещи без спроса.
— Я всего лишь крем взяла!
— И блузку. И халат. И шампунь. И турку. И продукты из холодильника. И приводила парня, устраивала свидания в моей квартире, пока нас не было дома.
Олеся обернулась.
— Ты ведёшь себя не как гостья. Ты ведёшь себя как хозяйка. В чужом доме.
— Но пап же не против!
— А я против.
Глеб сел на диван, опустил голову в руки.
— Олесь, ну нельзя же так. Она моя дочь.
— Именно поэтому ты должен был подумать о моих чувствах.
— Но где она будет жить?
— Там же, где жила до этого. У неё есть деньги на аренду?
— Есть, — неохотно сказала Вика.
— Тогда в чём проблема?
— В том, что зачем тратить деньги, если...
— Если можно жить бесплатно, — закончила Олеся. — Понятно.
Она подошла к прихожей, достала из шкафа сумку Глеба — ту, в которой он носил инструменты на работу.
— Собирайся, — сказала она мужу.
— Что?
— Собирайся. У твоей дочки свой дом, вот туда и отправляйся с ней.
Глеб встал.
— Ты шутишь?
— Не шучу. Ты ясно дал понять, что дочь важнее жены. Что её удобство важнее моих границ. Живите вместе.
— Олеся, ты не можешь меня выгнать!
— Могу. Это моя квартира.
— Но мы муж и жена!
— Муж не поселяет в дом жены посторонних людей без её согласия.
— Посторонних? Это моя дочь!
— Для меня — посторонняя. Мы не знакомы, не общаемся, у нас нет отношений. Она просто пользуется моим гостеприимством.
Олеся открыла дверь.
— До свидания.
Вика первой взяла сумку.
— Пойдём, пап. Тут всё равно противно находиться.
Глеб медлил. Смотрел на жену, потом на дочь.
— Олесь, может, поговорим завтра? Когда остынем?
— Поговорим, — кивнула Олеся. — Но не здесь.
Они ушли. Олеся закрыла дверь на оба замка, прислонилась к ней спиной. Тишина окутала квартиру — первая настоящая тишина за много дней.
Она прошла на кухню, поставила чайник, достала из шкафа медную джезву. Помыла её тщательно, до блеска. Насыпала кофе, налила воду, поставила на медленный огонь.
Кофе получился крепкий, ароматный. Такой, как она любила. Олеся села за стол, обхватила чашку руками и впервые за долгое время почувствовала: она дома.
Жалости не было. Ни к себе, ни к мужу, ни к его дочери. Была только тихая благодарность самой себе — за то, что нашла силы сказать «нет». За то, что не стала терпеть, оправдывать, подстраиваться. За то, что вернула себе право жить в собственном доме.