Меня зовут Клавдия Семеновна, и я живу в своей квартире на первом этаже уже пятьдесят лет. Я видела, как наш двор из пустыря с парой чахлых саженцев превратился в настоящий зеленый оазис. Эти клены сажал еще мой покойный муж. Под этой липой мы с подругами ставили скамейку и часами болтали, пока наши дети играли в песочнице. А эти кусты сирени каждую весну сводили с ума весь дом своим ароматом. Наш двор был не просто куском земли между панельными пятиэтажками. Это была душа нашего дома, наша общая память.
Для молодых жильцов, вечно спешащих и уткнувшихся в свои телефоны, это была просто «территория». А для нас, стариков, это было место силы. Мы, «бабушки на лавочке», как нас снисходительно называли, были хранительницами этого места. Мы знали каждое дерево, каждую трещинку на асфальте. Мы следили, чтобы никто не мусорил, гоняли подростков, которые пытались ломать ветки, и подкармливали местных котов.
Наш тихий мир рухнул в один день. Утром во двор приехали серьезные люди в костюмах, развернули какие-то чертежи и начали вбивать в землю колышки с красными ленточками. Один колышек оказался прямо посреди моей любимой клумбы с флоксами. Мое сердце тревожно екнуло. Я вышла к ним.
— Простите, молодые люди, а что здесь будет?
Один из них, самый главный, смерил меня снисходительным взглядом и бросил через плечо:
— Парковка здесь будет, бабуля. Платная, охраняемая. Для жильцов вашего и соседнего дома.
Я не поверила своим ушам.
— Какая парковка? А как же… деревья? Сквер?
— Деревья спилим, — равнодушно ответил он. — Они старые, аварийные. А на месте вашего сквера будет ровный асфальт. Все по закону, разрешение имеется.
Он сунул мне под нос какую-то бумагу с печатями, развернулся и ушел. Я осталась стоять посреди своей растоптанной клумбы, и земля уходила у меня из-под ног. Спилить. Закатать в асфальт. Всю нашу жизнь, всю нашу память.
Вечером на нашей скамейке собрался экстренный «военный совет». Мои подруги — боевая Антонина Петровна, бывший парторг, и тихая, интеллигентная Мария Францевна, бывшая учительница. Мы сидели втроем, смотрели на наш обреченный сквер, и у всех на глазах были слезы.
— Ну что, отвоевались? — горько вздохнула Антонина. — Пришла коммерция, и нас, старых, вместе с нашими деревьями под корень.
— Должен же быть какой-то закон! — возмущалась Мария Францевна. — Нельзя же так просто прийти и уничтожить все!
Мы чувствовали себя бессильными. Что мы, три старухи, можем сделать против людей с деньгами и разрешениями? Но сидеть сложа руки и смотреть, как убивают наш дом, было невыносимо.
— А мы не будем сидеть, — сказала я, и сама удивилась твердости в своем голосе. — Мой муж эти клены сажал. Я не дам их трогать. Мы будем бороться.
И мы начали нашу войну. Тихую, партизанскую, стариковскую войну.
Первым делом Мария Францевна, как самый грамотный человек среди нас, села изучать ту бумагу, копию которой я успела сфотографировать на свой старенький телефон. Оказалось, что разрешение было выдано с нарушениями, без проведения общественных слушаний. Это была наша первая зацепка.
Антонина Петровна, используя свои старые связи, подняла на уши всю районную администрацию. Она звонила, писала, ходила на приемы. Ее сначала отфутболивали, но ее пробивной характер и знание всех бюрократических уловок делали свое дело. О нас заговорили.
А я взяла на себя работу «с населением». Я ходила по квартирам. Я разговаривала с молодыми мамами, объясняя, что у их детей отнимают единственное место для прогулок. Я говорила с автовладельцами, доказывая, что платная парковка ударит по их же карману. Сначала многие отмахивались: «А что мы можем сделать? Все решено». Но вода камень точит. Я составила подписные листы, и люди начали подписываться. Робко, неуверенно, но начали.
Мы организовали круглосуточное дежурство в нашем сквере. Составили график. Днем сидели мы, «бабушки», с вязанием и термосами. Вечером нас сменяли мамочки с колясками. Ночью выходили дежурить несколько крепких мужчин из нашего дома, которые сначала посмеивались над нами, а потом прониклись уважением. Мы не делали ничего противозаконного. Мы просто сидели на своих скамейках и пили чай. Но когда через неделю приехала техника, чтобы начать корчевать деревья, они увидели живой щит.
Это был переломный момент. Водитель бульдозера, увидев нас, отказался ехать. Застройщики вызвали полицию. Приехал тот же участковый, что и в прошлый раз.
— Гражданочки, освободите территорию, — начал он.
— А мы не нарушаем, сынок, — ласково сказала ему Антонина Петровна. — Мы на своей придомовой территории сидим, отдыхаем. Законом не запрещено.
Участковый почесал в затылке и уехал. А на следующий день приехало телевидение. Кто-то из молодых жильцов позвонил на местный канал. И вот мы, три «бабушки», уже давали интервью, стоя на фоне наших кленов. Мы показывали журналистам детские рисунки, которые развесили на деревьях, подписные листы, фотографии нашего двора тридцать лет назад.
История получила огласку. После сюжета по телевизору в администрации района засуетились. Разрешение на строительство было приостановлено «для дополнительной проверки». А еще через неделю его и вовсе отозвали.
Мы победили. Вчера утром рабочие убрали колышки с красными ленточками. Я вышла и молча посадила на место растоптанной клумбы новые флоксы. Вечером мы снова сидели на нашей скамейке. Антонина Петровна принесла из дома бутылку шампанского, и мы разлили его в старые советские фужеры. Мы пили за наш сквер. За нашу победу. За то, что мы, «старухи на лавочке», оказались сильнее бульдозеров и разрешений с печатями.
Как вы думаете, стоит ли ввязываться в такие, казалось бы, безнадежные битвы? Или лучше смириться и принять то, что решают за тебя другие? И есть ли у «маленького человека» шанс победить большую систему?