Волею судьбы, не иначе, мы оказались той ночью на горе с телескопом. Поднялись понаблюдать планеты Солнечной системы, а стали свидетелями невообразимых тайн мироздания…
Та ночь останется в памяти до конца наших дней. Мы поднимались на плато Канжол на моем «УАЗе», по старинной пастушьей дороге. Выехав из города Нальчика еще с вечера, в районе десяти часов, в расчете быть на месте не позднее половины третьего ночи. В самый темный час, когда небесные тела видно лучше всего.
Кан-жол в переводе с местного балкарского языка, означает кровавая дорога. И чтобы понять, почему ей дали именно такое название, нужно побывать здесь в дождь, а лучше в ливень. Плато поднимается на высоту в две тысячи восемьсот девяноста метров. Вокруг, на многие десятки километров, нет ничего выше этой горы. Дорога, просто накатанная по местности, являет собой полосу утоптанного грунта и разбитых в песок и пыль копытами и колесами камешков. И камни и земля здесь, имеют слегка красноватый отлив в сухую погоду. В дождь же, эта пыль размывается, и потоки ярко-красной воды стекают вниз, по этой самой дороге, имеющей порой просто экстремальные уклоны. Так и кажется, что текут кровавые реки.
Но в ту ночь напротив, было сухо и совершенно ясно. Мы и выбирали именно такую ночь в первой половине августа. На заднем сидении лежал, упакованный в коробку, новенький телескоп. Недавнее приобретение Алима, моего друга и напарника на работе. Ну и как любой новый владелец телескопа, Алим очень хотел испытать его и посмотреть на планеты Солнечной системы оттуда, откуда их видно лучше всего. А еще, как раз в первой половине августа, проходит самый большой звездопад в году – Персеиды. Вот мы и выбрали лучший день. Чтобы захватить все сразу.
Знаете ли вы, почему лучше всего звездное небо видно именно в горах? Потому что они холоднее, чем равнина. Более холодная поверхность на высоте, дает куда меньше тепловых колебаний воздуха, искажающих видимость дальних объектов. Да, недостаточно отойти или отъехать от ярких источников света. Нагретая за день солнцем земля внизу, остывает намного меньше по ночам, чем поверхности гор, находящиеся в холодных слоях воздуха, выше двух тысяч метров. И над ней поднимается слегка колеблющийся, теплый воздух, искажающий видимые объекты. А еще, в горах воздух разрежен, то есть гораздо менее плотный, что также положительно влияет на его прозрачность, когда смотришь сквозь толщу атмосферы. И увидеть цвета Великого Космоса, увидеть, что Млечный Путь переливается как радуга, увидеть в телескоп голубую Венеру, красный Марс и разноцветные полосы атмосферы Юпитера, можно только на высоте. Недаром ведь, все обсерватории строят в горах.
Мотор ровно и мерно гудел в окружающей ночной тишине. Дорога, видимая в свете фар, была очень каменистой и постоянно петляла из стороны в сторону. При свете дня я проезжал по ней много раз, но тогда она казалась совершенно незнакомой, мрачной, страшной. Тянущейся куда-то в бесконечность. В темноте на такой дороге невозможно ориентироваться в пространстве. Здесь, на этой гравийке, длиной в шестьдесят семь километров, нет ни фонарей, ни отражателей, ни одного населенного пункта, даже в стороне и ни одного поворота или развилки. Только узкая полоска утрамбованного гравия, шириной в одну машину. Когда едешь днем, вокруг проплывают зеленые холмы бескрайних пастбищ. Вдалеке видны острые зубы скальной вершины горы Науджидза, уплывающие все дальше на Восток, по мере приближения к плато. Местами, из-за холмов виднеется белоснежный Эльбрус.
Ночью же ничего, кроме десятка метров, освещенной фарами, однообразной гравийки. Единственный ориентир, который нельзя проехать случайно в темноте, это егерский шлагбаум, перегораживающий дорогу, примерно за два километра до конечной точки. Там, где начинается территория государственного заказника. Мы ехали уже почти три часа по этой дороге и по времени должны были доехать, но шлагбаум все никак не появлялся. Я нервничал, вспоминая, не мог ли я где-то ошибиться и все-таки поехать по какой-то другой дороге. Но другой дороги там нет и ошибиться негде. И я продолжал осторожно объезжать крупные камни на дороге, медленно продвигаясь все дальше и дальше.
Наконец, уже за половину третьего ночи, фары, высветили впереди белую трубу шлагбаума, перегораживающего дорогу. Я остановился перед ним и сразу же, из белой бытовки, стоявшей справа у самой дороги, вышел заспанный егерь. Недовольно поглядев на нас из под серой вязаной шапки, натянутой на голову, он молча посветил фонариком в развернутые документы, и также молча поднял шлагбаум.
За егерским пунктом съезжать с дороги в сторону уже нельзя и мы, преодолев еще один крутой подъем и добравшись до восточного обрыва, остановили машину, заехав только краями покрышек на травянистую обочину.
Здесь, справа от дороги, метрах в десяти, крутой обрыв. Плато Канжол, с Севера, плавно поднимается от подножия к самой вершине, пологими пастбищными склонами. На Юг же, как и на Запад и Восток, плоская вершина заканчивается отвесными трехсот метровыми скальными обрывами. И с того места, где мы тогда остановились, открывается невероятный вид на Восток. А самое главное, виден горизонт во все стороны света.
Стоило нам выйти из машины и поднять головы вверх, у нас обоих вырвался непроизвольный возглас изумления! Даже глазами, не успевшими привыкнуть к полной темноте после света фар, мы увидели такое количество звезд в небе, что, казалось, их больше, чем черноты космоса в промежутках между ними. Посмотрев на Восток, я увидел едва различимые в темноте очертания гигантской горы Эльбрус, до которой отсюда всего тридцать километров. Дул легкий ветерок, заставивший поднять повыше воротник моей кофты и вжать голову в плечи. Здесь, на высоте две тысячи девятьсот, всегда холодно.
Алим уже вернулся из машины, куда успел сбегать, с коробкой наперевес. Присев на землю, он попросил светить ему фонариком и принялся собирать телескоп. Кроме нас, на плато в ту ночь, не было ни единого человека, если не считать дежурившего егеря, наверняка спавшего в своей бытовке. И потому подтвердить мои слова о том, что случилось дальше, будет некому.
Собрав телескоп, мы поставили его в паре метров от обрыва и принялись разглядывать ночное небо. Прошло, наверное, не больше десяти минут, как я, озираясь по сторонам, так как была очередь Алима смотреть в окуляр, заметил маленький оранжевый огонек вдалеке. Так далеко, что я едва его различал. Он вначале не привлек моего внимания, я отвлекся и забыл о нем, разглядывая кольца Сатурна. Но вот снова Алим занял телескоп и я опять посмотрел в ту сторону. Маленькая точечка оранжевого огонька, едва заметно мерцающего, очень напоминающего пламя костра. Но, во-первых, костер никак не мог гореть на Восточном плече Эльбруса, среди вечных льдов. А во вторых, мне показалось, что он двигается. Поэтому я обратил на него внимание Алима.
- Давай посмотрим, что там. – Предложил я.
Сначала он решительно отвергал эту идею, так как ему не хотелось перенастраивать телескоп и он не хотел терять времени, которого оставалось действительно мало. После трех часов ночи небо в августе начинает светлеть. Но когда он присмотрелся к этому огоньку, его тоже разобрало любопытство. Я снова посветил ему фонариком, пока он крутил ручки монтировки. Еще несколько минут он провозился, наводя трубу на маленькие объект и вот, наконец, глядя в окуляр он тихонько вскрикнул и похлопал меня по предплечью.
- На, посмотри сам! – Сказал он очень удивленным голосом.
Я приник к окуляру и, слегка подкручивая ручку фокусировки, увидел мужчину. В черном плаще до земли, с одетым на голову капюшоном, он шел по узкой горной тропе, поднимаясь по склону светлой, скальной горы. В руках он нес факел, ярко горевший в темноте и освещавший ему путь. Вот он скрылся из виду, уйдя за склон. В окуляре осталась только полная чернота.
- Что это за мужик, интересно? – Спросил я, поворачиваясь к Алиму.
- Даже не представляю. – Ответил он. – Но ты то знаешь, что это за место?
- Нет, — Ответил я.
- Он взбирается на пик Калицкого.
Часть вторая: