Воздух в бабушкиной квартире был неподвижным и густым, пахло старыми книгами, яблочным вареньем и тишиной. Именно такой тишиной, которая наступает после того, как перестает биться самое родное сердце. Я стояла посреди гостиной, сжимая в ладони холодный ключ, который мне только что вручила миловидная нотариус. Казалось, еще чуть-чуть, и из кухни донесется ее голос: «Линка, чайник уже кипит, иди ко мне».
Но голоса не было. Было только официальное эхо в кабинете и два свидетельства о праве на наследство. Две квартиры. Бабушка, тихая и любящая, оказалась прекрасной хозяйкой. Одна квартира — просторная, «сталинка» в самом центре города, та самая, где прошло мое детство. Вторая — поменьше, на окраине, в панельной девятиэтажке, но в перспективном, стремительно развивающемся районе.
Я не чувствовала радости. Только тяжелую грусть и странную пустоту. Эти стены были не просто недвижимостью, они были хранилищем памяти. Каждый уголок здесь напоминал о ней.
Домой я вернулась поздно. Димина машина уже стояла у подъезда. Мы жили в своей, купленной в ипотеку еще до свадьбы, двушке. Наша крепость. Так мне казалось.
Дима встретил меня на кухне с бокалом вина.
Ну как ты?— он обнял меня, и на мгновение в его объятиях я почувствовала облегчение.
Тяжело, — выдохнула я, прижимаясь к его плечу. — Пусто.
Он погладил меня по волосам.
Я понимаю.Но надо смотреть вперед. Теперь у нас есть отличный старт. Подушка безопасности, как говорится.
Его слова прозвучали практично, и в них не было злого умысла. Просто мужская логика. Мне даже показалось, что он пытается меня поддержать, перевести разговор в практическое русло, чтобы я не раскисала.
Подушка безопасности для чего? — устало спросила я. — Мы и так неплохо живем. Я думаю, можно будет сдать обе квартиры. Арендная плата будет отличным подспорьем. Например, для будущего детсада, а потом и школы для наших будущих детей.
Дима налил мне вина, его лицо осветила улыбка.
Вот именно!Детям. — Он чокнулся с моим бокалом. — Мама, кстати, звонила. Интересуется, как ты себя чувствуешь после всех этих юридических вопросов.
Меня насторожила эта быстрая смена темы. Свекровь, Тамара Ивановна, редко интересовалась моим душевным состоянием. Ее забота всегда имела конкретный, почти осязаемый результат.
И о чем же она спрашивала? — осторожно поинтересовалась я.
Ну, вообще-то, она приглашает нас в воскресенье на обед. Говорит, надо встретиться. Обсудить.
Обсудить? — я невольно нахмурилась. — Обсудить что?
Ну как что? — Дима развел руками, как будто ответ был на поверхности. — Наше будущее. Эти квартиры. Надо же как-то планировать.
В его голосе не было ничего предосудительного, лишь деловая озабоченность. Но внутри у меня что-то екнуло. Холодный, тонкий ледышек пронзил то теплое, уставшее спокойствие, что осталось от воспоминаний о бабушке.
Обсудить наши с тобой квартиры за обедом у твоей мамы? — проговорила я медленно, глядя на него. — Серьезно?
Он пожал плечами, отхлебнул вина и ушел от ответа.
Не драматизируй,Лина. Просто семейный ужин.
Но я сидела и смотрела в темное окно, за которым зажигались огни города. Огни бабушкиных квартир. И почему-то мне казалось, что этот предстоящий «семейный ужин» будет совсем не простым.
Воскресный обед у свекрови всегда был неким ритуалом. Строго по расписанию, с хрусталем, который доставали по праздникам, и неизменным салатом «Оливье», который Тамара Ивановна готовила с видом полководца, разрабатывающего стратегию. В тот день атмосфера за столом была натянутой, как струна.
Свекор, Виктор Петрович, как обычно, молча копался в тарелке, изредка бросая на нас быстрые, ничего не выражающие взгляды. Дима нервно теребил салфетку. А я чувствовала себя актрисой, которую заставили играть в плохой пьесе, не дав выучить роль.
Сначала все шло привычно. Тамара Ивановна расспрашивала о работе, о здоровье, но ее вопросы были какими-то механическими, будто она перебирала пункты в списке дел перед главным событием.
Наконец, когда чашки с чаем были наполнены, а торт еще не внесен, она отложила ложку и положила руки на стол, сплетя пальцы. Знак, что начинается серьезный разговор.
Ну что, Алина, — начала она, и ее голос стал сладким, как сироп. — Мы все очень соболезнуем о твоей бабушке. Светлый человек.
Спасибо, Тамара Ивановна, — тихо ответила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Но жизнь продолжается, — плавно перешла она к главному. — Я слышала, наследство ты оформила. Две квартиры. Это большая ответственность.
Да, — кивнула я. — Я еще не решила, что с ними буду делать.
А решать надо, милая, — ее тон стал назидательным. — Деньги на стенке не висят. Вернее, квартиры. — Она сделала театральную паузу, глядя на меня, как кролика на удава. — Вот мы с Виктором Петровичем подумали и решили, что тебе нужно поступить правильно. По-семейному.
Я перевела взгляд на Дмитрия. Он упорно изучал узор на скатерти.
Правильно? — переспросила я, чувствуя, как в груди закипает что-то холодное и тяжелое.
Конечно, — свекровь улыбнулась, но до глаз ее улыбка не дошла. — У тебя теперь две квартиры. Надо бы одну на моего сына записать. Чтобы у него своя была. Мужчина должен быть уверен в завтрашнем дне.
В воздухе повисла гулкая тишина. Даже Виктор Петрович перестал жевать. Я не верила своим ушам. Эта фраза прозвучала так буднично, с такой непоколебимой уверенностью в своем праве, что у меня на мгновение перехватило дыхание.
Мама, — наконец выдавила я, — это мое наследство. От моей бабушки. Мы с Димой и так все общее имеем. Наша квартира, наша жизнь.
Общее? — свекровь фыркнула. — А если ты от него уйдешь? Он что, на улице останется? Он будет делить с тобой эту вашу ипотечную норку? Нет, дорогая. Мужчина должен иметь что-то свое, личное. Твердую почву под ногами. А то мало ли что.
Ее слова «а мало ли что» повисли в воздухе, ядовитые и обидные. Я посмотрела на Дмитрия.
Дима, ты что, тоже так думаешь?
Он поднял на меня виноватый взгляд и пожал плечами.
Мама имеет ввиду Алина. Мы же одна семья. Какая разница, на кого оформлено? Это будет просто формальность. Для спокойствия.
Для чьего спокойствия? — мой голос дрогнул от нахлынувших эмоций. — Для твоего? Или для твоей мамы?
Не повышай тон, — холодно остановила меня Тамара Ивановна. — Мы тебе доброе дело советуем. Скрепим семью. А ты ведешь себя как последняя эгоистка.
В моих глазах потемнело. Я видела, как ее губы двигаются, слышала эти чудовищные, переворачивающие все с ног на голову аргументы, и понимала — это не просьба. Это ультиматум. Это требование отдать то, что принадлежит мне по праву, под соусом заботы о семье.
Я медленно отодвинула стул и встала. Руки у меня дрожали.
Я не буду ничего никуда переписывать, — сказала я тихо, но очень четко, глядя прямо в глаза свекрови. — Ни сейчас, ни потом. Это мое. Решение окончательное.
Не дожидаясь ответа, я развернулась и вышла из-за стола. За спиной я услышала возмущенный вздох Тамары Ивановны и сдавленное: «Ну вот, понесла!» — от Виктора Петровича.
Я вышла в прихожую, схватила свою куртку и выбежала на лестничную площадку, хлопнув дверью. Сердце колотилось где-то в горле. Я спустилась вниз и прислонилась к холодной стене подъезда, пытаясь перевести дыхание.
Только сейчас до меня начало доходить, что это была не просто неприятная беседа. Это была первая атака. И я, еще не оправившаяся от потери, даже не представляла, какую войну мне объявили.
Дорога домой прошла в оглушительной тишине. Я сидела в машине, отвернувшись к окну, и видела не ночной город, а лицо свекрови, ее жесткие, уверенные глаза. Дима не пытался заговорить. Он лишь сжал руль так, что костяшки его пальцев побелели.
Когда мы вошли в квартиру, привычная атмосфера нашего дома показалась мне чужой. Даже воздух здесь стал другим — тяжелым и колючим. Я молча прошла на кухню, налила себе воды. Рука все еще дрожала.
Дима остановился в дверном проеме, его фигура казалась огромной и враждебной в свете одинокой люстры.
Ну и что это было? — его голос прозвучал резко, нарушая тишину. — Ты могла бы просто промолчать, а не устраивать спектакль.
Спектакль? — я поставила стакан так, что он громко стукнулся о столешницу. — Это они устроили спектакль! Ты слышал твою мать? «Перепиши квартиру на моего сына». Я что, замуж за спонсора выходила? Чтобы обеспечивать тебе недвижимость?
Он сделал шаг вперед, его лицо исказила гримаса раздражения.
А что, мама, в общем-то, не права? — он развел руками. — Мы же семья! Какая, в самом деле, разница, чье имя в бумагах? Оформим на меня, но это будет наша общая квартира! Для нашего же спокойствия!
Эти слова прозвучали как точь-в-точь повторение свекровиных аргументов. Меня будто окатили ледяной водой.
Наше спокойствие? — прошептала я. — Или спокойствие твоей мамы? Ты хочешь, чтобы я просто подарила тебе миллионы? Ты вообще меня уважаешь? Понимаешь, что это наследство — все, что осталось от бабушки? Это не просто квадратные метры!
Он смотрел на меня, и я вдруг ясно увидела в его глазах не любовь и не понимание, а расчетливую, жадную надежду. Надежду на легкую жизнь.
Я думал о нас! — он повысил голос. — О нашем будущем! Мы могли бы сдать твои квартиры, а на эти деньги... Мама предлагает отличный вариант! Мы оформляем одну на меня, и она сразу становится нашей общей собственностью. Все честно!
Общей? — я засмеялась, и этот смех прозвучал горько и неуместно. — А если мы разведемся? Она так и останется твоей? Это и есть твой план? Обеспечить себя на случай «мало ли что»?
Да ты вообще слышишь себя? — он кричал теперь, его лицо покраснело. — Ты о деньгах думаешь! О каких-то дурацких метрах! А о семье, о наших отношениях ты подумала? Ты ведешь себя как последняя эгоистка!
Это слово, «эгоистка», вылетевшее из его уст, стало последней каплей. Оно перечеркивало все наши годы вместе.
Я эгоистка? — мой голос сорвался на шепот. — Потому что не хочу отдать тебе подарок стоимостью в несколько жизней? Потому что не разрешаю твоей матери распоряжаться моей собственностью? Да ты просто... просто слабак! Не можешь ей слова поперек сказать! Она тебя веревками вьет, а ты еще и от меня требуешь того же!
Он замер, и в его глазах вспыхнула настоящая ярость. Он подошел ко мне вплотную, и мне стало страшно.
Хватит! — он рявкнул так, что я вздрогнула. — Хватит нести этот бред! Ты не думаешь о семье! Ты не думаешь обо мне! Сидишь на своих хоромах, как сучка на сене!
Он резко развернулся, с такой силой хлопнул дверью, что стеклянная вставка в шкафу звенеть от удара. Я осталась стоять посреди кухни, одна, в гробовой тишине, нарушаемой лишь гулом в собственных ушах.
Слова, которые мы только что бросили друг в друга, висели в воздухе, как ядовитый дым. Они разъедали все, что мы строили годами. В ту ночь наша брачная кровать стала полем боя, а я впервые за все годы наших отношений по-настоящему задумалась о разводе.
Последующие дни в квартире напоминали жизнь на вулкане, готовом взорваться в любую секунду. Мы с Дмитрием перемещались по комнатам, как тени, избегая разговоров и даже взглядов. Воздух был густым и горьким от непроизнесенных слов. Он ночевал в гостиной на диване, и я слышала, как он ворочается за тонкой стенкой, но не находила в себе сил сделать первый шаг. Какой шаг? Чтобы простить его за то, что он потребовал у меня в подарок целую квартиру?
Прошла неделя. Однажды ночью я не могла уснуть. Бессонница грызла меня, в голове прокручивались сцены ссоры, обидные слова, произнесенные любимым человеком. Встала, чтобы попить воды. Проходя по темному коридору, я увидела узкую полоску света под дверью в гостиную. И услышала сдавленный голос Дмитрия. Он разговаривал по телефону.
Я замерла, прислонившись к холодной стене. Во мне боролись чувство приличия и жгучее желание узнать, о чем он может говорить в час ночи. Любопытство и страх оказались сильнее.
Да, мам, я все прекрасно понимаю, — его голос звучал устало, но подобострастно. — Но она не соглашается. Упирается.
Я не дыша, прижалась ухом к щели между дверью и косяком.
Надо давить, сынок, — даже через дверь я узнала властный, металлический голос свекрови. — Нельзя ей спускать. Ты должен проявить характер. Это же для вашего же блага!
Я и так проявляю! — в голосе Дмитрия послышались нотки раздражения. — Она как стена. Говорит, ее наследство, ее право.
Право? Какое еще право? — свекровь фыркнула. — Ты ее муж! Что твое, то наше, а что ее, то тоже в общем котле! А она ведет себя как чужая. Сереже ведь совсем плохо, ему же эту квартиру...
Мое сердце на мгновение замерло, а затем заколотилось с бешеной скоростью. Сережа. Брат Дмитрия. Вечный безработный, который менял девушку и аферу каждые полгода.
Тише, мам, — испуганно прошептал Дмитрий. — Она спит.
А пусть слышит! Может, дойдет наконец! — не унималась Тамара Ивановна. — Ей что, жалко? У нее две, а у Сережи ни одной! Он в этой коммуналке с этими алканями скоро с ума сойдет! Скажи ей, что это для ваших будущих детей. Пусть думает, что вы будете там жить. А мы потом все уладим. Главное — чтобы она согласилась и оформила.
В ушах стоял оглушительный гул. Я медленно, как во сне, отпрянула от двери. Ноги стали ватными, и я едва не рухнула на пол, успев схватиться за ручку шкафа.
Прозрение было страшным, унизительным и абсолютным.
Это был не просьба. Это был циничный, продуманный план. Разводка. Ловушка.
Они не просто хотели «уверенности» для Димы. Они хотели забрать мою квартиру для его никчемного брата. Под предлогом заботы о семье, о будущих детях, они готовили аферу. Свекровь, собственный муж... Они сговорились против меня. Они видели во мне не человека, не члена семьи, а кошелек с недвижимостью, который нужно обчистить.
Я стояла в темноте, дрожа от холодной, беззвучной ярости. Слез не было. Было лишь леденящее душу понимание. Понимание того, что я одна. Совершенно одна в этой войне.
Тихо, на цыпочках, я вернулась в спальню и закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной, словно пытаясь отгородиться от всего этого предательства.
Если они играют грязно, значит, и я могу. Значит, у меня просто не осталось другого выбора.
На следующее утро я сделала вид, что все как обычно. Притворилась спящей, когда Дмитрий собирался на работу. Слышала, как он осторожно открыл дверь в спальню, постоял секунду и так же тихо закрыл ее. Эта наигранная забота теперь вызывала у меня лишь горькую усмешку. Как только за ним закрылась входная дверь, я вскочила с кровати. Внутри все горело от одного осознания — я не могу сидеть сложа руки.
Я нашла в интернете контакты юридической конторы, специализирующейся на наследственных и семейных спорах. Записалась на консультацию на самое ближайшее время, будто боялась, что моя решимость испарится.
Кабинет юриста оказался небольшим, но строгим. Ничего лишнего. Стол, стеллажи с папками, компьютер. Сама юрист, женщина лет сорока пяти с внимательными, умными глазами, представилась Еленой Викторовной. Ее спокойный, профессиональный вид уже действовал умиротворяюще.
Я села напротив и, стараясь говорить четко, но не срываясь на эмоции, изложила всю ситуацию. Про наследство от бабушки. Про требование свекрови. Про ночной разговор мужа, который я подслушала. Про то, что квартиру на самом деле хотят для его брата.
Елена Викторовна слушала внимательно, не перебивая, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, она отложила ручку.
Давайте по порядку, Алина, — ее голос был ровным и обнадеживающим. — Первое и самое главное. Недвижимость, полученная вами в порядке наследования, является вашей личной собственностью. Так как вы получили ее уже после регистрации брака, но по безвозмездной сделке — дарение, наследство — она не является совместно нажитым имуществом. Это значит, что ваш супруг не имеет на нее никаких прав. Ни сейчас, ни в случае развода.
Я слушала, затаив дыхание, и чувствовала, как камень за камнем начинает падать с моей души.
Но он же муж... — начала я по привычке.
Не имеет абсолютно никакого значения, — твердо перебила меня юрист. — Закон на вашей стороне. Любая попытка продать, подарить или обменять эту квартиру требует исключительно вашего личного согласия и вашей личной подписи. Без этого никакие сделки невозможны.
А если... если они будут давить на меня? Угрожать? — спросила я тихо.
Елена Викторовна покачала головой.
Юридически — ничего. Моральное давление, к сожалению, не регулируется законом. Но вы имеете полное право не поддаваться. Вы совершеннолетняя и дееспособная. Ваша воля — единственный решающий фактор.
Она сделала паузу, глядя на меня поверх очков.
Теперь о том, что вы услышали. План оформить кварятьу на мужа, а потом передать ее брату... Это, конечно, мошенническая схема. Но пока это лишь разговоры. Доказать что-то будет практически невозможно. Поэтому ваша главная задача — не допустить самой первой ступени этой схемы. Ничего ни на кого не переоформлять.
Я кивнула, чувствуя, как во мне просыпается былая уверенность.
Что же мне делать? Как себя обезопасить полностью?
Елена Викторовна улыбнулась.
Есть еще один инструмент. Завещание. Вы можете прямо сейчас составить его, где четко и недвусмысленно укажите, что в случае вашей смерти все ваше имущество, в том числе и эти две квартиры, переходят конкретным лицам. Например, вашим будущим детям. Или вашим родителям. Это станет вашим щитом. Даже если с вами что-то случится, ваша собственность не достанется тем, кому вы не хотите ее оставлять. Это лишит их всякой надежды в долгосрочной перспективе.
Мы тут же составили и заверили у нотариуса, находившегося в этом же здании, завещание. Я указала наследниками своих родителей. Когда я ставила свою подпись на бланке, рука не дрогнула. Я чувствовала не грусть, а странное, холодное спокойствие.
Выйдя из конторы на улицу, я вдохнула полной грудью. Солнечный свет, который еще вчера казался мне тусклым, теперь слепил глаза. Я достала телефон и отправила Дмитрию короткое сообщение: «Встречаться сегодня не будем. Мне нужно побыть одной».
Теперь я знала свои права. И была готова к войне, которую они сами же и начали.
Они нанесли визит вежливости через три дня. Вернее, это был не визит, а настоящее вторжение. Звонок в дверь прозвучал как сигнал тревоги. Я посмотрела в глазок и увидела их всех: свекровь с каменным лицом, свекор, потупивший взгляд, и… Сергей. Его появление было последним, решающим доказательством их наглого плана.
Дима, бледный, открыл дверь. Он не смотрел на меня.
Мы пришли поговорить, — без предисловий заявила Тамара Ивановна, проходя в гостиную, как судья на заседание. Сергей лениво поздоровался и сразу уставился в телефон.
Что случилось? — спросила я, оставаясь стоять посреди комнаты. Я не предлагала им садиться.
Случилось то, что в нашей семье разлад, — начала свекровь, драматично опускаясь на диван. — Из-за непонятных амбиций. Мы решили собраться и все обсудить по-хорошему.
Обсудить что? — мой голос прозвучал ровно и холодно.
Дима нервно кашлянул.
Алина, давай без сцен. Мама и Сергей пришли, чтобы найти решение.
Решение чего? — я перевела взгляд на его брата. — Причем здесь Сергей?
Сергей оторвался от телефона и нагло ухмыльнулся.
Ну, я как заинтересованная сторона, так сказать.
Тамара Ивановна резко одернула его.
Верно говоришь, как заинтересованная сторона. Алина, посмотри на него. Ему негде жить! Он в той ужасной коммуналке пропадает! А у тебя целых две свободные квартиры! Ты что, не семья? Тебе нас не жалко?
Меня будто ударили по голове. Их наглость не знала границ. Они даже не пытались скрывать свои истинные намерения.
Я медленно обвела взглядом всех: испуганного свекра, нахального Сергея, властную свекровь и моего мужа, который не мог поднять на меня глаза.
Так, — сказала я тихо. — Значит, так. Вы пришли ко мне в дом, чтобы я отдала свою квартиру Сергею. Ту самую, которую вы просили оформить на Дмитрия для его «уверенности в завтрашнем дне».
Дмитрий попытался вставить слово.
Алина, давай не так…
Я знаю, — перебила я его, и в моем голосе впервые зазвучала сталь. — Я все знаю. Я слышала ваш разговор с мамой. Про то, что «Сереже ведь совсем плохо, ему же эту квартиру». Про то, что надо «давить» и говорить про «будущих детей».
В комнате повисла мертвая тишина. Даже Сергей отложил телефон. Лицо Тамары Ивановны побагровело.
Ты подслушивала? — выдохнула она с презрением.
А вы строите против меня грязные планы! — мой голос сорвался, но я взяла себя в руки. — Вы не заботитесь о Диме. Вы хотите обобрать меня. Цинично и нагло. Использовать мою потерю, мою бабушку, для того, чтобы решить проблемы вашего сына.
Я посмотрела прямо на Дмитрия.
И ты… Ты участвовал в этом. Ты согласился быть пешкой в их афере.
Он молчал, сжав кулаки.
Так вот, слушайте все внимательно, — я выпрямилась во весь рост. — Я не отдам вам ни одной комнаты, ни одного квадратного метра. Более того, я была у юриста. Я составила завещание. Все мое имущество, все эти квартиры, унаследуют только мои будущие дети. Или мои родители. Ни Дмитрий, ни тем более Сергей не получат после моей смерти абсолютно ничего. Ни копейки. Ни пылинки.
Эффект был ошеломляющим. Сергей вскочил с места.
Да ты совсем охренела!
Тамара Ивановна побледнела, затем ее лицо снова налилось кровью.
Как ты смеешь! — закричала она, вскакивая и тыча в меня пальцем. — Это наш дом! Ты в нашей семье! Ты обязана делиться!
Это не ваша семья! Это моя жизнь! — закричала я в ответ, срываясь. — И вы все… вы все тут чужие! Вон из моего дома! Все, вон!
Я указала на дверь. Рука у меня дрожала, но внутри было ледяное спокойствие.
Свекровь, задыхаясь от ярости, схватила свою сумку.
Хорошо! Хорошо! Запомни это! Вон из моей семьи! Чтобы духа твоего здесь не было!
Она, не глядя, толкнула Дмитрия к выходу. Сергей, бормоча ругательства, последовал за ней. Свекор пугливо проскользнул последним.
Дмитрий на секунду задержался на пороге. Он посмотрел на меня. В его глазах было не раскаяние, а обида и злоба.
Ты… Ты все разрушила.
И захлопнул дверь.
Я осталась одна посреди внезапно наступившей тишины, вся дрожа, но с чувством горького, безрадостного триумфа. Я выиграла этот бой. Но я понимала — война только начинается. И точка невозврата была пройдена.
Тишина, которая воцарилась в квартире после их ухода, была оглушительной. Она давила на уши, пульсировала в висках. Я медленно опустилась на пол посреди гостиной, не в силах дойти до дивана. Колени подкосились, и я сидела, обхватив их руками, глядя в одну точку на паркете. Внутри не было ни радости, ни торжества. Только ледяная пустота и дрожь, которая шла из самого нутра.
Я сделала это. Я выставила их вон. Я сказала все, что думала. Но почему на душе было так горько и тяжело? Словно я выиграла сражение, но поле было усеяно телами моих прежних иллюзий.
Прошло несколько часов. Дмитрий не возвращался. Не звонил. Не писал. Его молчание было красноречивее любых слов. Я попыталась заставить себя что-то делать — помыть посуду, протереть пыль. Но руки не слушались. Я ходила по комнатам, будто призрак в своем же доме. Наша с ним спальня казалась мне чужой и пугающей.
Ночью я не сомкнула глаз. Лежала и смотрела в потолок, прокручивая в голове все, с самого начала. Его лицо, когда мы только познакомились. Первое робкое «люблю». Как мы выбирали эту самую ипотечную квартиру, держась за руки. И вот теперь — его испуганные, виноватые глаза за столом у свекрови и его злой, обиженный взгляд сегодня. «Ты все разрушила».
А может, и правда, я была слишком жесткой? Может, стоило поискать какой-то компромисс? Отдать им ту, маленькую квартиру на окраине, лишь бы сохранить мир? Ведь это всего лишь бетон и кирпич.
Но тут же в памяти всплывал наглый, хищный оскал Сергея. Властный, не терпящий возражений голос Тамары Ивановны. И самый страшный удар — подлый, предательский сговор моего собственного мужа. Они не хотели компромисса. Они хотели все забрать. Обманом. Используя мое доверие.
Нет. Я была не жесткой. Я была сильной. Сильной, потому что у меня не оставалось другого выбора. Я защищала не квадратные метры. Я защищала себя. Свое достоинство. Память о бабушке, которая оставила мне это наследство с любовью, а не для того, чтобы его разбазарили алчные родственники.
На третий день он вернулся. Я услышала, как ключ поворачивается в замке. Сердце на мгновение екнуло, но я поймала себя на том, что это был не порыв надежды, а скорее тревога. Он вошел, выглядел уставшим и помятым. Не снимая куртки, он остановился в дверях гостиной.
Я ждала, что он скажет. Может, извинится. Поймет.
Но он посмотрел на меня пустым, уставшим взглядом.
Ну, ты довольна? — его голос был хриплым и плоским. — Ты добилась своего. Ты разрушила нашу семью. Мама не разговаривает со мной из-за тебя. Сережа меня в подлецы записал. Ты счастлива теперь, торжествуешь над поверженными врагами?
Меня будто облили кипятком. Вся жалость, все сомнения испарились в один миг.
Я разрушила? — тихо спросила я, поднимаясь с дивана. — Это не я пришла в твой дом с требованием отдать свою собственность. Это не я лгала и строила грязные планы за твоей спиной. Это ты разрушил нашу семью, Дмитрий. В тот момент, когда решил, что мое — это твое. И разрешил своей матери топтать мои границы и мое право на то, что принадлежит мне по закону и по совести.
Он смотрел на меня, и в его глазах не появилось ни понимания, ни раскаяния. Только обида жертвы, которая не смогла добиться своего.
Ты просто жадина. И эгоистка. Я теперь это понял.
Эти слова стали последней каплей. Они окончательно расставили все по своим местам.
Хорошо, — сказала я, и голос мой звучал странно спокойно. — Если я такая, то нам незачем больше быть вместе.
Он ничего не ответил. Прошел в спальню, и я услышала, как он открывает шкаф, гремит вешалками. Через двадцать минут он вышел с дорожной сумкой, набитой его вещами.
Он не посмотрел на меня, не сказал «прощай». Просто открыл дверь и вышел. Звук захлопнувшейся двери отозвался в тишине квартиры оглушительным, окончательным эхом.
Я осталась стоять одна. В опустевшем доме. Дверь закрылась. Закрылась одна глава моей жизни. И началась другая. Страшная, неизвестная и одинокая. Но, как ни странно, впервые за последние недели — честная.