— Ты приедешь?
Марина сжимала телефон, глядя на серую стену роддома. В трубке молчание, потом вздох Дмитрия.
— Приеду. Конечно.
А следом голос Людмилы Петровны, громкий, уверенный: «Если встретишь её, можешь не возвращаться». Марина услышала каждое слово. Свекровь даже не попыталась говорить тише.
Марина положила телефон на тумбочку и посмотрела на дочь. Соня спала в пластиковой больничной люльке, крошечная, с тёмными волосиками. Девять месяцев Марина боялась этого момента. Боялась остаться одна, как мать когда-то осталась с ней. Но Дмитрий обещал быть рядом. Сказал, что неважно, кто отец.
Теперь она понимала: важно.
Июнь прошлого года. Встреча выпускников в кафе «Старый город», где столы накрывали клеёнками в цветочек. Андрей сидел напротив, загорелый, в дорогой рубашке. Рассказывал про строительный бизнес, показывал фото сыновей. Марина пила сухое вино и вспоминала бесконечные походы по клиникам, анализы, процедуры. Надежды, которые разбивались каждый месяц.
С Дмитрием они к тому времени жили раздельно полгода. Устали оба. Десять лет попыток, десять лет неудач. Врачи разводили руками: всё в норме, просто не складывается. А потом они просто сдались. Он переехал к матери, она осталась в их двушке на Заречной.
И вот Андрей. Несколько встреч, несколько недель, когда Марина почувствовала себя живой. Он был женат, она знала. Но тогда казалось — это несерьёзно, просто эпизод.
Потом две полоски на тесте.
Дмитрий приехал через час после звонка. Бледный, с букетом гербер из ларька. Донёс сумки до машины, взял Соню с такой осторожностью, будто она могла сломаться. Марина смотрела и не понимала: зачем ему это? Зачем чужой ребёнок?
Дома на столе лежала записка: «Чужим в нашей семье не место». Дмитрий скомкал бумажку, выбросил в мусорное ведро. Марина видела, как напряглась его челюсть. Видела, как он пытается улыбнуться, качая Соню. Хотела спросить: ты уверен? Но промолчала.
Первую неделю Людмила Петровна не звонила. Марина кормила дочь по ночам, смотрела, как Дмитрий меняет подгузники — неумело, но старается. Он ходил на работу, приносил зарплату, целовал Марину перед сном. Почти как раньше.
Но через неделю пришла свекровь. Без звонка. Зашла, оглядела квартиру, посмотрела на коляску так, будто увидела что-то неприличное.
— Мне нужно поговорить с сыном.
Дмитрий вышел в коридор. Марина осталась на кухне, но слышала всё. Тонкие стены хрущёвки не скрывали разговоров.
— Ты должен уйти. Сейчас же.
— Мама, я не могу.
— Можешь. Ты ещё молодой, найдёшь нормальную женщину, родишь своих детей.
Марина поставила кружку на стол. Своих детей. Если бы Людмила Петровна знала. Два года назад Дмитрий ходил к врачу один. Узнал диагноз и не сказал ей. Они годами пытались зачать, хотя шансов не было с самого начала.
Он рассказал только осенью, когда Марина призналась о беременности. Сказал тихо, глядя в пол: «Я знал, что не мой. Потому что не может быть. Никогда».
— Все соседи говорят, — продолжала Людмила Петровна. — Нина Степановна вчера спросила: «Как твой, не тяжело чужого поднимать?» Понимаешь, какой позор?
Марина встала, подошла к окну. За стеклом моросил дождь. Такой же серый, как тогда, когда мать первый раз привела её в детсад. Марина плакала, цеплялась за мамину руку, а воспитательница говорила: «Все дети без отца плачут. Привыкнет».
Людмила Петровна ушла, хлопнув дверью. Дмитрий вернулся на кухню, сел напротив. Молчал. Марина хотела обнять его, но не решилась.
— Прости, — сказал он.
— За что?
— За всё.
После того разговора он изменился. Приходил поздно, усталый. На заводе начались сокращения, зарплату задерживали. Марина вышла на работу через месяц — медсестрой в поликлинику. Соню оставляла соседке за полторы тысячи в день. Денег не хватало. Дмитрий всё чаще ночевал у матери. Говорил, что ближе к работе, экономит на бензине.
Людмила Петровна приходила регулярно. Всегда с кем-то: с сестрой, с тёткой, с соседкой. Устраивала советы прямо на кухне. Говорила о морали, о чести, о том, что Марина разрушила жизнь сына. Дмитрий сидел молча. Марина тоже. Что она могла сказать?
Однажды после смены в поликлинику зашёл Андрей. Марина не сразу его узнала — постарел, осунулся. Попросил поговорить.
Они сидели в кафе на вокзале. Андрей заказал два кофе, долго молчал, потом достал конверт.
— Там двадцать тысяч. На ребёнка. Я не могу быть с вами, но буду помогать. Каждый месяц.
Марина смотрела на конверт.
— Зачем?
— Это мой долг.
— У тебя нет никакого долга. Уходи.
Но он не ушёл. Звонил раз в неделю, спрашивал про дочь. Переводил деньги. Марина не тратила их. Складывала в коробку из-под сапог, собиралась вернуть. Но так и не вернула.
Дмитрий узнал через два месяца. Людмила Петровна выяснила, рассказала сыну. Тот пришёл домой и швырнул коробку на стол.
— Значит, ты берёшь у него деньги?
— Я не трачу их.
— Не важно. Ты берёшь. Значит, всё из-за денег?
— Какое всё?
— Беременность. Ребёнок. Я. Всё это.
Марина не узнавала его. Куда делся тот Дмитрий, который обещал быть рядом? Перед ней стоял уставший, озлобленный человек.
— Уходи, — сказала она. — Если ты так думаешь, просто уходи.
И он ушёл.
Собрал вещи, не глядя на неё. Соня плакала в кроватке, но он даже не подошёл. Просто хлопнул дверью.
Марина осталась одна. Как и боялась всю жизнь. Только теперь одиночество было другим — не страшным, а пустым.
Она смотрела на спящую Соню и думала: когда дочка вырастет, спросит про отца. Что Марина ей ответит? Что пыталась создать семью, но не вышло? Что любила человека, который не смог её выбрать?
Нет. Она скажет правду: мама пыталась. Очень старалась. Но некоторые вещи от нас не зависят.
За окном моросил дождь. Такой же серый, как в детстве. Марина закрыла глаза и поняла: она повторила судьбу матери. Слово в слово. И больно не из-за Дмитрия. Больно оттого, что сама выбрала этот путь.
Коробка с деньгами лежала в шкафу. Двадцать тысяч от Андрея плюс те, что он присылал. Почти сто тысяч. На первое время хватит. Потом работа, зарплата, как-нибудь. Мать тоже как-нибудь справлялась.
Марина убрала коробку обратно. Это были грязные деньги. За ошибку. Но отказываться она не могла. У неё теперь дочь. И дочь не должна страдать за материнские грехи.
Телефон зазвонил поздно вечером. Незнакомый номер.
— Это Людмила Петровна.
Марина молчала.
— Я хотела сказать... — Голос дрогнул. — Дмитрий плачет по ночам. Первый раз вижу его таким. Я сделала всё, чтобы вернуть сына. А он не мой больше. Понимаешь?
— Понимаю.
— Ты его забрала.
— Нет. Вы его сломали. Сами.
Гудки. Людмила Петровна повесила трубку.
Марина подошла к окну. Внизу под фонарём стоял мужчина. Дмитрий. Стоял под дождём, смотрел на их окна, не решаясь подняться.
Она могла открыть окно. Крикнуть. Позвать. Но не стала. Потому что знала: он не поднимется. Он стоит внизу не потому, что хочет вернуться. Он стоит, потому что не знает, куда идти. Нет больше ни дома с Мариной, ни дома с матерью. Есть только дождь и пустота.
Марина отошла от окна. Взяла Соню на руки, прижала к себе. Дочка сопела, тёплая, родная. И это было единственное настоящее. Всё остальное — ложь. Красивая ложь о том, что можно построить счастье на обмане.
Но любовь не победила. Победили страх, стыд и чужое мнение. Победила Людмила Петровна с её железной логикой: в нашем доме чужим не место.
Марина легла в кровать. Соня сопела рядом в кроватке. За окном шумел дождь. А где-то внизу под фонарём стоял человек, который не смог её выбрать. И это было справедливо. Потому что она сама не выбрала честность. Выбрала удобное вранье: что Дмитрий примет, что простит, что всё забудут.
Но никто не забыл. И не простил. Даже она сама — себя.