– Трехкомнатную купили? Молодцы! Тут и для меня найдется комнатка, – радостно произнесла свекровь по телефону, и у Алины на мгновение перехватило дыхание.
Она сидела на полу, прислонившись спиной к еще не обжитой стене, и смотрела на мужа. Кирилл, стоявший посреди пустой, гулкой гостиной, замер с телефоном у уха. Его лицо, обычно спокойное, сейчас выражало растерянность. Он только что поделился с матерью их самой большой новостью: после пяти лет жизни в крошечной съемной однушке, после суровой экономии и бесконечных подработок они наконец-то купили свою квартиру. Большую. Трехкомнатную. Взяли ипотеку на двадцать лет, но это были их собственные стены, их будущее.
– Мам, мы просто… мы еще даже вещи не перевезли, – пробормотал Кирилл, его взгляд метался по комнате, словно ища спасения в голых бетонных стенах.
Алина видела, как напряглись его плечи. Она знала этот тон в голосе Людмилы Петровны. Веселый, щебечущий, не допускающий возражений. Тон, которым она объявляла, что приедет в гости на «всего лишь пару дней», которые растягивались на недели. Тон, которым она давала «дружеские советы», больше похожие на приказы.
– Ну так это же прекрасно, Кирюша! – прозвенел голос в трубке так громко, что Алина слышала каждое слово. – Сразу все и спланируем. Я как раз свою двушку на продажу выставила. Покупатели уже есть, представляешь? Так удачно все совпало! Думала, куда же я теперь, а тут вы с такой новостью. Прямо как знак свыше! Не надо мне будет по чужим углам скитаться.
Алина медленно поднялась. В ушах звенело. Продала квартиру? Какой знак? Они с Кириллом обсуждали каждую деталь покупки своей квартиры, каждый рубль. Ни разу, ни единым словом его мать не упоминала о продаже своего жилья. Наоборот, жаловалась, что ей одиноко после смерти мужа, что в квартире все напоминает об отце Кирилла, но о переезде речи не шло.
Кирилл что-то невнятно ответил и, пообещав перезвонить, закончил разговор. Он опустил телефон и посмотрел на Алину. Вид у него был такой, словно его только что ударили.
– Она… она продает свою квартиру, – тихо сказал он. – И думает, что будет жить с нами.
– Я слышала, – так же тихо ответила Алина. Радость, которая переполняла ее всего пять минут назад, испарилась без следа. Пустая квартира вдруг показалась холодной и чужой. – Кирилл, что это значит?
– Я не знаю, Алин. Честное слово, я не знаю. Она ничего не говорила. Я в шоке, не меньше твоего.
Они долго молчали, стоя посреди комнаты, которую мысленно уже обставили. Вот здесь будет их большой диван для вечерних просмотров фильмов. У окна – рабочий стол Алины. А третья, самая маленькая комната… они так и не решили, что там будет. Может быть, кабинет для Кирилла, который часто работал из дома. А может… может, детская. Когда-нибудь. Но им и в голову не приходило, что у этой комнаты уже есть хозяйка.
– Мы должны с ней поговорить, – наконец сказала Алина, ее голос стал тверже. Она работала финансовым аналитиком, и привычка к логике и порядку брала свое. Эмоции – это одно, но была проблема, и ее нужно было решать. – Прямо сейчас. Нужно все прояснить.
– Да, нужно, – согласился Кирилл, но не сдвинулся с места. – Только… как? Алин, она же мать. Она одна совсем. Отец умер три года назад. Ей одиноко.
– Одиноко – это не повод без предупреждения вторгаться в нашу жизнь и рушить наши планы! – Алина почувствовала, как внутри закипает раздражение. – Мы пять лет копили на эту квартиру! Мы во всем себе отказывали! Чтобы что? Чтобы твоя мама решила, что это ее новый дом?
– Она не со зла, ты же знаешь, – он подошел и обнял ее, но объятия получились какими-то неуверенными. – Она просто… она так решила. Для нее это логично: сын купил большую квартиру, значит, позаботится о матери.
– Это не логично, Кирилл. Это эгоизм. У нас своя семья. У нас были свои планы на эту комнату. На нашу жизнь!
Они смотрели друг на друга, и Алина видела в его глазах не только растерянность, но и чувство вины. Вечное, неистребимое чувство вины хорошего сына перед матерью-одиночкой. И это пугало ее больше всего. Это было слабое место, на которое Людмила Петровна умела давить с виртуозностью опытного хирурга.
На следующий день Людмила Петровна приехала без предупреждения. Они с Кириллом как раз пытались собрать новый шкаф в спальне, ругаясь на непонятную инструкцию, когда в дверь позвонили. На пороге стояла она – невысокая, полноватая женщина с энергичным лицом и тщательно уложенной прической «химическая волна», окрашенной в насыщенный баклажановый цвет. На губах – яркая помада, на шее – нитка искусственного жемчуга. От нее пахло духами «Красная Москва» и необъяснимой уверенностью в собственной правоте.
– А вот и я! Решила посмотреть на свои будущие хоромы! – весело провозгласила она, проходя в квартиру и оглядываясь по сторонам. – Ой, простор-то какой! Молодцы, детки, постарались! Ну, где тут моя комнатка?
Она проигнорировала растерянные лица Алины и Кирилла и решительно направилась в ту самую, третью комнату. Она была самой маленькой, около десяти квадратных метров, с одним окном, выходящим во двор.
– О, чудесно! И окошко есть! – Людмила Петровна подошла к окну и деловито постучала по подоконнику. – Солнечная сторона, я надеюсь? Я так люблю, когда утром солнышко будит. Сюда вот мой комод встанет, он старинный, еще от бабушки достался. А сюда – кровать. И кресло мое любимое нужно будет перевезти. Ничего, поместимся! В тесноте, да не в обиде.
Алина стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди. Она чувствовала, как кровь стучит в висках. Каждое слово свекрови было как маленький гвоздь, который она вбивала в крышку гроба их мечты о спокойной жизни. Кирилл стоял рядом, его лицо было бледным.
– Мам, мы вообще-то еще ничего не решили, – выдавил он наконец.
Людмила Петровна обернулась, и ее лицо приняло обиженное выражение. Яркая помада на губах сделала его почти карикатурным.
– Как это не решили, Кирюша? А что тут решать? Я твоя мать. Я одна. Ты же не оставишь меня на улице? Я уже покупателям задаток вернула, отказалась от сделки. Подумала, зачем торопиться? Сначала к вам перееду, а потом спокойно свою квартиру продам, без спешки.
Это был удар под дых. Она не продала квартиру. Она просто создала иллюзию безвыходности. Манипуляция высшего уровня. Алина посмотрела на Кирилла, ожидая его реакции. Он молчал, явно раздавленный этой новостью.
– Людмила Петровна, – начала Алина, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее, – мы очень рады, что вы приехали. Но вопрос вашего переезда к нам – это очень серьезный шаг. Мы его не обсуждали. Мы не были к этому готовы.
– Деточка, а к чему тут готовиться? – свекровь покровительственно улыбнулась. – Семья на то и семья, чтобы друг другу помогать. Я вам мешать не буду, что ты. Буду на кухне помогать, за порядком следить. Ты же у меня девочка занятая, работаешь много. А я на пенсии, времени вагон. Буду вам уют создавать.
От слов «создавать уют» у Алины по спине пробежал холодок. Она прекрасно знала, что это означает. Это означало непрошеные советы, переставленные вещи и вечное присутствие третьего человека в их доме. Человека, который считает, что знает лучше, как им жить.
Когда Людмила Петровна, выпив три чашки чая и рассказав в мельчайших подробностях о своих планах на обустройство «своей» комнаты, наконец уехала, в квартире повисла тяжелая тишина.
– Ты слышал? Она не продала квартиру, – первой нарушила молчание Алина. – Она солгала.
– Она не солгала, она просто… передумала, – Кирилл потер лицо руками. Он выглядел измученным. – Алин, я не знаю, что делать. Если я ей сейчас скажу «нет», она… она этого не переживет. Начнет говорить, что я ее бросил, что она мне не нужна. Будет звонить всем родственникам, жаловаться. Ты же знаешь, как это будет.
– И что? – Алина подошла к нему вплотную. – Мы позволим ей испортить нам жизнь, потому что боимся, что она будет жаловаться тете Зине из Саратова? Кирилл, очнись! Она нами манипулирует! Она врет нам в лицо и делает вид, что так и надо!
– Это не так просто! Это моя мать!
– А я твоя жена! И это наш дом! Наш! Мы вместе его выбирали, вместе платим за него! И я не хочу делить его с твоей мамой, как бы я к ней ни относилась!
Это был их первый серьезный скандал в новой квартире. Они кричали друг на друга, и гулкое эхо пустых комнат делало их слова еще более резкими и обидными. Алина обвиняла его в мягкотелости, он ее – в жестокости и эгоизме. В какой-то момент Кирилл крикнул: «Может, ты и права! Может, я просто плохой сын!», и в его голосе было столько отчаяния, что Алина замолчала. Она увидела, что он не защищает мать. Он был в ловушке между долгом, виной и любовью к жене. И эта ловушка медленно его разрывала.
Следующие несколько недель превратились в ад. Людмила Петровна звонила каждый день. Она больше не говорила о переезде прямо, но вела себя так, будто это было решенным делом. «Кирюша, я тут присмотрела обои для своей комнаты, такие нежные, в цветочек. Тебе скинуть фотографию?», «Алиночка, а у вас там рядом поликлиника хорошая? Мне бы прикрепиться, спину что-то прихватило», «Я тут нашла рецепт пирога, вот перееду, буду вас баловать каждый день».
Каждый такой звонок был как укол. Они с Кириллом почти перестали разговаривать. Напряжение висело в воздухе. Он стал задерживаться на работе, а она, приходя в пустую, неуютную квартиру, садилась на кухне и тупо смотрела в окно. Квартира мечты превращалась в поле битвы, на котором они стремительно проигрывали.
Однажды Алина не выдержала. Она взяла выходной и поехала к своей матери. Ее родители жили в другом городе, но после смерти отца Кирилла ее мама, Ольга Сергеевна, перебралась поближе, в пригород. Она была полной противоположностью Людмилы Петровны – тихая, сдержанная, интеллигентная женщина, бывшая библиотекарша. Она никогда не лезла в жизнь дочери, придерживаясь принципа «пока не просят, не вмешивайся».
Алина рассказала ей все. Ольга Сергеевна молча слушала, изредка кивая. Когда Алина закончила, вся в слезах, мать обняла ее и сказала:
– Бедные вы мои. Это называется «пассивная агрессия». Она не кричит и не требует. Она делает вас виноватыми и беспомощными. Самый страшный вид манипуляции.
– И что нам делать, мама? Я боюсь, что мы разведемся. Кирилл разрывается на части. Я его люблю, но я так больше не могу. Я ненавижу эту квартиру, я ненавижу возвращаться домой.
– Ультиматумы ставить бесполезно, – задумчиво сказала Ольга Сергеевна. – Кирилл хороший парень, и он любит свою мать. Если ты заставишь его выбирать, он может выбрать ее, не потому что любит ее больше, а из чувства долга. И будет несчастен всю жизнь. Или выберет тебя, и будет всю жизнь чувствовать себя предателем. Тебе нужно, чтобы он сам увидел правду. Не ту правду, что его мать – монстр, она не монстр. Она просто очень одинокая и испуганная женщина, которая использует плохие методы. Ему нужно увидеть, что ее действия – это не забота, а контроль.
– Как? Как мне это сделать?
– Устройте новоселье, – неожиданно предложила мать. – Пригласите всех родственников. И ее, конечно. На людях люди часто показывают свое истинное лицо. Просто наблюдай. И будь готова.
Совет показался Алине странным, но что-то в нем было. Терять ей было уже нечего. Вечером она предложила это Кириллу. Он сначала отказался, сказав, что ему не до праздников, но Алина настояла.
– Давай сделаем это. Как будто у нас все хорошо. Пригласим друзей, родственников. Порадуемся нашей квартире. Хотя бы сделаем вид.
Кирилл, измученный постоянным напряжением, неожиданно согласился.
День новоселья стал кульминацией. Квартира, которую они успели кое-как обставить, наполнилась гостями. Были друзья, коллеги, двоюродные тети и дяди с обеих сторон. Людмила Петровна была в центре внимания. Она порхала от одной группы гостей к другой, рассказывая, как она «счастлива за деток» и как она «помогала им с выбором».
Алина молча накрывала на стол, стараясь не слушать. Она чувствовала себя чужой на собственном празднике. Кирилл пытался улыбаться и поддерживать разговоры, но его глаза были тревожными.
И вот, в разгар застолья, когда все уже выпили и расслабились, Людмила Петровна встала с бокалом в руке.
– Дорогие мои! – ее голос зазвенел, привлекая всеобщее внимание. – Я хочу поднять этот бокал за моих дорогих детей, Алиночку и Кирюшу! Они такие молодцы, такую прекрасную квартиру купили! Я так ими горжусь! И я безмерно счастлива, что скоро смогу быть рядом с ними каждый день. Они забирают меня к себе, представляете? На старости лет не оставили мать одну! Вот что значит хороший сын!
В комнате на несколько секунд повисла тишина. Все взгляды устремились на Алину и Кирилла. Алина почувствовала, как у нее холодеют руки. Это был публичный ход, шах и мат. Теперь любое возражение будет выглядеть как чудовищная неблагодарность. Она увидела сочувствующие взгляды одних родственников и осуждающие – других. Кирилл сидел белый как полотно, сжав челюсти.
Алина встала и, ничего не говоря, вышла на кухню. Ей нужен был воздух. Она открыла окно и вцепилась в подоконник. Слезы ярости и бессилия душили ее. Это конец. Она проиграла.
Внезапно до нее донеслись голоса из-за приоткрытой двери гостиной. Это был голос Людмилы Петровны и ее сестры, тети Вали. Они думали, что на кухне никого нет.
– Люда, ты, конечно, молодец, – приглушенно говорила тетя Валя. – Так их взяла в оборот. Прямо на публике объявила. Теперь не отвертятся.
– А что делать, Валюша? – самодовольно ответила Людмила Петровна. – По-другому с этой молодежью нельзя. У них свои планы, видите ли. А то, что мать одна, им все равно. А я что? Мне так даже выгоднее. Свою квартиру сдам, будет прибавка к пенсии хорошая. А жить буду у них, на всем готовом. И под присмотром. Кирилл – он сын, он позаботится. А Алинка эта… ничего, поворчит и привыкнет. Куда она денется.
Алина замерла. Вот оно. То, о чем говорила ее мама. Правда. Не просто страх одиночества. Холодный, циничный расчет.
Она не стала возвращаться в гостиную. Она дождалась, пока гости начнут расходиться. Последней уходила Людмила Петровна, сияющая и довольная. Она поцеловала Кирилла и смерила Алину победным взглядом.
Когда за последним гостем закрылась дверь, Кирилл рухнул на диван.
– Это было ужасно, – прошептал он. – Я чувствую себя так, словно меня выставили на посмешище.
– Так и есть, – спокойно ответила Алина, садясь напротив. Она больше не чувствовала злости. Только холодную, тяжелую усталость. – А еще я знаю, почему она так рвется к нам.
И она пересказала ему подслушанный разговор. Она говорила ровно, без эмоций, просто излагая факты. Кирилл слушал, и его лицо медленно менялось. Растерянность сменялась недоверием, а затем – горьким разочарованием. Это было страшнее, чем гнев. Видеть, как рушится идеализированный образ матери в глазах любящего сына.
– Она… не могла так сказать, – прошептал он, но в его голосе не было уверенности. – Сдать свою квартиру? И жить за наш счет?
– Именно так, – подтвердила Алина. – Это не про одиночество, Кирилл. Это про удобство. Про выгоду.
Он долго молчал, глядя в одну точку. Алина не торопила его. Она знала, что в этот момент в его голове происходила мучительная переоценка ценностей. Рушился мир, в котором мама была святой, жертвенной и любящей.
На следующий день он поехал к ней. Один. Алина осталась дома, не находя себе места. Она не знала, чем закончится этот разговор, но понимала, что от него зависит вся их дальнейшая жизнь.
Кирилл вернулся через три часа. Он выглядел постаревшим на десять лет. Он вошел в квартиру, молча снял куртку и прошел в ту самую, третью комнату. Алина пошла за ним.
– Я сказал ей все, – тихо произнес он, глядя в окно. – Спросил про квартиру. Она сначала отрицала, потом плакала, обвиняла меня, тебя, всех. Говорила, что мы ее не понимаем. А потом… потом призналась. Сказала, что боится бедности, боится, что пенсии не хватит. Сказала, что имеет право на помощь от сына.
– Что ты ей ответил? – затаив дыхание, спросила Алина.
– Я сказал, что мы не можем жить вместе. Что это наш дом. Я сказал, что если ей нужна финансовая помощь, мы будем помогать. Мы можем оплачивать ей часть коммуналки или покупать продукты. Но жить она с нами не будет. Никогда.
Он повернулся к ней. В его глазах стояли слезы.
– Она сказала, что у нее больше нет сына.
Он обнял ее, и она почувствовала, как дрожат его плечи. Он плакал. Беззвучно, тяжело, как плачут мужчины, потеряв что-то очень важное. Она гладила его по спине и молчала.
Отношения с Людмилой Петровной не наладились. Она не звонила. Она не отвечала на звонки Кирилла. Родственникам она рассказала свою версию: неблагодарный сын, одурманенный женой-мегерой, выгнал родную мать на улицу. Некоторые поверили и перестали с ними общаться. Другие понимающе молчали.
Их квартира мечты была отвоевана. Но победа была горькой. Иногда по вечерам Алина заходила в ту маленькую комнату. Она все еще была пустой. В ней не было ни ее рабочего стола, ни детской кроватки, ни старинного комода свекрови. В ней была только тишина и эхо той цены, которую им пришлось заплатить за право просто жить своей жизнью. Они были вместе, они отстояли свои границы, но что-то важное было безвозвратно сломано. И пустота в этой маленькой комнате напоминала им об этом каждый день.