— Маришь, ну согласись, в прихожей надо что-то менять, — Валентина Степановна прошла мимо Марины так близко, что та почувствовала запах её духов. Тяжёлый, липкий, въедающийся во всё.
Марина стояла у раковины, мыла тарелки после обеда. Руки двигались автоматически: намылить, смыть, поставить сушиться. Свекровь приехала четыре дня назад. Должна была гостить неделю. Марина считала часы.
— Прихожая в порядке, — сказала она, не оборачиваясь.
— Ну как в порядке? — Валентина остановилась в дверях кухни, оперлась о косяк. — Обувница эта ваша совсем не к месту. И вешалка тоже. Надо переделать.
Марина положила последнюю тарелку на сушилку, вытерла руки. Посмотрела на свекровь. Валентина стояла в её доме, в её кухне, и раздавала указания, будто это был её дом. Будто Марина здесь просто квартирантка, которая не умеет правильно жить.
— Валентина Степановна, мы с Алексеем всё обсудили, когда делали ремонт, — Марина говорила ровно, но внутри что-то натягивалось, как струна перед разрывом. — Нам всё нравится.
— Вот именно, что вам, — свекровь вздохнула. — А о гостях не подумали. Виктор Семёнович вчера чуть не споткнулся о вашу обувницу.
Марина промолчала. Виктор Семёнович споткнулся, потому что смотрел в телефон, а не под ноги. Но это не имело значения. В семье Алексея никогда не имело значения, кто прав, а кто виноват. Имело значение только одно: мать всегда права.
За шестнадцать лет брака Марина выучила эту истину наизусть.
Алексей пришёл с работы поздно. Устроился на диване, включил футбол. Марина принесла ему ужин на подносе — так делала его мать, так ждал он. Валентина сидела в кресле напротив, вязала что-то розовое и время от времени комментировала игру. Марина ушла на кухню.
Мыла посуду второй раз за день. Протирала столешницу. Раскладывала по полкам продукты, которые купила утром. Делала всё медленно, растягивая каждое движение, лишь бы не возвращаться в гостиную, где Валентина Степановна сидела в её доме и чувствовала себя хозяйкой.
— Мариша, ты чай будешь? — крикнула свекровь из гостиной.
— Попозже, — ответила Марина.
— Ну вот, видишь, Алёша, она даже с нами не сидит, — голос свекрови был громким, театральным, рассчитанным на то, чтобы Марина услышала. — Всё время на кухне. Будто мы чужие люди.
Марина сжала тряпку в руке. Досчитала до десяти. Повесила тряпку сушиться. Вышла в гостиную.
— Я устала, — сказала она. — Иду спать.
Алексей кивнул, не отрываясь от экрана. Валентина посмотрела на неё долгим взглядом, в котором было всё: осуждение, жалость к сыну, недовольство невесткой, которая не умеет быть благодарной.
Марина легла в постель в одежде. Лежала и смотрела в потолок. Слышала, как в гостиной закончился футбол, как Валентина что-то говорила Алексею тихим голосом, как он отвечал односложно, как они наконец разошлись по комнатам.
Алексей пришёл в спальню через полчаса. Разделся, лёг рядом.
— Мама говорит, прихожую надо переделать, — сказал он в темноту.
Марина не ответила.
— Марин, ты слышишь?
— Слышу.
— Ну так что?
— Ничего. Прихожая остаётся как есть.
Алексей замолчал. Потом вздохнул, повернулся на бок, отвернулся от неё. Марина знала этот язык. Язык обид без слов. Язык молчаливых упрёков. Она прожила с ним шестнадцать лет.
Утром Марина встала первой. Приготовила завтрак. Валентина вышла из комнаты свежая, причёсанная, в домашнем халате, который привезла с собой — шёлковый, дорогой, с вышивкой. Села за стол, посмотрела на тарелку с яичницей.
— Ты знаешь, что я не ем жареное, — сказала она спокойно.
Марина поставила на стол чайник.
— Что ты ешь?
— Кашу. Овсяную. На воде.
— Каши нет.
— Как нет? — свекровь подняла брови. — А что же ты готовишь по утрам?
— То, что едим мы с Алексеем.
— Понятно, — Валентина откинулась на спинку стула. — Значит, о гостях ты не думаешь.
— Валентина Степановна, — Марина села напротив. Положила руки на стол. Посмотрела свекрови в глаза. — Вы приехали ко мне в дом. Я готовлю то, что умею и то, что ест моя семья. Если вам что-то не подходит, можете приготовить себе сами. Крупы в шкафу слева.
Повисла тишина. Такая, что слышно было, как тикают часы на стене. Валентина смотрела на Марину так, будто впервые её увидела. Виктор Семёнович осторожно отпил чай, не поднимая глаз. Алексей замер с вилкой в руке.
— Ты что себе позволяешь? — голос свекрови дрожал.
— Я живу в своём доме, — ответила Марина. — И больше не буду извиняться за это.
Валентина встала. Халат развевался за ней, когда она выходила из кухни. Хлопнула дверь в гостевую комнату.
Алексей положил вилку.
— Марина, какого...
— Довольно, — она посмотрела на него. — Шестнадцать лет я слушала, как твоя мать учит меня жить. Как готовить, как убираться, как одеваться, как разговаривать, как воспитывать детей. Как дышать, в конце концов. Шестнадцать лет я молчала, потому что не хотела ставить тебя перед выбором. Но знаешь что? Я устала молчать.
— Это моя мать, — сказал Алексей тихо.
— А я твоя жена. И если ты не видишь разницы, то у нас проблема.
Она встала, вышла из кухни. Прошла в спальню, закрыла дверь. Села на кровать. Руки тряслись. Не от страха — от облегчения. Будто что-то, что давило на грудь шестнадцать лет, наконец сдвинулось с места.
Валентина со Виктором Семёновичем уехали в тот же день. Собирались молча, грузили чемоданы в машину молча. Марина стояла в прихожей — в той самой, которую собиралась переделать свекровь — и смотрела, как они уходят. Валентина не попрощалась. Виктор Семёнович кивнул ей на прощание. В его взгляде было что-то похожее на уважение.
Алексей три недели почти не разговаривал с ней. Приходил с работы, ужинал молча, уходил в комнату. Звонил матери каждый вечер, и Марина слышала из спальни, как Валентина плачет в трубку, как жалуется на неблагодарную сноху, как требует, чтобы сын поставил жену на место.
Марина не просила прощения. Не пыталась наладить отношения. Она жила своей жизнью в своём доме, и если Алексей не хотел быть частью этой жизни, это был его выбор.
Развод оформили через четыре месяца.
Марина продала квартиру. Купила маленькую двушку на окраине. Устроилась на новую работу — в частную школу платили больше. Познакомилась с женщиной из соседнего подъезда, Светланой, которая работала в архиве и по выходным ходила в театры. Они начали ходить вместе.
Прошло полтора года.
Марина возвращалась из магазина, когда увидела его. Алексей стоял у подъезда. Похудел. Постарел. Оделся в куртку, которую она никогда не видела — тёмно-синюю, спортивную. Не ту, что покупала ему мать.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — она остановилась в двух метрах от него.
— Можно поговорить?
Они поднялись к ней. Марина поставила пакеты на кухне, включила чайник. Алексей сел за стол, огляделся.
— Хорошая квартира, — сказал он.
— Спасибо.
Молчали, пока закипал чайник. Марина налила чай, поставила на стол сахар. Села напротив.
— Мама умерла три месяца назад, — сказал Алексей. — Инсульт. Я был с ней.
Марина кивнула.
— Соболезную.
— Я много думал после того, как мы развелись, — он смотрел в чашку. — И ещё больше после её смерти. Я понял, что был не прав. Всегда. Во всём.
Марина пила чай и молчала.
— Ты была права, — продолжил Алексей. — Когда говорила, что я должен был встать на твою сторону. Когда ушла. Ты была права.
— Зачем ты пришёл? — спросила она.
— Хотел, чтобы ты это услышала. Хотел, чтобы ты знала, что я понял. Извини.
Марина посмотрела на него. На человека, с которым прожила шестнадцать лет. На мужчину, который так и не научился защищать свою семью. На того, кто пришёл просить прощения, когда это уже не имело значения.
— Хорошо, — сказала она. — Я приняла твои извинения.
Алексей допил чай, встал. Оделся в прихожей, вышел за дверь. Марина закрыла за ним, прислонилась спиной к двери. Постояла так минуту.
Потом пошла на кухню, вымыла чашки, вытерла стол. Достала из пакета продукты, разложила по полкам. Всё медленно, не спеша. Делала привычные дела в своём доме, в своей жизни.
За окном зажглись фонари. Марина подошла к подоконнику, посмотрела на вечерний город. Где-то там жил Алексей со своими сожалениями. Где-то там была квартира, в которой она провела шестнадцать лет, пытаясь быть достаточно хорошей для человека, который так и не научился её ценить.
А здесь была она. В своей квартире. В своей тишине. В своей жизни.
И этого было достаточно.