— Тома, возьмёшь?
Тамара Ивановна покачала головой, отодвигая тарелку с жареными пирожками. Людмила Васильевна — её невестка — поставила блюдо на стол с привычной настойчивостью хозяйки, но Тамара знала: за этим жестом читалась обида. Ты от нас отгородилась. Ты предала семью.
Виктор сидел напротив, уткнувшись взглядом в тарелку. Его худые пальцы сжимали вилку так, будто она могла сломаться. Когда-то он смеялся за этим столом, рассказывал анекдоты, баловал детей. Теперь молчал. Алина ковыряла картошку, Егор листал телефон — оба вели себя так, словно пришли на поминки.
Каждое воскресенье в два часа дня они приходили. Как по расписанию. Тамара убирала квартиру до блеска перед их визитами, хотя раньше жаловалась на беспорядок. Теперь трёхкомнатная квартира сияла пустотой.
— Бабуль, а ты правда не поедешь с нами на дачу? — спросила Алина, вытирая рот салфеткой.
— У меня планы, — ответила Тамара.
Планы — это сидеть в кресле и смотреть, как за окном меняется погода.
Виктор поднял глаза. На секунду их взгляды встретились, и Тамара увидела в его лице что-то давно забытое — ту детскую беззащитность, когда он прибегал к ней с разбитой коленкой. Только теперь разбито было что-то другое.
После их ухода квартира погрузилась в тишину. Тамара прошла в спальню, легла на диван и закрыла глаза. Когда-то она мечтала об этом. Умоляла: "Дайте мне хоть час покоя!" Час казался наградой.
Теперь у неё были целые дни. Недели. Месяцы.
Она могла учить испанский, но зачем, если некому сказать "Buenos días"? Могла вязать, но кому дарить шарфы? Егор когда-то с восторгом натягивал её вязаные шапки. Теперь предпочитал капюшон толстовки.
Семь месяцев назад, зимой 2024 года, Тамара сказала Виктору на кухне:
— Я больше не могу. Мне шестьдесят один. Я устала.
Виктор стоял у плиты, размешивая суп. Людмила сидела за столом с ноутбуком — работала удалённо. Дети делали уроки в комнате. Обычный вечер в съёмной двушке, где жила вся семья после продажи родительской квартиры.
— Мам, — начал Виктор тихо, — я не понимаю. Мы же договаривались...
— Я хочу жить отдельно, — перебила его Тамара. — Я нашла квартиру. Трёшка на окраине. Тихая. Светлая.
Людмила подняла голову от экрана.
— Вы серьёзно?
— Очень.
Тогда Виктор опустил ложку в кастрюлю и вышел из кухни. Людмила посмотрела на Тамару долгим, изучающим взглядом.
— Понятно, — сказала она. — Значит, так.
Через месяц Тамара переехала. Сын с семьёй помог с вещами. Они разгружали коробки молча, как грузчики на вызове. Алина плакала в углу комнаты. Егор спросил:
— Баб, а почему ты от нас уходишь?
Тамара не нашла ответа. Сказала что-то про возраст, здоровье, необходимость покоя. Но слова звучали фальшиво даже для неё самой.
Первые недели в новой квартире были как отпуск. Тамара просыпалась поздно, пила кофе на балконе, читала книги. Никто не кричал, не хлопал дверьми, не требовал завтрак к семи утра.
Потом пришла тишина.
Настоящая. Тяжёлая. Липкая.
Тамара поняла, что тишина — это не отсутствие шума. Это отсутствие смысла. Когда некому готовить ужин, незачем вставать рано. Когда некому рассказать о прочитанной книге, незачем её читать.
Подруги звонили редко. Разговоры были короткими, вежливыми. Тамара слышала за их словами осуждение: Бросила внуков. Выбрала себя.
Она поправилась на пять килограммов, хотя ела мало. Будто одиночество имело вес.
Однажды вечером, листая старые фотографии на телефоне, Тамара наткнулась на снимок трёхлетнего Егора. Он сидел у неё на коленях, размазывая по лицу шоколад, и хохотал. Тамара смотрела на эту фотографию час. Потом два. Потом заплакала.
Апрель принёс звонок.
— Тамара Ивановна, — голос Людмилы дрожал, — Егор в больнице. Пневмония. Он просил вас приехать.
Тамара схватила куртку, не застегнув, выбежала на улицу. В больнице пахло хлоркой и страхом. Егор лежал под капельницей, бледный, с синими губами. Когда увидел бабушку, заплакал.
Тамара села на край кровати, обняла его, гладила по голове. Егор прижимался к ней, как в детстве, когда боялся грозы.
— Прости, — шептала Тамара. — Прости, прости, прости.
Виктор стоял у двери. Смотрел на них так, будто видел чужих людей.
— Как это случилось? — спросила Тамара, когда Егор уснул.
— Переохлаждение, — сухо ответила Людмила. — Мы переехали в квартиру подешевле. Там сыро. Отопление плохое. Деньги кончаются к двадцатому числу. А Егор... он привык по-другому жить.
Последняя фраза прозвучала как приговор.
Тамара провела в больнице пять дней. Спала на раскладушке рядом с кроватью внука. Кормила его, читала вслух, держала за руку, когда он кашлял до рвоты.
На пятый день, когда врач сказал, что кризис миновал, Виктор позвал мать в коридор.
— Мам, я не злюсь, — начал он. — Честно. Ты имела право. Я понимаю. Тебе было тяжело. Мы жили впритирку, я знаю. Я сам виноват — женился рано, родил детей, не рассчитал. Но...
Он замолчал, потёр переносицу.
— Но дети не виноваты. Они привыкли к тебе. Ты для них... ты для них больше, чем бабушка. Ты была их домом.
Тамара слушала, и внутри что-то ломалось. Не резко, не больно. Просто тихо рассыпалось, как старая штукатурка.
— Алина совсем плохо учится, — продолжал Виктор. — Замкнулась. Людмила не справляется, у неё работа, нервы. А у меня... мам, у меня два заказа в день. Я не успеваю. Физически не успеваю.
Тамара вспомнила, как Алина сидела у неё на кухне год назад, делая домашнее задание. Как Тамара объясняла ей дроби, потом литературу, потом просто слушала, как девочка рассказывает о школьных драмах.
— Привози Алину ко мне, — сказала Тамара. — На выходные. Или на неделю. Как получится.
Виктор кивнул. Не обнял её. Просто кивнул и ушёл.
Алина приехала в субботу с рюкзаком и угрюмым лицом. Села на диван, скрестив руки на груди.
— Не хочу здесь быть, — сказала она.
— Знаю, — ответила Тамара. — Но будешь.
Первые дни были напряжёнными. Алина молчала, ела через силу, делала уроки с кислым видом. Тамара не давила. Просто была рядом. Готовила то, что Алина любила. Включала мультфильмы, которые они смотрели вместе, когда девочка была маленькой.
На четвёртый день Алина спросила:
— Баб, а почему ты ушла от нас?
Тамара сидела на кухне, чистила картошку. Нож замер в руках.
— Потому что испугалась, — сказала она. — Я думала, что если не уйду сейчас, то не уйду никогда. Я думала, что имею право на свою жизнь. Но оказалось, что моя жизнь — это вы.
Алина молчала. Потом встала, подошла, обняла бабушку за шею.
— Я скучала, — прошептала она.
Тамара гладила её по спине, и слёзы текли сами собой.
С тех пор прошло полгода. Алина живёт у Тамары по будням, возвращается к родителям на выходные. Учёба пошла в гору. Егор приезжает после школы, делает уроки за кухонным столом. Виктор заходит по вечерам, иногда ужинает с ними. Людмила звонит, спрашивает совета.
Квартира больше не пустая. Она шумная, живая. На кухне валяются учебники, в ванной мокрые полотенца, в холодильнике исчезает еда.
Тамара не чувствует себя молодой. Она устаёт. Но это другая усталость — не от бессмысленности, а от жизни.
Однажды вечером, когда Алина делала уроки, а за окном шёл дождь, девочка спросила:
— Баб, а ты нас любишь?
— Люблю, — ответила Тамара. — Больше, чем саму себя. Оказывается, по-другому и нельзя.