Зима пришла рано и была лютой. Снег завалил лес под самые ветки, превратив его в белое, безмолвное царство.
Но в избушке всегда было тепло, а на столе всегда была еда.
Витя больше не боялся внешнего мира. Он знал, что настоящие стены его дома куда крепче бревенчатых. Они были сотканы не только из дерева, мха и тумана, а еще из воли и благословения чистого лесного духа.
Витя был дома. И теперь этот дом будет хранить его, пока однажды, когда мир за лесом снова станет прежним, и он не решит, хочет ли в него возвращаться…
Или, быть может, его место здесь уже навсегда, в сердце древнего леса, где светлые души не истончаются и не исчезают в небытие, где даже время течет по своим неведомым законам.
В один из особенно морозных дней, когда воздух был так чист и холоден, что, казалось, вот-вот зазвенит хрусталем, Витя отправился проверить свои силки. Дедушка научил его ставить их на заячьей тропе не для забавы, а для пропитания. Лес кормил своих.
Мальчуган шел на самодельных снегоступах, оставляя за собой неглубокую бороздку. Вокруг царила оглушительная тишина, нарушаемая лишь скрипом снега под ногами да стуком дятла, который звучал на морозном воздухе сухо и гулко, как далекие выстрелы.
Витя уже почти добрался до знакомого оврага, как вдруг услышал то, чего здесь не должно было быть – тихий прерывистый стон.
Парнишка замер, превратившись в слух.
Стон повторился, слабый, похожий на плач замерзающего котенка. Он доносился со стороны старого заваленного буреломом оврага. Страх, давно уже ставший лишь бледной тенью, вновь застарелой занозой шевельнулся в груди.
Дедушка не велел близко подходить к этому оврагу, тем более спускаться в него, говорил, место там нехорошее. Но стон был отчетливым... человеческим.
Превозмогая суеверный ужас, Витя осторожно двинулся на звук. И увидел.
В глубоком сугробе у подножия вывороченной с корнем сосны лежал темный комок. Подойдя ближе, Витя понял, что это человек. Старушка в черном платке и ветхом, не по-зимнему тонком пальтишке.
Она лежала почти без движения, и только тонкая струйка пара изо рта говорила о том, что она еще жива.
Витя подбежал, проваливаясь в снег чуть ли не по пояс.
— Бабушка! Вы живы?
Старушка медленно повернула голову. Ее лицо, сморщенное, как высохшая ватрушка, было сизым от холода. Выцветшие, когда-то голубые глаза смотрели на него мутно, не понимая.
— Холодно… сынок… — прошептала она синими губами. — Заблудилась я… от своих отстала…
Сердце Вити сжалось от жалости и воспоминаний.
Такая же беспомощность была в глазах его мамы в ту последнюю минуту.
Он не должен был ее бросить. Не мог.
— Вставайте! Я помогу! — он схватил ее за костлявую озябшую руку. — Тут рядом… у меня домик…
Он знал, что совершает что-то запретное. Дом был его тайной – только его и Дедушки. В него нельзя было приводить чужих. Лес сам прятал его от посторонних глаз.
Но оставить эту женщину здесь – означало обречь ее на лютую смерть. И он не мог этого сделать.
Путь назад был мучительно долгим. Старушка едва переставляла ноги, опираясь на Витю своим иссохшим телом. Мальчик, хоть и окреп за месяцы лесной жизни, был еще ребенком, и ноша была ему не по силам.
Он пыхтел и потел на морозе, почти таща ее за собой.
Странно, но лес молчал. Он не помогал и не мешал. Он, словно затаился, наблюдая, чем кончится эта проверка на выносливость и милосердие.
Когда они, наконец, вышли на поляну, старушка ахнула, увидев избушку и дымок из трубы которой вился прямо в белесое небо.
— Господи… домик… жилой… — пробормотала она и окончательно обессилела.
Витя втащил ее внутрь. В избе было жарко натоплено и пахло сушеными травами.
Но что-то изменилось: тепло было каким-то… колючим и напряженным.
Мальчик усадил старушку на лавку, стащил с нее промерзшие валенки, а сам с замиранием сердца посмотрел в угол у печи.
Дедушка был там. Он не прятался. Он сидел на полу, прямой, как палочка, и его глаза-угольки не тлели теплом, а горели двумя красными точками – явно озлобленными. Длинная борода его, казалось, топорщилась, а в самом воздухе избы повисло недоверие и явное недовольство, такое густое, что его можно было коснуться.
— Ты привел Чужого, — проскрипел его голос, и звук этот был похож на треск ломающихся льдинок. — В Дом.
— Дедушка, она бы замерзла! — взмолился Витя. — Она старенькая, слабая. Ей совсем некуда идти!
— Дом хранит тебя. Не их, — отрезал домовой.
Огонь в печи вдруг зашипел и пошел на убыль, жар в избе стал спадать.
Старушка на лавке тут же задрожала, с недоумением кутаясь в свое пальтишко.
— Она… она как я, Дедушка, — с отчаянием прошептал Витя. — У нее тоже никого нет. Посмотри!
И в этот момент старушка, немного согревшись, подняла глаза.
Она не видела домового – для нее угол был просто темным.
Она смотрела на Витю, и по ее морщинистым щекам катились две медленные слезы.
— Спасибо тебе, ангелочек, — прошептала она. — Спаситель ты мой. Как звать-то тебя?
— Витя, — тихо ответил мальчик, не сводя испуганного взгляда с Дедушки.
— А я баба Фрося, — старушка слабо улыбнулась. — Даст Бог, отблагодарю… Теперь хоть помолиться за твое здоровье смогу…
И эта простая, идущая от сердца благодарность, кажется, что-то изменила. Дедушка перестал буравить Витю злым взглядом и перевел его на старушку. Он долго, внимательно смотрел на нее, словно просвечивая насквозь, изучая всю ее долгую трудную жизнь, все ее горести и редкие радости.
Огонь в печи перестал шипеть и вдруг вспыхнул с новой силой, весело затрещав поленьями. В избе снова стало тепло и уютно.
Дедушка тихо вздохнул, и это был уже не сердитый, а скорее усталый вздох.
— На печь ее клади. Пусть греется, — проскрипел он уже почти беззлобно. — А на столе… похлебка. Горячая.
Витя чуть не подпрыгнул от радости.
Он помог бабе Фросе забраться на теплую лежанку, укрыл ее своим лоскутным одеялом. А на столе, и впрямь, уже стояла миска с дымящейся похлебкой из сушеных грибов и невесть откуда взявшейся крупы.
Он кормил старушку с ложки, как маленькую.
Она поела, согрелась под одеялом и почти сразу уснула тихим сном.
Вечером, когда баба Фрося спала, Витя сидел у печи рядом с Дедушкой.
Домовой молча перебирал пучок сухой ромашки.
— Ты поступил правильно, дитятко, — вдруг прошелестел он. — Дом – он не крепость. Дом – это очаг. А очаг на то и есть, чтобы у него грелись те, кому холодно.
Витя посмотрел на него с благодарностью.
— Она останется с нами?
Дедушка кивнул своей косматой головой.
— Пока зима лютует – останется. В доме, где есть дети и старики, порядок крепче. Одни о будущем думают, другие – прошлое помнят. Так и должно быть.
И Витя понял, что его маленький странный мир стал полнее. Теперь у него был не только мудрый хранитель, но и настоящая бабушка, которая, проснувшись, расскажет ему сказку и погладит по голове хоть и морщинистой, но такой теплой рукой.
И в эту ночь, засыпая под мирное посапывание бабы Фроси, он впервые за долгое время не думал о потерях. Он думал о том, что обрел. Его дом в сердце леса стал теплее – он принял еще одну заплутавшую душу.
Зима окончательно вступила в свои права, укутав лес в толстые снежные покрывала. Жизнь в избушке обрела новый неторопливый ритм.
Баба Фрося оказалась тихой и незаметной, но ее присутствие наполнило дом теплом, которого не мог дать даже жаркий огонь в печи.
Днем она сидела на лавке, перебирая принесенные Витей шишки или штопая его одежду иглой, которую незаметно подбросил ей Дедушка.
А вечерами, когда за окном выла вьюга, она рассказывала Вите сказки. Но не те, что он слышал раньше, а другие: древние, долгие и тягучие, как лесной мед. Про то, как деревья умеют говорить, если знать, о чем их спрашивать, про то, как река прячет на дне серебряные ключи от лета, про лесных духов, добрых и не очень.
Дедушка тоже слушал эти сказки, сидя в своем углу, и иногда одобрительно кряхтел и поддакивал, словно подтверждая: «Все так и есть, Фрося говорит правду».
Он перестал смотреть на нее с подозрением.
Казалось, эти двое: древний дух избушки и старая женщина, пришедшая из мира людей, нашли общий язык без слов.
Они были из одного теста, сотканного из мудрости, времени и волшебных тайн природы.
И Витя был счастлив. Пустота, оставленная потерей мамы, начала потихоньку зарастать, как затягивается мхом лесная рана.
Теперь у него была не только защита Дедушки, но и ласка и любовь бабы Фроси.
Все изменилось в один из дней, когда короткая оттепель вновь сменилась трескучим морозом.
Витя, возвращаясь с охапкой хвороста, поскользнулся на обледенелом корне и сильно распорол ногу острым сучком, скрывающимся под снегом.
Рана была глубокой, кровь тут же алым пятном расплылась на белом снегу.
Кое-как доковыляв до избы, он показал ногу бабе Фросе.
Та только ахнула.
К вечеру нога распухла и стала горячей, а самого Витю начал бить страшный озноб. Он слег на лежанку, его бросало то в жар, то в холод.
Дедушка обеспокоенно засопел в своем углу, забегал, засуетился, то поправляя одеяло, то подбрасывая в печь самые сухие поленья. Но его магия была почти бессильна против злой человеческой хвори.
Он мог согреть, накормить, укрыть от врагов, но не мог излечить рану, в которую попала «дурная кровь».
А Витя лежал в полузабытьи, ему чудилось, что он снова в той страшной ночи пожара, и багровые языки пламени от пылающих изб лижут его горящую ногу.
И тогда баба Фрося враз преобразилась. Из тихой сгорбленной старушки она превратилась в собранную и властную хозяйку положения.
— Так, — сказала она твердым, не допускающим возражений голосом. — Не дело это. Будем лечить.
Она подошла к темному оконцу и долго всматривалась в заснеженный лес, словно читая что-то, невидимое другим.
— Дедушка, — обратилась она не к Вите, а прямо в темный угол. — Помоги, мил-друг. Надо, чтоб тропинка нужная нашлась.
Дедушка, который до этого лишь тревожно шуршал бородой, замер и коротко скрипнул в ответ.
Баба Фрося быстро оделась, взяла мешочек, с которым пришла, и вышла из избы.
Витя сквозь туман лихорадки видел, как она, не проваливаясь в глубокий снег, пошла к лесу, словно это крепкий наст так уверенно держал ее.
Вернулась она через час, когда уже начали сгущаться синие зимние сумерки.
В руках у нее был пучок каких-то мерзлых веточек, кусок коры, содранный с осины, и несколько темно-красных, похожих на капли крови, ягод, которые она каким-то чудом откопала из-под снега.
— Ну, с Богом, — пробормотала она.
И тут началось настоящее колдовство.
Она растолкла в деревянной миске кору, залила ее кипятком из чугунка, добавила ягоды и травы из своего заветного мешочка.
По избе поплыл густой горьковато-пряный дух.
Баба Фрося мешала отвар странно изогнутой щепочкой, что-то нашёптывая над ним.
Слова были тихими, неразборчивыми, похожими на шелест листвы. И это была не молитва, а скорее, просьба или разговор: с травами, с водой, с духом леса.
Дедушка сидел в углу тихо, как мышь, и его глаза-угольки внимательно следили за каждым ее движением. В них не было больше тревоги, только глубокое уважение – он узнавал древнее ремесло.
Промыв рану теплым отваром, баба Фрося приложила к ней распаренные листья, которые достала со дна миски, и туго перевязала ногу чистой тряпицей.
— А это пей, соколик, — она поднесла ко рту Вити кружку с оставшимся горьким, но теплым питьем. — Лес силу даст.
Витя послушно выпил. Горечь обожгла горло, но по телу тут же разлилось глубокое успокаивающее тепло.
Боль в ноге стала утихать, превращаясь из острой и рвущей в тупую, ноющую.
Он закрыл глаза и провалился в сон, на этот раз глубокий и целительный – без кошмаров.
Проснулся он утром. В голове была ясность, лихорадка спала.
Нога еще болела, но опухоль заметно уменьшилась.
Баба Фрося сидела рядом на лавке и дремала.
А Дедушка деловито подметал пол веничком, что он делал только в самом хорошем расположении духа.
— Бабушка Фрося… — тихо позвал Витя. — Вы меня вылечили? Вы… кто?
Старушка открыла глаза. Они были ясными и мудрыми.
— Знахарка я, Витенька. Травница. Меня в деревне так и звали. Коли хворь какая у человека или скотины, ко мне шли. Лес-батюшка всему научил, травы ко мне сами в руки просятся и шепчут на ушко, какая от чего помогает.
В тот день Витя понял, кого привел в свой дом. Не просто заблудившуюся старушку, а хранительницу древних знаний, которую сам лес направил к ним через бурелом и снега.
И Дедушка принял ее, как равную.
Теперь в их маленьком мире был полный порядок. Был Хранитель Дома. Был Наследник, которого нужно было беречь. И была Целительница, которая знала не только тайны смерти, а еще жизни и здоровья.
Их троица, затерянная в глухом лесу посреди бушующей войны, стала маленькой, но несокрушимой командой, где древняя магия природы и человеческая доброта сплелись воедино, чтобы сберечь одну маленькую жизнь.
Продолжение завтра...