Артём жил в мире, который тихо расползался по швам. Он чувствовал это кожей — едва уловимое трение несовершенства, когда дверь скрипела не в такт, когда падала капля с недокрученного крана, когда трещина на потолке удлинялась на миллиметр. Он был часовщиком-самоучкой, владельцем крошечной мастерской «Хронос», затерянной в глухом переулке мегаполиса. Его мир состоял из шестерёнок, пружинок и тикающего согласия механизмов. Но часы, которые он чинил по-настоящему, были не из латуни и стали.
Всё началось с мухи. Надоедливое насекомое билось о стекло витрины, и Артём, раздражённый, мысленно поймал этот надрывный звук, этот сбой в тихой мелодии его пространства. Он представил, как перематывает пленку на долю секунды назад, и… муха оказалась снаружи, на улице, продолжая свой слепой путь. Артём отшатнулся, списав всё на усталость.
Потом была ваза. Клиентка, нервная женщина в норковой шубке, задела дорогой фарфоровый антиквариат, который принесла на оценку. Ваза полетела на пол с ясным, необратимым звуком гибели. Осколки, как слёзы, блестели на старом паркете. Женщина вскрикнула, а Артём, глядя на это вопиющее нарушение порядка, на эту рану, нанесённую реальности, инстинктивно протянул руку. Он не прикасался к осколкам. Он прикоснулся к самому моменту. Он ощутил его как рваную, мокрую от слёз женщину ткань и мысленно сшил её, стянул края разрыва.
Ваза стояла на столе, целая, будто ничего и не случилось. В воздухе пахло только пылью и маслом для часов. Женщина заморгала, потрогала свой висок.
— Я… я думала, сейчас…
— Вам показалось, — тихо сказал Артём. Его трясло. — Отражение в стекле смутило. Всё в порядке.
Он не взял с неё денег, выпроводил заикающуюся клиентку и закрыл мастерскую. Сердце колотилось, как заводной заяц. Он понял: он может чинить не только механизмы. Он может чинить время. Вернее, крошечные, локальные его разрывы — испорченные моменты.
Он начал экспериментировать осторожно, как и подобает ремесленнику. Пролитое молоко возвращалось в стакан. Сломанный каблук на ботинке прохожей — на место. Разбитое мальчишкой окно — в целостную гладь стекла. Он был анонимным благодетелем, санитаром мироздания, латая дыры в ткани бытия. Его радовала эта власть, это умение наводить порядок в хаосе.
Но за всё нужно платить. Первую цену он ощутил, когда «починил» ссору молодой пары на улице. Они кричали друг на друга, и вот-вот должны были прозвучать слова, после которых нет возврата. Артём, стоя в тени арки, стёр этот момент. Молодые люди замолчали, посмотрели друг на друга в растерянности и, взявшись за руки, ушли. А вечером того же дня Артём узнал из новостей, что в том самом переулке, где он стоял, произошёл обвал кирпичной кладки. Погибла бездомная кошка, которую он каждый день подкармливал. Несоразмерная, странная цена. Ссора двух людей — жизнь кошки.
Он вывел для себя правило: вмешательство в ход вещей, пусть и в малом, создаёт «хрональную рябь». Энергия исправленной ошибки не исчезает. Она ищет выход и находит его в другом месте, в виде случайности, часто абсурдной и непредсказуемой. Чем значительнее был «ремонт», тем нелогичнее и жестче была «плата».
Он зарекся вмешиваться в серьёзное. Пока речь шла о разлитом кофе или упавшем мороженом, последствия были смехотворны — где-то тухла лампочка, сбивались настройки у телевизора соседа. Но однажды он не выдержал.
К нему в мастерскую часто заходила девочка лет семи, Лиза. Она жила с бабушкой в соседнем доме и любила смотреть, как он работает. Она называла его «волшебником». В тот день Лиза бежала через дорогу за своим укатившимся мячиком. Грузовик, выехавший из-за поворота, не мог затормозить. Артём видел это из окна. Он видел широко раскрытые глаза девочки, её маленькую фигурку на асфальте. И он не думал о цене. Он рванул ткань времени с такой силой, что у него пошла носом кровь.
Мячик отскочил к тротуару, как ни в чём не бывало. Лиза, пошатнувшись, оказалась на обочине. Грузовик пронесся мимо, даже не заметив её. Девочка, испуганная, побежала домой. Артём сидел на полу мастерской, вытирая кровь рукавом, и ждал. Ждал расплаты.
Она пришла через час. Со стороны главной улицы донёсся оглушительный грохот, сирены. Позже выяснилось, что на людном перекрёстке у станции метро внезапно, «по причине технической неисправности», перевернулся автобус. Погибших не было, но десятки людей получили травмы. Артём понял: он спас одну жизнь, обменяв её на множество искалеченных судеб. Хрональная рябь была чудовищной.
После этого он закрылся в мастерской, перестал принимать клиентов. Он боялся собственного дара, своей проклятой силы. Он видел последствия каждого своего «ремонта» в каждой случайной новости, в каждом отдалённом стуке, доносящемся с улицы.
И вот дверной колокольчик прозвенел снова. На пороге стоял незнакомец в идеально отутюженном костюме. Его лицо было невозмутимо, а глаза холодны, как сталь.
— Артём Викторович? — голос был ровным, без эмоций. — Меня зовут Виктор. Я из агентства «Стабильность».
Артём почувствовал ледяной укол в сердце. Он молча впустил его.
— Мы знаем о вашем… уникальном таланте, — начал Виктор, бесстрастно оглядывая мастерскую. — Наблюдаем давно. Вы — не первый. Мы называем таких, как вы, «Хронотехниками». Созидатели. Ремесленники.
— Убирайтесь, — хрипло сказал Артём. — Я больше не занимаюсь этим.
— Это не вопрос вашего желания, — Виктор достал планшет и положил его на стол. На экране была фотография атомной электростанции в трёхстах километрах от города. — Через семьдесят три часа здесь произойдёт событие. Небольшая, локализованная авария. Никто не погибнет. Но она станет спусковым крючком. Цепная реакция протестов, паники, экономического кризиса. Страна окажется на грани коллапса.
— Какое отношение это имеет ко мне?
— Мы можем это остановить. Обычными методами — нет. Слишком сложный клубок причинно-следственных связей. Но его можно… перерезать. В самом начале. Ваш дар позволяет не просто склеить вазу, Артём Викторович. Он позволяет устранить саму причину будущего разрыва. Немного подправить прошлое. Всего один крошечный момент.
— Нет! — Артём вскочил. — Вы не понимаете! Цена! За спасённую вазу — мёртвая кошка! За спасённого ребёнка — перевёрнутый автобус! Что случится, если я вмешаюсь в такое?!
— Мы просчитали возможные последствия, — голос Виктора не дрогнул. — Вероятные сценарии: в результате вашего вмешательства где-то в другой части света произойдёт мощное землетрясение. Или ураган. Или, возможно, разобьётся самолёт. Погибнут люди. Возможно, сотни.
Артём смотрел на него в ужасе.
— И вас это устраивает?
— Это математика, Артём Викторович. Сотни против миллионов. Стабильность государства против локальной катастрофы. Мы предлагаем вам не просто починить время. Мы предлагаем вам контролируемо его сломать в одном месте, чтобы сохранить целым в другом. Вы — инструмент. Очень точный и очень мощный.
— Я отказываюсь.
— Вы не можете отказаться. Вы — часть системы. Или вы работаете на неё, или система, стремясь к равновесию, уничтожит вас. Ваш дар нестабилен. Без контроля он приведёт к ещё большим катастрофам. Вы уже это знаете.
Виктор положил перед ним маленькую, холодную на ощупь флешку.
— Здесь всё. Время, место, характер вмешательства. У вас есть сутки, чтобы решить. Завтра в это же время я вернусь.
Он ушёл, оставив за собой запах дорогого парфюма и тяжёлое, как свинец, молчание.
Артём остался один с тикающими часами и выбором, который был хуже любого кошмара. Стать орудием, сознательно причиняющим зло во имя «большего блага»? Или отказаться и быть раздавленным системой, которую он сам, своими необдуманными вмешательствами, помог расшатать?
Он подошёл к стене, где висели его самые любимые, самые сложные часы — антикварный хронометр с маятником. Он запустил его много лет назад, и они шли безупречно точно. Он смотрел, как качается блестящая гиря, как движутся стрелки. Порядок. Гармония. Симфония из шестерёнок.
И тут он увидел её. Едва заметную трещинку на стекле циферблата. Он её не чинил. Он боялся. Боялся, что после «ремонта» часы встанут навсегда.
Он медленно протянул руку. Он чувствовал вибрацию времени, его сложную, хрупкую структуру. Он чувствовал трещину — не на стекле, а в самой возможности выбора. Любое его решение будет сломом.
И тогда Артём понял. Он не может чинить время. Он может лишь перераспределять его хаос. Он — не часовщик. Он — маятник, колеблющийся между ужасом и долгом. И его следующий шаг, куда бы он ни был направлен, отзовётся эхом в судьбах тысяч незнакомых людей.
Он взял флешку в руку. Она была холодной, как лёд. За окном продолжал течь город, слепой к тому, что его судьба сейчас решается в маленькой мастерской человеком, который когда-то хотел всего лишь вернуть молоко в стакан.