— Деньги давай! — прошипел змеиный голос, и Оля вздрогнула, едва не выронив ящик с помидорами.
Перед её овощным прилавком, посреди гудящего улья утреннего рынка, стояла Виктория Михайловна. Свекровь. Не просто стояла — она являла собой монумент праведному гневу. Руки в боки, подбородок задран так, что казалось, она вот-вот взлетит на реактивной тяге собственного негодования, а глаза метали молнии, способные испепелить не только невестку, но и весь её товар вместе с весами и кассовым аппаратом.
— Здравствуйте, Виктория Михайловна, — вежливо, но с холодком в голосе проговорила Оля, ставя ящик на место. — Каких денег вам не хватает? Пенсию вроде вчера давали.
— Ты мне зубы не заговаривай, торгашка! — взвизгнула свекровь, привлекая внимание соседних продавцов и первых покупателей. — Петрушеньке телефон новый нужен! Последней модели! А у его матери, сестры моей двоюродной, денег нет! У них семья большая, а ты тут одна на горе из золота сидишь!
Оля обвела взглядом свой скромный прилавок. Гора золота состояла из пучков укропа, редиски, нескольких ящиков картошки и тех самых помидоров, которые она таскала с пяти утра. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, стоял её муж, Серёга. Он, как всегда в присутствии маменьки, напоминал провинившегося школьника: плечи опущены, взгляд в пол, на лице — вселенская скорбь.
— Мам, ну перестань, — промямлил он. — Люди же смотрят.
— А пусть смотрят! — не унималась Виктория Михайловна. — Пусть видят, как эта… эта… — она запнулась, подбирая слово пообиднее, — …эта барыга родню твою ни во что не ставит! Мы тебя растили, ночей не спали, а она тебя к рукам прибрала и теперь всю семью в чёрном теле держит! Петрушенька, кровиночка наша, без телефона ходить будет! Это позор!
Оля глубоко вздохнула, чувствуя, как внутри закипает привычная уже ярость. Сколько она это терпит? Пять лет. Пять лет с тех пор, как они с Серёгой поженились, Виктория Михайловна вела себя так, будто Оля выиграла в лотерею миллиард и теперь обязана пожизненно содержать всю их бесчисленную родню. Каждый месяц находилась какая-нибудь неотложная нужда: то тёте Зое на новые сапоги, то дяде Валере на ремонт машины, то вот теперь племяннику Петрушеньке, двадцатилетнему лбу, на айфон.
— Виктория Михайловна, я продаю овощи. «Я не печатаю деньги», —твёрдо сказала Оля. — У нас с Сергеем своя семья, свои расходы. Кредит за машину, которую он «бомбит», сам себя не заплатит.
— Ах, так?! — свекровь картинно схватилась за сердце. — Ты меня в гроб вогнать хочешь?! Своего мужа упрекаешь куском хлеба?! Серёжа, ты слышишь?! Она тебя попрекает!
Серёга дёрнулся, как от удара.
— Оль, ну зачем ты так… Мама же волнуется за Петю.
— Она волнуется за его айфон! — отрезала Оля. — А я волнуюсь, чем нам за квартиру в следующем месяце платить!
Скандал набирал обороты. Покупатели уже не просто косились, а стояли полукругом, с интересом наблюдая за бесплатным представлением. Из-за соседнего прилавка с молочной продукцией высунулась тётя Зина — женщина-гора, с громким голосом и сердцем таким же большим, как её бидоны со сметаной.
— Михална, ты чего орёшь, как потерпевшая? — прогремела она. — У девки товар сейчас прокиснет от твоего яда! Иди валерьянки выпей, командирша!
Виктория Михайловна на секунду опешила от такого напора, но тут же нашла, что ответить.
— А тебя, спекулянтка, никто не спрашивал! Советы свои будешь своему творогу давать, может, не прокиснет!
— Мой творог свежее твоей совести! — не осталась в долгу тётя Зина.
Оля поняла, что это конец. Ещё минута — и начнётся рыночная вендетта.
— Хватит! — она стукнула ладонью по прилавку так, что подпрыгнули весы. — Виктория Михайловна, мы поговорим об этом дома. Вечером. А сейчас, будьте добры, дайте мне работать.
Она вперила в свекровь такой взгляд, что та, хоть и была мастером скандалов, невольно отступила на шаг. Прошипев что-то вроде «я до тебя ещё доберусь», она развернулась и, гордо вскинув голову, удалилась, оставив за собой шлейф негодования. Серёга, бросив на Олю виноватый взгляд, поплёлся за матерью.
— Ух, гадюка, — сочувственно покачала головой тётя Зина, протирая прилавок. — Ты, Оленька, держись. Таких мегер только напалмом выжигать.
— Сил уже нет, тёть Зин, — тихо ответила Оля, чувствуя, как дрожат руки. — Просто нет сил.
Вечером дома её ждало продолжение. Серёга, накачанный материнскими нравоучениями, ходил по комнате кругами, заламывая руки.
— Оля, ну ты пойми, это же моя мама. Моя родня. Как я им в глаза смотреть буду? Петя — он мне как брат…
— Он тебе седьмая вода на киселе, — устало поправила Оля. — И этот «брат» ни дня в своей жизни не работал. Сидит на шее у родителей, а теперь и на нашу хочет пересесть.
— Но мама говорит, у тебя дела хорошо идут! Вон, люди в очереди стоят, значит, деньги есть! — не сдавался Сергей.
— Очередь за картошкой по пятьдесят рублей — это не очередь за «Роллс-Ройсами», Серёжа! — взорвалась Оля. — Я встаю в четыре утра, еду на базу, таскаю на себе эти ящики, стою на холоде и в жару, чтобы к вечеру заработать… что? Три-четыре тысячи? Из которых нужно отдать за место, за бензин, закупить новый товар! Ты думаешь, я на эти деньги могу содержать весь ваш табор?
— Не называй мою семью табором! — обиделся он.
Это был замкнутый круг. Любые её доводы разбивались о железобетонное «этожемама». Оля чувствовала себя загнанной в угол. Она любила Серёгу, он был добрым, непьющим, работящим парнем. Но его инфантильность и слепая покорность матери убивали в ней все чувства.
На следующий день Виктория Михайловна перешла в тотальное наступление. Она привела с собой подкрепление — ту самую тётю Зою, мать Петрушеньки. Тётя Зоя была женщиной монументальной, с лицом, выражающим вечную вселенскую скорбь и острую нужду в чужих деньгах. Они вдвоём уселись на лавочке напротив Олиного прилавка и принялись громко, на весь рынок, её стыдить.
— И не стыдно ей, молодой, здоровой, копейку для сиротинушки зажать, — вещала тётя Зоя, утирая сухой глаз кружевным платочком. — Петенька мой ночами не спит, учится, в люди выбиться хочет. А без телефона сейчас как без рук!
— Невестка-змея, что с неё взять, — вторила ей свекровь. — Вцепилась в сына моего, как клещ, и кровь пьёт. И из него, и из нас всех.
Оля стискивала зубы и молча обслуживала покупателей. Те, кто был не в курсе, сочувственно качали головами. Те, кто знал ситуацию, вроде тёти Зины, крутили пальцем у виска.
Вечером Оля пришла домой выжатая как лимон. Серёга встретил её с порога.
— Мама звонила. Она сказала, что они завтра устраивают семейный совет. У нас. И ты должна быть.
— Что ещё за совет? — не поняла Оля.
— Ну… обсудить финансовую ситуацию. Мама составила список… ну, кому что надо. Чтобы всё было по-честному.
У Оли потемнело в глазах. Список. Они составили список! Это была уже не просто наглость, это была какая-то запредельная, космическая наглость.
На следующий день к семи вечера их скромная «двушка» превратилась в филиал цыганского табора. Пришла Виктория Михайловна с тётей Зоей и Петрушенькой. Петрушенька, детина под два метра ростом, с ходу плюхнулся на диван и уткнулся в свой старый, но вполне рабочий смартфон. Притащился дядя Валера, которому вечно не хватало на бензин. Подтянулась ещё какая-то троюродная тётушка с дочкой-студенткой, которой срочно нужны были деньги «на шторы в общежитие».
Все расселись, ожидая, когда Оля накроет на стол. Оля, однако, не спешила. Она молча села в кресло, сложив руки на груди.
Виктория Михайловна кашлянула, привлекая внимание, и достала из сумки сложенный вчетверо лист бумаги.
— Итак, — торжественно начала она, разворачивая «документ». — Мы тут посовещались и решили, что нужно навести порядок в наших семейных финансах. Раз уж так вышло, что у Ольги бизнес пошёл в гору, она, как член нашей большой и дружной семьи, должна помогать тем, кому повезло меньше.
Оля молчала.
— Значит, так, — продолжила свекровь, надевая очки. — Первым пунктом — Петрушеньке телефон. Пятьдесят тысяч рублей. Вторым — Зоеньке на зимнее пальто и сапоги. Тридцать тысяч. Третьим — Валере на новый аккумулятор и комплект резины. Двадцать пять тысяч. Четвёртым…
Она читала, а Оля смотрела на своего мужа. Серёга сидел рядом с матерью, вжав голову в плечи, и старательно разглядывал узор на ковре. Ему было стыдно. Но перечить матери он не смел.
Когда список, включавший в себя шторы, микроволновку для дачи и даже оплату курсов кройки и шитья для дочки тётушки, был оглашён, Виктория Михайловна победоносно посмотрела на Олю.
— Итого, сто сорок семь тысяч рублей. На первое время. Это ежемесячные траты, не считая непредвиденных. Мы думаем, это справедливо. Ты, Оля, женщина хваткая, заработаешь.
В комнате повисла тишина. Все взгляды были устремлены на Олю. Она медленно поднялась.
— Хорошо, — сказала она тихо и отчётливо.
Родственники удивлённо переглянулись. Серёга поднял на неё изумлённые глаза. Виктория Михайловна даже сняла очки. Она ожидала слёз, криков, скандала, но никак не такого кроткого согласия.
— Что «хорошо»? — не поняла она.
— Я согласна, — повторила Оля, и в её голосе зазвенела сталь. — Я согласна вас всех содержать. Но на моих условиях.
Она вышла в коридор и вернулась с увесистой папкой.
— Я тут тоже подготовилась, — она положила папку на стол. — Раз уж мы переводим наши родственные отношения в товарно-денежные, то давайте всё оформим как положено. По закону.
Она открыла папку. Сверху лежал документ с внушительным заголовком: «Договор о предоставлении материальной помощи членам семьи».
— Что это за филькина грамота? — нахмурилась свекровь.
— Это не грамота, это юридический документ. Я вчера с юристом консультировалась, — спокойно пояснила Оля. — Итак, пункт первый. Я, Ольга Игоревна, обязуюсь ежемесячно выделять на нужды нижеподписавшихся родственников сумму, оговоренную в приложении номер один. — Она сделала паузу. — Но!
Она подняла палец.
— Пункт второй. Лица, получающие материальную помощь, именуемые в дальнейшем «Одаряемые», обязуются предоставлять мне, «Благотворителю», полный ежемесячный отчёт о потраченных средствах с приложением всех кассовых чеков.
По комнате пронёсся недовольный гул.
— Пункт третий, — невозмутимо продолжала Оля. — Трудоспособные «Одаряемые», не имеющие постоянного места работы, обязуются встать на учёт в центр занятости и еженедельно предоставлять отчёт о поиске работы. А именно, список из десяти компаний, куда было отправлено резюме, с указанием контактных данных. Я буду проверять.
Петрушенька оторвался от телефона и посмотрел на Олю как на сумасшедшую.
— Пункт четвёртый. В качестве компенсации моего труда все «Одаряемые» обязуются оказывать безвозмездную помощь по хозяйству «Благотворителю». Составлен график дежурств. — Она достала ещё один лист. — Так, Петр Сергеевич, возраст 20 лет, трудоспособный. Каждую субботу вы помогаете мне на рынке. Погрузка-разгрузка товара с пяти утра. Зоя Петровна, вам генеральная уборка нашей квартиры два раза в неделю. Валерий Иванович, вы у нас по технической части — мелкий ремонт, сантехника. График прилагается.
Дядя Валера поперхнулся. Тётя Зоя побагровела.
— Да ты с ума сошла! — взвыла Виктория Михайловна.
— Нисколько, — парировала Оля. — Это называется «социальный контракт». Я вам — деньги, вы мне — услуги и полный контроль. Всё по-честному. Ах да, чуть не забыла. Пункт пятый. В случае неисполнения «Одаряемым» хотя бы одного из вышеперечисленных пунктов, финансирование прекращается немедленно и в одностороннем порядке. А сумма, уже выплаченная в текущем месяце, признаётся долгом и подлежит возврату в течение трёх дней. В противном случае я обращаюсь в суд. Здесь всё прописано, согласно Гражданскому кодексу Российской Федерации.
Она разложила на столе несколько экземпляров договора и ручку.
— Прошу ознакомиться и подписать.
Наступила мёртвая тишина. Было слышно, как за окном проехала машина и как тикают часы на стене. Родственники смотрели то на договор, то на Олю, и на их лицах был написан ужас. Работать? Отчитываться? Помогать на рынке в пять утра? Этого в их планы не входило. Они хотели денег. Просто денег. Без условий и обязательств.
— Ты… ты… ты аферистка! — первой опомнилась свекровь. — Ты издеваешься над нами!
— Я всего лишь предлагаю оформить наши отношения официально, как вы и хотели, — пожала плечами Оля. — Вы же сами составили смету расходов. Я составила договор. Всё по-взрослому. Ну? Кто первый будет подписывать? Петрушенька, тебе же телефон нужен? Завтра в пять утра жду на базе.
Петрушенька вскочил с дивана, как ошпаренный.
— Я… я никуда не поеду! И ничего подписывать не буду!
— Какая жалость, — вздохнула Оля. — Значит, и телефона не будет. Кто следующий? Тётя Зоя? Пальто само себя не купит.
— Да чтоб ты сгорела со своим договором! — завизжала тётя Зоя и, схватив сумку, кинулась к выходу. За ней, толкаясь, последовали и остальные «одаряемые».
Через минуту в квартире остались только Оля, Серёга и оцепеневшая от ярости и шока Виктория Михайловна.
Она медленно повернулась к сыну.
— Серёжа! Ты позволишь ей так унижать твою мать и твою семью?!
Серёга молчал. Он смотрел на Олю. Всю свою жизнь он шёл на поводу у матери, боялся её расстроить, боялся сказать «нет». Но то, что он увидел сегодня… Это была не его жена, тихая и покорная Оля. Это была воительница, защищающая свою семью, свой дом, своё достоинство. И в этот момент он впервые понял, на чьей он стороне на самом деле.
Он глубоко вздохнул и встал рядом с Олей.
— Мама, — сказал он твёрдо, и сам удивился силе своего голоса. — Оля права. Это не помощь, это был грабёж. И я не позволю ей работать на всю нашу родню, пока они сидят сложа руки. Наш разговор окончен.
Виктория Михайловна застыла с открытым ртом. Удар пришёл оттуда, откуда она не ждала. Её собственный сын, её послушный мальчик, пошёл против неё. Она молча, с лицом, искажённым от злобы, схватила свою сумку и вылетела из квартиры, хлопнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка.
В наступившей тишине Оля и Серёга долго смотрели друг на друга. Потом он подошёл и крепко обнял её.
— Прости меня, — прошептал он ей в волосы. — Прости, что я был таким трусом.
Оля обняла его в ответ, чувствуя, как уходит напряжение, копившееся годами.
— Ничего. Главное, что ты всё понял.
С того дня их жизнь изменилась. Виктория Михайловна с ними не разговаривала, что было скорее подарком, чем наказанием. Остальные родственники испарились, будто их и не было. Закон бумеранга сработал безотказно: попытавшись сесть на чужую шею, они остались у разбитого корыта. Свекрови пришлось устроиться консьержкой в соседний дом, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Тётя Зоя и Петрушенька, лишившись финансовой подпитки, были вынуждены искать работу.
А Оля и Серёга впервые за много лет вздохнули свободно. Серёга стал помогать ей на рынке, они вместе ездили на базу, вместе строили планы. Через год, взяв небольшой кредит, они открыли свой маленький овощной магазинчик. Серёга сам встал за прилавок, а Оля занималась закупками. Дела пошли в гору. Они были командой. Настоящей семьёй.
Иногда, проходя мимо дома свекрови, Оля видела её, сидящую в своей каморке консьержа, с вечно недовольным и злым лицом. И никакой жалости она не чувствовала. Только лёгкое удовлетворение от восстановленной справедливости.
Вот так иногда бывает: хочешь построить своё счастье на чужом горбу, а в итоге этот самый горб уходит из-под ног, и ты остаёшься ни с чем. А ведь счастье было так близко — стоило лишь научиться уважать чужой труд и жить по совести.