— Марина, ты опять соль перепутала с сахаром? — голос Андрея, как всегда, прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине кухни.
Она вздрогнула, и щепотка ванилина, похожая на дорожный песок под светом лампы, просыпалась мимо крохотной кофейной ложечки прямо на стол. Марина поджала губы, но промолчала. Спорить было бесполезно, да и сил уже не оставалось. Два часа ночи. За окном спал город, укрытый сизым одеялом июньской ночи, а она, как пекарь-энтузиаст, колдовала над своим творением — трёхъярусным тортом «Розовый бархат» для свекрови. Завтра Тамаре Павловне исполнялось шестьдесят пять. Юбилей.
— Я не перепутала, — тихо ответила Марина, смахивая ванилин в ладонь. — Я пробую крем. Он должен быть идеальным.
Андрей хмыкнул, открывая холодильник. Свет резко ударил по глазам, выхватив из полумрака его статную фигуру в шёлковой пижаме, подарок Марины на прошлый Новый год. Он был красив, её Андрей. Высокий, темноволосый, с обаятельной улыбкой, которая, впрочем, редко предназначалась ей. В компаниях он был звездой, душой любого праздника. Но дома эта звезда гасла, оставляя после себя лишь холод и едкий сарказм.
— Идеальным, как ты? — он достал бутылку минеральной воды и отпил прямо из горлышка. — Ну, тогда можно не стараться. Моя мама всё равно найдёт, к чему придраться. Ты же знаешь, у неё нюх на несовершенство. Видимо, поэтому она тебя и не переваривает.
Он подмигнул, словно сказал нечто уморительно смешное. Марина почувствовала, как внутри всё сжалось в ледяной комок. Обида подкатила к горлу, но она сглотнула её вместе с воздухом, пахнущим бисквитом и отчаянием. Она привыкла. За пятнадцать лет брака она научилась не замечать этих уколов, пропускать их мимо ушей, словно это был просто фоновый шум, как гудение холодильника или капание воды из крана.
— Тамара Павловна меня любит, — упрямо произнесла она, больше убеждая себя, чем его. — Просто она строгая. Она же учительница.
— Бывшая учительница, — поправил Андрей, захлопывая дверцу холодильника. — А характер, знаешь ли, как старое вино — с годами только крепчает. Или киснет. Ладно, кондитер, твори. Только будильник поставь, а то проспишь свою работу. Воспитательница всея Руси.
Он вышел из кухни, оставив за собой шлейф дорогого парфюма и ощущение пустоты. Марина опустилась на табуретку. Руки немного дрожали. Зачем она всё это делает? Зачем эти ночные бдения над тортом, который, скорее всего, удостоится лишь снисходительной улыбки и замечания о лишних калориях?
Для неё этот торт был не просто десертом. Это был её безмолвный манифест. Молчаливая просьба, крик души, облечённый в форму бисквитных коржей и сливочного крема: «Пожалуйста, посмотрите на меня! Я стараюсь! Я хочу быть частью вашей семьи! Примите меня».
Они поженились, когда Марине было двадцать пять, а Андрею — тридцать. Он красиво ухаживал: цветы, рестораны, громкие комплименты. Марина, тихая, домашняя девушка, работавшая в детском саду, влюбилась без памяти. Ей казалось, что она вытянула счастливый билет. Семья Андрея поначалу приняла её вежливо-прохладно. Мать, Тамара Павловна, оглядела её с ног до головы оценивающим взглядом завуча и вынесла вердикт: «Простая слишком. Но для семейной жизни, может, и сгодится. Лепить можно». Сёстры Андрея, Ирина и Ольга, похихикали в сторонке. Ирина, бойкая парикмахерша с острым языком, тут же сделала замечание по поводу Марининой причёски. Ольга, вальяжная домохозяйка, муж которой занимал какой-то важный пост, смерила взглядом её скромное платье.
Марина старалась. Она научилась готовить любимые блюда свекрови, помнила дни рождения всех троюродных тётушек, вязала племянникам носочки и всегда приходила на помощь по первому зову. Но стена отчуждения никуда не девалась. Она была прозрачной, невидимой, но непробиваемой. А потом начались «шутки» Андрея.
Сначала они были редкими, почти невинными. На семейном ужине он мог сказать: «А моя Маринка ест, как птичка. Зато поправляется, как слоник». Семья смеялась. Марина смущённо улыбалась и отодвигала тарелку. Потом шутки стали злее. Когда она наконец получила права, он трубил на каждом углу: «Теперь на дорогах на одну обезьяну с гранатой больше! Держитесь, столбы!». Сёстры подхватывали: «Марин, ты хоть право и лево не путаешь?». Тамара Павловна добавляла с видом мудрой наставницы: «Женщина за рулём — это испытание для всех. Особенно для её мужа».
Она пыталась говорить с ним. В самом начале. «Андрей, зачем ты так? Мне неприятно». Он смотрел на неё с искренним удивлением: «Ты чего, мать? Я же шучу! Чувства юмора совсем нет? Надо проще быть, Марин, проще!». И она замолкала. Может, и правда, она слишком обидчивая? Может, она просто не понимает его искромётного юмора? И она терпела, чтобы не портить праздники, не выносить сор из избы, не быть «пилой».
Самым больным было то, что унижения происходили публично, при его семье, и они всегда его поддерживали. Их смех был для неё хуже пощёчины. Он легитимизировал его жестокость, превращая её в норму. Она была вечной мишенью для их общего веселья.
Марина вздохнула и поднялась. Время шло. Она аккуратно пропитала коржи вишнёвым сиропом, взбила нежнейший крем-чиз. Вспомнила, как свекровь однажды обмолвилась, что любит сочетание шоколада и вишни. Специально для неё она добавила в один из слоёв ганаш из тёмного бельгийского шоколада. Руки работали на автомате, а в голове проносились картинки из прошлого.
Вот они на даче у свекрови. Тамара Павловна, известная на всю округу садовод-любительница, с гордостью демонстрировала свои пионы.
— Посмотри, Марина, какие шапки! Это сорт «Сара Бернар». Нежный, ароматный. Ему уход нужен особый. Подкормка три раза за сезон, и не абы чем, а специальным комплексом, где калия больше, чем азота. Азот даёт зелень, а нам цветок нужен. Понимаешь?
Марина кивала, искренне восхищаясь пышными розовыми цветами.
— Очень красивые, Тамара Павловна. А я вот гладиолусы посадила, так они у меня почему-то полегли все.
Тамара Павловна поджала губы.
— Потому что луковицы надо было в марганцовке замачивать перед посадкой. И опору ставить вовремя. А ты, небось, воткнула и забыла. С растениями, деточка, как с детьми — им внимание нужно. А у тебя его, видимо, только на детский сад и хватает.
Вроде бы ничего обидного, просто совет. Но сказано это было таким тоном, что Марина почувствовала себя нерадивой школьницей у доски. Андрей, стоявший рядом, тут же добавил:
— Мам, ну что ты от неё хочешь? У неё даже кактусы сохнут! Рука не та. Зато она у нас теоретик хороший. Может часами рассказывать, как надо, а на деле…
И снова этот смех. Дружный, семейный. А она стоит, как оплёванная, посреди благоухающих пионов.
Единственным человеком, с которым она могла быть собой, была её подруга Лена. Лена, владелица небольшой сети салонов красоты, женщина резкая, независимая и видевшая Андрея насквозь с первой встречи.
— Зачем ты это терпишь? — спрашивала она каждый раз, когда Марина, не выдержав, звонила ей в слезах. — Он же тебя не уважает. Он самоутверждается за твой счёт. А его семейка — просто серпентарий.
— Он не всегда такой, — оправдывалась Марина. — Иногда он бывает очень заботливым. Помнишь, когда я болела, он мне апельсины вёдрами носил?
— Ага, а потом на семейном сборище рассказал, как ты смешно выглядела с красным носом и температурой, — отрезала Лена. — Марин, апельсины — это не индульгенция. Ты достойна большего. Ты светлый, добрый человек, а они из тебя делают удобный коврик для ног.
Марина знала, что Лена права. Но страх был сильнее. Страх одиночества, страх перемен, страх осуждения. Куда она пойдёт? Что она будет делать? Она всю жизнь работала воспитателем, получала скромную зарплату. Недавно, чтобы иметь хоть какие-то свои деньги и не просить у мужа на каждую мелочь, она устроилась по вечерам администратором в фитнес-клуб. Стало немного легче, но уставала она смертельно. А Андрей и тут нашёл повод для шутки: «Моя теперь на ресепшене сидит. Хоть на красивых людей посмотрит, а то в садике одни сопли и горшки».
Торт был почти готов. Осталось самое сложное — украшение. Марина достала кондитерский мешок и начала аккуратно отсаживать розочки из крема. Каждая розочка — идеальная, лепесток к лепестку. Она работала с такой сосредоточенностью, словно от этого зависела её жизнь. А может, так оно и было? Может, этот торт был её последней попыткой достучаться до них, показать, что она не просто «пышечка», «криворукая автомобилистка» и «женщина без чувства юмора». Что она — личность. Что она умеет создавать красоту.
…Юбилей праздновали в ресторане. Шикарный зал, живая музыка, нарядные гости. Родня Андрея сидела за центральным столом, как королевская семья на приёме. Тамара Павловна в новом бордовом платье выглядела величественно и строго. Сёстры, Ирина и Ольга, разодетые в пух и прах, щебетали, обсуждая наряды других гостий. Андрей был в своей стихии: сыпал тостами, анекдотами, очаровывал дальних родственниц. Марина сидела рядом с ним, стараясь улыбаться и поддерживать разговор. Она чувствовала себя чужой на этом празднике жизни.
— А теперь, — провозгласил тамада, — слово предоставляется любимому сыну нашей юбилярши, её опоре и гордости, Андрею!
Андрей встал, картинно звякнув вилкой по бокалу.
— Мамочка! Я не буду говорить долгих слов. Я просто хочу сказать, что ты у меня самая лучшая. Ты научила меня главному — смотреть на жизнь с юмором. И я благодарен тебе за это. А ещё я хочу поблагодарить мою жену, Марину. — Он сделал паузу и посмотрел на неё. У Марины замерло сердце. Неужели? — Спасибо тебе, дорогая, что ты терпишь меня все эти годы. Это, я вам скажу, подвиг! Ведь не каждая женщина сможет жить с таким идеальным мужчиной, как я!
Зал взорвался хохотом и аплодисментами. Марина почувствовала, как краска заливает ей щёки. Он снова сделал это. Превратил её в часть своего комедийного номера.
Наконец вечер подошёл к своей кульминации. К выносу торта. Марина отправилась на кухню ресторана, где её творение ждало своего часа в огромном холодильнике. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Официант помог ей зажечь шестьдесят пять тоненьких свечей.
Она медленно внесла его в зал. Музыка стихла. Гости ахнули. Торт был великолепен. Три яруса нежно-розового крема, украшенные изящными розами и серебряными бусинками, в мерцающем свете свечей он казался сказочным замком. Марина увидела восхищённые взгляды, услышала шёпот: «Какая красота!», «Кто это сделал?». И на секунду ей показалось, что у неё получилось. Вот он, её триумф.
Она поставила торт на стол перед свекровью. Тамара Павловна смотрела на него с нескрываемым удивлением и даже, кажется, удовольствием.
— Марина? «Это ты сама?» —спросила она.
— Да, Тамара Павловна. Для вас, — тихо ответила Марина, и в душе расцвела робкая надежда.
Но тут раздался громкий голос Андрея, перекрывший все остальные.
— О, глядите, торт такой же кривой, как Марина паркуется! Надеюсь, на вкус получше!
И грянул смех. Оглушительный, раскатистый, беспощадный. Громче всех, заливаясь и всхлипывая, смеялась свекровь. Она указывала пальцем то на торт, то на Марину, и слёзы текли по её напудренным щекам. Сёстры подвывали ей в унисон.
В этот момент что-то внутри Марины не просто сломалось. Оно взорвалось. Годы мелких унижений, проглоченных обид, фальшивых улыбок, ночных слёз в подушку — всё это слилось в один раскалённый, испепеляющий ком. Она посмотрела на мужа. Он хохотал, запрокинув голову, и в его глазах не было ничего, кроме злого торжества. Она посмотрела на его сестёр, на его мать. И вдруг пелена спала с её глаз. Она увидела их по-настоящему. Не просто родственниками мужа, а чужими, пустыми, жестокими людьми, которые упивались её болью.
Время для неё замедлило свой ход. Шум в зале превратился в далёкий гул. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только ледяное, звенящее спокойствие. Руки не дрожали. Они были как из стали.
Марина молча взяла с подноса серебряную лопатку для торта. Медленно, с хирургической точностью, она отрезала идеальный, ровный кусок. Самый красивый, с пышной розой посередине. Подняла его. Андрей всё ещё смеялся, вытирая выступившие слёзы. Он посмотрел на неё, ожидая, что она подаст первый кусок имениннице.
И она подала.
Со всего размаху она размазала этот кусок по его хохочущему лицу.
Тишина, наступившая в зале, была такой плотной, что её можно было резать ножом. Нежный розовый крем попал ему в нос, забрызгал идеально уложенные волосы, стёк по гладко выбритому подбородку и повис на нём жалкой каплей. Свечи на торте продолжали гореть, отбрасывая дрожащие тени на ошеломлённые лица гостей.
Марина, не глядя на окаменевшего мужа, повернулась к его родне. К свекрови, застывшей с открытым ртом. К сёстрам, чьи лица выражали смесь ужаса и недоумения.
Её голос прозвучал на удивление ровно и холодно.
— Подавитесь. Это был мой последний торт в этом доме.
После этого она взяла свою маленькую сумочку со стула, повернулась и, не оглядываясь, пошла к выходу. Спина была идеально прямой. Каждый шаг отдавался гулким эхом в мёртвой тишине.
Тишину нарушал только один звук. Это капал с носа Андрея на его белоснежную рубашку розовый сливочный крем. Кап. Кап. Кап. Унижен теперь был он. Публично, эффектно и очень, очень грязно.