– Алло, Ольга, это Люда из банка, – женский голос в трубке звучал натянуто-вежливо. – Вы у нас, напомните, доверенное лицо на общем счете? Вчера была операция, и мне нужно уточнить... Счет полностью обнулен.
Я замерла, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна. Общий счет. Тот самый, который мы с братом Виктором открыли после смерти мамы, чтобы сложиться на достойные похороны отца. Туда ушла почти вся его скромная пенсия, которую он копил.
– Как обнулен? – выдавила я, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Это невозможно. Мы с братом... мы договорились.
– Операцию проводил Виктор Сергеевич, – мягко, но твердо произнесла Люда. – Со своей карты, через банкомат. Вся сумма. Сто двадцать тысяч рублей.
Трубка выскользнула из рук. Сто двадцать тысяч. Это были не просто деньги на похороны. Это были последние сбережения отца, его пенсия за три года, которую он откладывал, отказывая себе буквально во всем. Мама умерла два года назад, после инсульта. Тогда мы с Витей поделили расходы поровну, хоть и натянуто, но справедливо. А когда отец слег с сердцем, он сам попросил нас открыть этот счет.
«Чтобы не было потом ссор», – сказал он тогда, лежа на больничной койке, желтый и осунувшийся. «Чтобы вы не делили мои гроши. Положите все туда, а когда придет время, похороните меня по-человечески. И чтоб друг другу в глаза смотреть могли».
Время пришло три недели назад. Отец ушел тихо, ночью, во сне. Мы с Витей договорились: я занимаюсь ритуальной службой, он – поминальным обедом и памятником. Деньги на общем счете, все прозрачно. Раздел наследства между братом и сестрой, как учил отец, должен быть честным.
Но Витя исчез сразу после похорон. Не отвечал на звонки, в дверь не открывал. Я списывала это на горе, на то, что он всегда был папиным любимчиком, переживает сильнее. А он в это время забрал деньги с общего счета. Все до копейки.
Я набрала его номер. Длинные гудки. Потом сбросил. Набрала снова.
– Витя, это я, – заговорила я, стараясь держать голос ровным. – Мне из банка звонили. Ты снял все деньги?
Молчание. Потом тяжелый выдох.
– Сними трубку, я знаю, что ты слышишь! – голос мой сорвался на крик. – Брат забрал деньги, да?! Объяснись хоть!
– Оль, не ори, – глухо отозвался он. – Да, снял. Надо было.
– Надо было?! – я не верила своим ушам. – Сто двадцать тысяч! Мы договаривались, что будем все траты обсуждать! Ты хоть понимаешь, что натворил?
– Понимаю, – коротко бросил он и положил трубку.
Я стояла посреди комнаты, сжимая телефон так, что побелели костяшки пальцев. Семейный конфликт из-за денег. Никогда не думала, что это может случиться с нами. Мы же не чужие. Мы росли вместе, делили одну комнату до моего замужества, ссорились и мирились, как все братья и сестры. Мама всегда говорила: «Вы же кровь одна». А теперь эта кровь будто превратилась в лед.
Я приехала к нему вечером. Жил Витя в старой хрущевке на окраине, куда переехал после развода. Квартира маленькая, обшарпанная, с выбитым домофоном. Я долго стучала в дверь, пока не услышала шаги.
– Оля, уходи, – сказал он через дверь. – Не надо скандала.
– Открой, – устало попросила я. – Просто открой. Давай поговорим, как люди. Ты же брат мне.
Дверь распахнулась. Витя выглядел ужасно: небритый, в мятой футболке, с красными глазами. Пахло от него перегаром.
– Проходи, – буркнул он и ушел на кухню.
Я прошла за ним. На столе стояла початая бутылка водки и пустая тарелка. Витя налил себе в граненый стакан, выпил залпом, поморщился.
– Витя, что происходит? – села я напротив. – Куда делись деньги? Деньги на похороны пропали, а ты молчишь, как партизан. Ты хоть понимаешь, что это предательство брата? Я тебе всю жизнь доверяла!
– Доверяла, – усмехнулся он горько. – Всю жизнь. Ты мне, я тебе. Только вот доверие в семье, оказывается, штука хрупкая.
– О чем ты? – не поняла я. – Я ничего не понимаю. Объясни нормально!
Он долго молчал, глядя в стену. Потом заговорил, медленно, словно каждое слово давалось с трудом:
– Помнишь, как мама умерла? Мы с тобой делили расходы. Ты внесла тридцать тысяч, я тоже тридцать. По-честному, как договорились. Только я тогда эти деньги взял в долг. У меня не было ни копейки. После развода Ирка вытрясла из меня все соки, алименты душат, работа дрянь. Я занял у Колька, помнишь его? Обещал через три месяца вернуть.
– И что? – напряглась я.
– А то, что не вернул. Сначала месяц просрочил, потом два. Коля начал нервничать, потом прислал своих ребят. Они объяснили мне доступно, что если не верну с процентами, то будет плохо. Очень плохо. Долг вырос до восьмидесяти тысяч. Я думал, как-нибудь выкручусь, найду подработку. А тут отец...
Я почувствовала, как холодеет внутри.
– Ты взял деньги отца, чтобы расплатиться с долгами?
– Не только, – он налил еще стакан, но не выпил, только крутил в руках. – Еще тридцать тысяч ушло на... Оль, я в беде. По-настоящему. Мне грозят. И не просто грозят.
– Витя, господи, – я закрыла лицо руками. – Ты мог сказать! Мы бы что-то придумали! Вместе! А ты просто забрал все, даже не объяснив! Брат не отчитывается за траты, и я должна была сама догадаться, что творится?!
– Ты не поняла бы, – устало сказал он. – Ты же у нас правильная. Всегда такая. С мужем нормальным, с квартирой своей, с работой стабильной. А я неудачник. Всю жизнь неудачник. Мама так и говорила: «Витя ненадежный, ветер в голове». Отец молчал, но я видел, как он смотрит. Как разочарован.
– Это не так! – возразила я. – Они тебя любили!
– Любили, – кивнул он. – Но не уважали. А это хуже, Оля. Гораздо хуже. Я хотел хоть раз в жизни сам со своими проблемами справиться. Без вашей помощи, без ваших жалостливых взглядов. Вот и справился. Криво, мерзко, но справился.
Я смотрела на него и не узнавала. Это был мой брат, с которым мы в детстве строили шалаши из одеял, делили последнюю конфету. Но сейчас между нами была пропасть.
– Ты понимаешь, что это отцовские деньги? – тихо спросила я. – Последнее, что он нам оставил. Не наследство даже, а просьбу. Чтобы мы его достойно проводили.
– Я его достойно проводил, – огрызнулся Витя. – Гроб хороший купил, поминки были. Все как надо.
– А памятник? – вспомнила я. – Ты же должен был заняться памятником!
Он отвел взгляд.
– Успею еще. Год можно подождать, пока земля осядет.
– На какие деньги, Витя? Ты же все потратил!
– Найду как-нибудь, – он встал и подошел к окну. – Слушай, я понимаю, что ты злишься. Имеешь право. Но я по-другому не мог. Совсем не мог.
Я тоже встала.
– Знаешь, что самое страшное? – сказала я. – Не то, что денег нет. А то, что ты украл. Именно украл, Витя. От своей сестры, от памяти отца. И даже не извинился. Не попросил прощения. Ты просто взял и решил, что твои проблемы важнее.
– Мои проблемы и правда важнее! – развернулся он. – Мне угрожали, Оль! Ты не понимаешь, с кем я связался! Эти люди не шутят!
– А мне ты не угрожаешь? – спросила я, чувствуя, как наворачиваются слезы. – Моему доверию, нашим отношениям? Ты сам все убил, Витя. Сам.
Я ушла, не оглянувшись. Спустилась по темной лестнице, вышла на улицу. Было холодно, моросил дождь. Я стояла под козырьком подъезда и плакала, не стесняясь прохожих.
Дома муж Сергей встретил меня на пороге.
– Ну что? – спросил он. – Признался?
– Признался, – кивнула я, скидывая мокрое пальто. – Долги. Он в долгах по уши. Взял деньги, чтобы расплатиться.
– Вот сволочь, – покачал головой Сергей. – Извини, Оль, но твой брат конченый человек. Как так можно? Отцовские деньги!
– Не знаю, – устало опустилась я на диван. – Честное слово, не знаю. Он говорит, что по-другому не мог.
– Бред, – отрезал Сергей. – Всегда можно по-другому. Мог попросить, объяснить. Ты бы помогла, я знаю тебя. А так что получается? Финансовые махинации в семье, вранье, воровство. Оль, ты должна подать на него в суд.
– В суд? – вздрогнула я.
– А как еще? – он присел рядом. – Слушай, у вас был общий счет. Он взял все деньги без твоего согласия. Это противозаконно. Суд с братом из-за денег – да, звучит жутко. Но что еще остается? Молчать и проглотить обиду?
Я молчала. Мысль о суде казалась дикой, невозможной. Мы же семья. Как можно подать в суд на родного брата?
Но Сергей был прав. Что еще оставалось?
Следующие дни прошли как в тумане. Я консультировалась с юристом, собирала документы. Выяснилось, что формально Витя имел право снимать деньги, но только с моего согласия. А его не было. Юрист уверенно говорил, что дело выигрышное.
– Конечно, лучше бы договориться полюбовно, – сказал он, пожилой, опытный мужчина в строгом костюме. – Как разделить деньги после смерти родителей – всегда больной вопрос. Но если он не идет на контакт, то суд – единственный вариант.
Я написала Вите. Длинное, подробное сообщение. Предложила встретиться и решить все мирно. Готова была даже простить, если он вернет хотя бы половину. Но он не ответил.
Я подала заявление в суд.
Когда повестка пришла к нему, Витя позвонил. Среди ночи, пьяный, с надрывом в голосе:
– Ты что творишь?! Ты в суд на меня подала?! На родного брата!
– А ты что творил? – спокойно ответила я, хотя сердце колотилось. – Ты украл у меня, Витя. Украл и даже не попытался объяснить нормально.
– Я же объяснил! – кричал он. – Я в беде был!
– Твоя беда не оправдывает воровство, – сказала я. – Мне жаль, что так получилось. Но я не могу просто забыть это и жить дальше, как будто ничего не было. Отношения с братом испортились, и винить в этом мне приходится только тебя.
– Ты меня не любишь, – выдавил он сквозь слезы. – Никогда не любила. Всегда считала хуже себя.
– Это неправда, – устало возразила я. – Я тебя люблю, Витя. Но это не значит, что я должна терпеть твое предательство. Честность между родственниками – это основа. А ты ее растоптал.
Он бросил трубку. Больше не звонил.
Суд назначили через два месяца. Все это время я жила как на иголках. По ночам не спала, прокручивая в голове разговоры, оправдания, обвинения. Сомневалась, правильно ли поступаю. Может, надо было простить? Забыть? Но потом вспоминала лицо отца, его просьбу: «Чтобы вы не делили мои гроши». И понимала, что не могу просто отступить.
В зал суда я пришла раньше времени. Сидела на жесткой скамейке в коридоре, сжимая в руках сумочку. Сергей положил руку мне на плечо:
– Держись. Все будет хорошо.
Витя появился за пять минут до начала. Он шел по коридору медленно, опустив голову. Постарел, осунулся. Я невольно дернулась к нему, но Сергей удержал меня.
В зале было холодно и казенно. Судья, женщина лет пятидесяти с усталым лицом, изучала документы. Мой адвокат четко излагал обстоятельства дела: общий счет на похороны, снятие всей суммы одним лицом без согласия второго, отсутствие отчета о тратах.
Витя молчал, глядя в пол. Когда его спросили, почему он снял деньги, он коротко ответил:
– Нужны были.
– На что именно? – уточнила судья.
– На личные нужды, – буркнул он.
– То есть, вы не потратили эти средства на похороны, как планировалось изначально?
– Часть потратил. Остальное... на другое.
– На погашение долгов? – подсказал адвокат Вити, которого он взял в последний момент, явно по принуждению.
– Да, – кивнул Витя.
Судья вздохнула.
– Почему вы не обсудили это с сестрой?
Витя поднял глаза. Посмотрел на меня в первый раз за все время заседания. В его взгляде была такая тоска, что у меня сжалось сердце.
– Потому что стыдно было, – тихо сказал он. – Потому что всю жизнь я неудачник. И не хотел, чтобы она это видела. Снова.
Воцарилась тишина. Судья что-то записала.
– Вы готовы вернуть средства истцу?
Витя покачал головой:
– Не могу. Нечем. Все потрачено.
– Можете выплачивать частями?
– Могу попробовать, – неуверенно ответил он. – По пять тысяч в месяц. Больше не получится.
Судья посмотрела на меня:
– Истец согласна на такие условия?
Я открыла рот, чтобы ответить, но вдруг поняла, что не знаю, что сказать. Пять тысяч в месяц – это два года выплат. Два года, в течение которых мы будем связаны этим долгом, этой обидой. Два года напоминания о том, что брат меня предал.
Но если откажусь, что тогда? Витю обяжут платить больше, он не справится, сорвется. Или мы вообще больше никогда не заговорим.
– Можно минуту? – попросила я.
Судья кивнула. Я вышла в коридор. Прислонилась к стене, закрыла глаза. В голове мелькали обрывки воспоминаний: Витя учит меня кататься на велосипеде, подхватывает, когда я падаю. Витя приходит ко мне в больницу после родов, несет огромный букет и неловко улыбается. Витя на похоронах мамы стоит рядом, держит меня за руку, когда у меня подкашиваются ноги.
А потом другие картинки: пустой счет, его пьяный голос в трубке, взгляд исподлобья в зале суда.
Как простить брата? Как жить дальше с этой тяжестью в душе?
Я вернулась в зал.
– Я согласна, – сказала я. – На пять тысяч в месяц. Но с одним условием.
– Каким? – уточнила судья.
Я посмотрела на Витю:
– Первая выплата пойдет на памятник отцу. Не ему в карман, не мне. На памятник. Это был его долг, он должен его исполнить.
Витя вздрогнул. Кивнул.
– Договорились.
Суд постановил: Виктор Сергеевич обязуется выплачивать Ольге Сергеевне по пять тысяч рублей ежемесячно до полного погашения долга в размере ста двадцати тысяч рублей. Первые пять тысяч направляются на изготовление памятника.
Мы вышли из здания суда одновременно. Стояли рядом на ступеньках, не глядя друг на друга.
– Оль, – наконец заговорил Витя. – Прости.
– За что? – устало спросила я. – За то, что украл? За то, что солгал? Или за то, что заставил меня тащить тебя в суд?
– За все, – он сглотнул. – Я действительно не хотел так. Просто... все покатилось. И я не знал, как остановиться.
Я посмотрела на него. На своего брата, такого знакомого и одновременно чужого.
– Знаешь, Витя, я думала, что самое страшное – это потерять родителей, – сказала я. – Но нет. Самое страшное – потерять того, кто остался. Потерять брата, потому что он сам решил, что его проблемы важнее всего на свете. Важнее памяти, важнее доверия, важнее семьи.
– Я знаю, – кивнул он. – Я все понимаю. И исправлю, Оль. Обещаю. Буду платить, сколько надо. И памятник сделаем вместе, хороший. А потом... может быть, ты меня когда-нибудь простишь.
– Может быть, – неопределенно ответила я.
Он ушел первым, сутулясь, опустив голову. Я смотрела ему вслед и думала о том, что в жизни бывают вещи, которые не вернуть назад. Слова, поступки, доверие. Наследство после родителей должно было нас сблизить, а разорвало. Деньги оказались сильнее крови.
Прошло полгода. Витя платил исправно, ни разу не задержал. Переводил ровно пятого числа каждого месяца. Никаких сообщений, никаких звонков. Просто цифры на счету.
На день рождения отца, в апреле, мы встретились на кладбище. Я пришла с цветами, он – с небольшим венком. Постояли рядом в молчании. Памятник установили месяц назад: строгий, из черного гранита, с фотографией отца. Он смотрел с портрета спокойно и грустно.
– Красивый получился, – тихо сказал Витя.
– Да, – согласилась я. – Отцу бы понравился.
Мы помолчали еще немного. Потом Витя достал из кармана конверт.
– Это тебе, – протянул он.
Я взяла, удивленно посмотрела на него. Открыла. Внутри была тысяча рублей и записка: «Прости. Знаю, что мало. Но хочу быстрее вернуть».
– Витя, зачем? – растерялась я. – Мы же договорились: пять тысяч в месяц.
– Хочу шесть, – упрямо сказал он. – Чтобы быстрее. А то... а то боюсь, что так и будем всю жизнь с этим долгом между нами. Хочу закончить и начать заново. Если ты позволишь.
Я смотрела на него, на этого уставшего, постаревшего человека, и вдруг поняла, что злость куда-то ушла. Осталась только усталость и странная, щемящая жалость.
– Витя, – позвала я, когда он уже собрался уходить.
– Да?
– Приезжай в воскресенье. На обед. Приготовлю твои любимые котлеты.
Он обернулся, недоверчиво посмотрел на меня.
– Серьезно?
– Серьезно, – кивнула я. – Но чтобы без водки. И не опаздывай.
– Не опоздаю, – пообещал он. – Точно не опоздаю.
Мы разошлись в разные стороны. Я шла по аллее кладбища и думала о том, что, наверное, прощение – это не одномоментное решение. Это долгая дорога, на которой приходится каждый день делать выбор: держать обиду или отпустить. Помнить боль или попытаться понять.
Витя пришел в воскресенье ровно в два. Принес торт и букет хризантем. Сергей встретил его настороженно, но за обедом немного оттаял. Витя рассказывал про новую работу, про то, как пытается наладить жизнь. Говорил неловко, с паузами, но честно.
Когда он уходил, я проводила его до двери.
– Спасибо, Оль, – сказал он. – За то, что не отвернулась совсем.
– Ты же брат мне, – ответила я. – Куда я денусь.
Он неловко обнял меня, быстро, по-мальчишески. Потом выскочил за дверь, будто боялся, что передумаю.
Я закрыла дверь и прислонилась к ней. Сергей подошел сзади, обнял за плечи.
– Ты молодец, – сказал он. – Не все бы смогли.
– Не знаю, молодец ли, – вздохнула я. – Просто не хочу больше этой войны. Родителей нет, квартира продана, от семьи остались только мы с Витей. И если мы друг друга потеряем, что тогда останется?
– Останетесь вы, – улыбнулся Сергей. – Обязательно останетесь.
Через год Витя выплатил весь долг. Последний перевод сопровождало короткое сообщение: «Все. Чист перед тобой».
Я позвонила ему в тот же день.
– Витя, что ты теперь делать будешь? – спросила я.
– Жить, – просто ответил он. – Работать, копить. Хочу нормальную квартиру снять, не эту конурку. Может, даже собаку заведу. Ты же знаешь, я всегда хотел овчарку.
– Заводи, – улыбнулась я. – И приходи показать.
– Обязательно, – пообещал он. – Оль?
– Да?
– Мы теперь нормально? Ну, как раньше?
Я задумалась. Как раньше? Нет, не как раньше. Раньше было наивное, безоговорочное доверие. Уверенность, что брат никогда не предаст, не обманет, не украдет. Это доверие разбилось и его невозможно склеить.
Но есть другое. Есть понимание, что люди ошибаются, падают, совершают подлости. И все равно остаются людьми, достойными второго шанса. Есть готовность простить, даже если забыть не получается.
– Нет, Витя, – честно ответила я. – Не как раньше. Но по-своему, по-новому, мы нормально. И это, наверное, даже лучше.
– Понял, – выдохнул он с облегчением. – Спасибо, сестренка.
Он не называл меня так лет двадцать. Со времен нашего детства, когда мы с ним были одной командой против всего мира. Я улыбнулась сквозь внезапно подступившие слезы.
– Приезжай на выходных, – сказала я. – Серега шашлыки собирается делать. И Машку с Димкой позови, пусть племянники познакомятся нормально, а то уже взрослые, а друг друга толком не знают.
– Точно приеду, – пообещал он. – С детьми.
Мы попрощались. Я положила трубку и долго сидела на кухне, глядя в окно. За окном была весна, первая настоящая после той страшной зимы, когда умер отец. Деревья распускались, воробьи галдели на ветках, солнце светило ярко и тепло.
Я подумала о том, что деньги, из-за которых разгорелся весь этот семейный конфликт из-за денег, давно потрачены и забыты. Их нет, они растворились, как и должны были раствориться. А мы с Витей остались. Покалеченные этой историей, но живые. И это было главное.
Наследство после родителей бывает разным. Иногда это квартиры и счета, драгоценности и машины. А иногда это просто урок: что важнее – деньги или люди, гордость или прощение, правота или семья.
Мы с Витей усвоили этот урок дорогой ценой. Но зато усвоили навсегда.
В субботу они приехали втроем: Витя, его бывшая жена Ира и их дети, Маша с Димкой. Оказалось, они снова пытаются наладить отношения. Ира выглядела смущенной, Витя держался неуверенно, но дети были счастливы.
Мы сидели во дворе, Сергей колдовал над мангалом, дети гоняли мяч. Витя подошел ко мне с бокалом сока.
– Оль, я вот о чем хотел сказать, – начал он, не глядя в глаза. – Я тогда, в самом начале, когда брат забрал деньги с общего счета... я думал, что все решаю правильно. Что проблемы решу, и никто не узнает, и все будет хорошо. Но я ошибался. Честность между родственниками важнее любых проблем. И я это теперь понимаю.
– Хорошо, что понимаешь, – кивнула я. – Лучше поздно, чем никогда.
– Я просто хочу, чтобы ты знала: я благодарен, – продолжил он. – За то, что не отказалась от меня совсем. Что дала шанс исправиться. Не каждый бы так поступил после такого предательства брата.
Я посмотрела на него, на его усталое, но впервые за много месяцев спокойное лицо.
– Витя, мы же с тобой одна кровь, – сказала я. – Одни родители вырастили, одни ценности заложили. Помнишь, как папа говорил: «Семья – это когда ты не бросаешь, даже если хочется». Вот я и не бросила. Хотя, признаюсь, были моменты, когда очень хотелось.
Он усмехнулся:
– Особенно в суде, да?
– Особенно в суде, – согласилась я и тоже улыбнулась.
Мы помолчали, глядя, как дети играют. Димка споткнулся и упал, Маша помогла ему встать, отряхнула. Простая детская сцена, но почему-то защемило сердце. Вот они, маленькие, еще не знают, какой жестокой бывает взрослая жизнь. Не знают, что такое долги и предательство, суды и разочарования.
– Пусть у них все будет проще, – тихо сказал Витя, словно прочитав мои мысли. – Пусть не повторят наших ошибок.
– Не повторят, – твердо сказала я. – Мы проследим.
Вечером, когда все разъехались, Сергей помогал мне убирать со стола.
– Знаешь, я думал, ты его никогда не простишь, – признался он. – Когда вы из суда вышли, я видел твое лицо. Ты была такая... каменная.
– Я и сама думала, что не прощу, – призналась я. – Даже когда приглашала его на обед в первый раз, я все равно держала камень за пазухой. Все время помнила, как он меня предал, как деньги на похороны пропали, как я осталась одна со всем этим кошмаром.
– Что изменилось? – спросил Сергей.
Я задумалась. Что, действительно?
– Время, наверное, – сказала я. – И усталость. Устала злиться, устала помнить. И еще... понимание, что идеальных людей не бывает. Витя ошибся, да. Жестоко ошибся. Но он же не монстр. Он просто слабый человек, который попал в беду и повел себя эгоистично. Плохо? Да. Простительно? Не знаю. Но забываемо – со временем.
– Ты мудрая женщина, – сказал Сергей, обнимая меня. – Я горжусь тобой.
– Не мудрая, – возразила я. – Просто не хочу доживать свою жизнь в одиночестве и злобе. Родителей нет, брат один. Держаться за обиду или пытаться восстановить связь? Я выбрала второе.
Мы закончили уборку и вышли на балкон. Город засыпал, огни в окнах гасли один за другим. Где-то там, в своей хрущевке, Витя тоже готовился ко сну. И, может быть, впервые за долгое время он засыпал спокойно, без тяжести вины на душе.
А я думала о том, что история наша закончилась. Не так, как в кино, с громким примирением и слезами счастья. Нет, все было тише, прозаичнее. Но, может быть, именно такие концовки и есть настоящие. Когда ты просто решаешь жить дальше, отпустив прошлое. Когда понимаешь, что доверие в семье можно потерять за секунду, но восстанавливать его придется годами. И все равно решаешь попробовать.
Как разделить деньги после смерти родителей – мы решили через суд. Не лучший вариант, но единственно возможный. Получилось справедливо? Не знаю. Но получилось честно. А это, наверное, важнее.
Я посмотрела на звезды над городом. Где-то там, высоко-высоко, были мама с папой. И я надеялась, что они видят нас с Витей. Видят, что мы не сдались, не разорвали последние нити. Что пытаемся быть семьей, несмотря ни на что.
– Спокойной ночи, мама, – прошептала я в темноту. – Спокойной ночи, папа. Мы справляемся. Потихоньку, но справляемся.
Сергей обнял меня крепче. Мы стояли так, молча, пока ночной ветер не стал слишком холодным. Потом зашли в квартиру, закрыли балконную дверь и легли спать.
А через несколько дней Витя прислал фотографию: он с маленьким щенком овчарки на руках. Подпись под фото была короткой: «Знакомься. Зовут Граф. Теперь я не один».
Я улыбнулась, глядя на его счастливое лицо на снимке, и написала в ответ: «Красавец. Приезжай показать лично».
«Приеду обязательно, – ответил он. – На следующих выходных. Привезу Графа и Иру с детьми. Если не возражаешь».
«Не возражаю, – написала я. – Приезжайте. Будем рады».