— Ты пойми, Лена, мужика кормить надо! И не просто, а чтоб с душой, с фантазией. А у тебя что? Вечно уставшая, вечно одно и то же. Вот он и смотрит по сторонам, мой Ромочка.
Елена молча выслушивала очередную тираду свекрови, мысленно перебирая список продуктов, которые нужно купить после работы. Восемь лет совместной жизни с Романом научили её многому, и в первую очередь — искусству пропускать мимо ушей ядовитые советы Валентины Петровны. Восемь лет… Целая жизнь, казалось бы. Лена, продавец в крупном магазине, целыми днями на ногах, но она привыкла. Привыкла тащить на себе всё: и дом, и быт, и даже, по большому счёту, мужа.
Роман, её Ромочка, был менеджером по продажам. Ну, как был… Он им периодически становился. Его энтузиазм угасал так же быстро, как и загорался. Месяц-другой активной деятельности, а потом — лень, халатность, и вот он уже снова в поиске. Жил он по большей части за её счёт, но это как-то неловко было признавать вслух. Особенно перед его матерью, которая свято верила в гениальность своего сына, которому просто «неудачно попалась жена». «Ему бы музу, а не вот это вот всё», — любила вздыхать Валентина Петровна, обводя презрительным взглядом их скромную, но уютную квартиру.
Ради дочери, ради маленькой Машеньки, Лена терпела. Она создала свой маленький мир, в котором упрёки свекрови были лишь фоновым шумом, а периодические вспышки «творческого поиска» у мужа — временными трудностями. Она научилась не реагировать, не вступать в споры, просто кивать и делать по-своему. Ну, приехала, ну, привезла свои бесценные советы и пирожки с капустой, от которых у Романа потом изжога. Скоро уедет. И всё вернётся на круги своя. Только вот в последнее время что-то неуловимо изменилось, и этот привычный, выстроенный ею мир начал давать трещину.
Всё началось с мелочей, как это обычно и бывает. Роман вдруг стал подозрительно тщательно следить за собой. Нет, он и раньше не был неряхой, но тут появилось что-то новое, какая-то щеголеватость. Новые, дорогие рубашки, которые явно не вязались с его статусом «временно безработного». Дорогой парфюм, запах которого оставался в прихожей ещё долго после его ухода. И, конечно, эти его вечерние исчезновения. «Встреча с возможным клиентом», «старые связи надо поддерживать». Лена сначала верила. Или делала вид, что верит. Усталость после двенадцатичасовой смены притупляла и бдительность, и желание что-то выяснять. Лишь бы дома было тихо.
Но шила в мешке не утаишь, как говаривала её бабушка. Однажды, собираясь отнести его пиджак в химчистку, она машинально проверила карманы. Рука наткнулась на сложенный вчетверо чек. Кафе «Амели». Два капучино, два тирамису. Сумма была не то чтобы заоблачной, но достаточной, чтобы понять — это была не деловая встреча за чашкой эспрессо. Что-то внутри неприятно ёкнуло. Она сунула чек в карман халата. Просто так, на всякий случай. Но этот маленький клочок бумаги уже поселил в её душе холодное, липкое сомнение. Он врал. Врал так просто и буднично, что становилось страшно. Неужели она настолько ослепла за эти годы?
Через несколько дней, в свой выходной, они с Машенькой поехали в большой торговый центр — купить дочке новые кроссовки. Проходя мимо фуд-корта, Лена машинально скользнула взглядом по сидящим за столиками людям и замерла. Там, у окна, обнимая за плечи смеющуюся женщину, сидел её Роман. А в женщине она без труда узнала их соседку с третьего этажа. Молодая, недавно разведённая дамочка, которая вечно стреляла у Лены то соль, то спички, заглядывая при этом в квартиру с нескрываемым любопытством.
Всё стало на свои места. И дорогие рубашки, и парфюм, и «встречи с клиентами». В голове пронеслось — вот и кафе «Амели». В груди не было ни боли, ни обиды. Только какая-то оглушающая пустота и странное, почти злорадное облегчение. Словно с плеч свалился огромный, тяжёлый мешок, который она тащила все эти восемь лет. Она не стала подходить, не стала устраивать сцен. Просто развернулась, крепче сжала маленькую дочкину ладошку и пошла к выходу.
— Мам, а кроссовки? — удивлённо спросила Маша.
— Купим в другом месте, доченька, — тихо ответила Лена, глядя прямо перед собой. Решение пришло само собой. Спокойное, твёрдое и окончательное. Развод.
Терпения хватило ещё на пару дней. Тихих, напряжённых дней, когда Лена, механически делая домашние дела, прокручивала в голове предстоящий разговор. Но Роман, казалось, ничего не замечал, продолжая играть роль заботливого мужа. И вот это лицемерие и стало последней каплей. Вечером, когда он в новой рубашке собирался на очередные «переговоры», Лена не выдержала. Она просто встала в дверях, преграждая ему путь. Разговор получился коротким и уродливым. Он всё отрицал, потом кричал, что она сама во всём виновата, что ему, видите ли, «не хватало тепла». А когда понял, что Лена непреклонна и слово «развод» прозвучало вслух, схватил телефон и, как обиженный ребёнок, тут же позвонил главной защитнице — маме. Лена слышала обрывки фраз: «Она меня выгоняет! Хочет всё отнять! На улицу!». Роман хлопнул дверью и ушёл. А не прошло и часа, как в дверь властно позвонили. На пороге стояла Валентина Петровна, а за её спиной маячил незнакомый мужчина. Свекровь, не поздоровавшись, проследовала прямо в гостиную, и её спутник с фотоаппаратом наперевес — за ней. Это была уже не просто наглость. Это было объявление войны.
— А что здесь, собственно, происходит? — голос Лены прозвучал неожиданно твёрдо и громко.
На лице свекрови не было ни тени смущения. Наоборот, оно выражало праведное торжество.
— А вот и хозяюшка наша! Ленуся, знакомься, это — риэлтор. Мы квартиру к продаже готовим.
Лена на секунду потеряла дар речи.
— К какой ещё продаже? Это моя квартира!
— Ну, как это твоя? — ухмыльнулась Валентина Петровна. — Жильё-то в браке куплено, значит, общее. Понимаешь ли, раз уж вы с Ромочкой расходитесь, то ему половина по закону положена. А ему деньги нужны, на новый старт, так сказать. Так что мы свою долю продаём.
Это было уже за гранью. Лена почувствовала, как к горлу подкатывает волна гнева, но тут же её погасила. Спокойствие. Только спокойствие.
— Валентина Петровна, я вас очень прошу, — начала она ровным голосом, — вместе с вашим… специалистом… покинуть мою квартиру.
— Ишь ты, какая деловая! — взвилась свекровь. — Твою квартиру? Да ты тут никто! Это квартира моего сына! Так что собирай свои манатки и убирайся отсюда, пока раздел идёт! Не мешай людям работать!
Риэлтор неловко переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Он явно не ожидал такого поворота.
Но Лена уже не слушала. Она молча достала из сумки телефон и набрала номер.
— Алло, полиция? Я хотела бы сообщить, что в моей квартире находятся посторонние люди, которые отказываются её покинуть. Да, угрожают. Пришлите, пожалуйста, наряд.
Валентина Петровна на мгновение опешила, а потом её лицо исказилось от ярости.
— Ах ты ж… Да ты… милицией мне угрожать? Да я на тебя…
Договорить она не успела. Лена с непроницаемым лицом отошла к окну, ожидая. Она знала, что правда на её стороне. И эта уверенность придавала ей сил. Она больше не была той забитой и уставшей женщиной, которая готова была всё терпеть ради призрачного семейного счастья. Эта женщина умерла там, в торговом центре, у столика с двумя чашками капучино.
Участковый, молодой лейтенант, приехал на удивление быстро. Валентина Петровна тут же кинулась к нему, размахивая руками и выкрикивая что-то про «захват чужого имущества» и «неблагодарную невестку». Лейтенант терпеливо её выслушал, а затем повернулся к Лене.
— Ваши документы на квартиру, пожалуйста.
Лена молча прошла в комнату и вернулась с папкой. Она спокойно, один за другим, выложила на стол документы: договор купли-продажи, где единственным собственником была указана она, Елена Викторовна Смирнова. А затем — главный козырь. Выписку с её личного банковского счёта, открытого задолго до замужества, которая неопровержимо доказывала, что вся сумма за квартиру была переведена продавцу именно с этого счёта. Это были её личные накопления, её наследство от бабушки, которое она берегла много лет.
Участковый внимательно изучил бумаги, потом поднял глаза на свекровь и риэлтора.
— Уважаемые граждане, — вежливо, но твёрдо произнёс он. — Данная квартира является личной собственностью гражданки Смирновой, поскольку приобретена на её личные средства, имевшиеся до вступления в брак. Совместно нажитым имуществом она не является. Прошу вас покинуть помещение. В противном случае я буду вынужден составить протокол о нарушении неприкосновенности жилища.
Лицо Валентины Петровны вытянулось. Она смотрела то на полицейского, то на документы, то на Лену, и в её глазах плескалось откровенное недоумение, смешанное со злобой. Она была так уверена в своей правоте, в своей хитрости. Как же так?
Суд, конечно же, состоялся. Роман, подстрекаемый матерью, подал на раздел имущества, требуя свою законную, как он считал, половину. На заседании он выглядел растерянным, всё время оглядываясь на мать, которая сидела с каменным лицом, готовая к бою. Они, видимо, до последнего верили, что смогут что-то отсудить, что какой-то лазейкой, каким-то крючком им удастся зацепиться за эту квартиру.
Но Лена была готова. Она снова и снова, теперь уже перед судьёй, предъявляла свои неопровержимые доказательства: договор, выписки, свидетельства о происхождении денег, доказательства перевода личных накоплений до свадьбы. Адвокат Романа пытался что-то говорить про «неотделимые улучшения», про ремонт, который они якобы делали вместе, но и тут у Лены нашлись все чеки на стройматериалы, оплаченные с её же карты. Вердикт суда был предсказуем и окончателен: признать квартиру личной собственностью Елены Смирновой, не подлежащей разделу.
Шок на лицах Романа и его матери был почти комичен. Они смотрели на судью, словно не веря своим ушам. Вся их тщательно выстроенная схема, их уверенность в том, что можно будет легко отнять у «этой дуры» половину её жилья, рассыпалась в прах. Они проиграли. Вчистую.
В тот же вечер Лена вызвала мастера и поменяла замки в квартире. Выбросила старую рубашку Романа, забытую в шкафу. Переставила мебель в гостиной так, как всегда хотела, но не решалась. Открыла окно настежь, впуская в комнату свежий вечерний воздух. И впервые за долгие, долгие восемь лет она почувствовала настоящий, звенящий покой. Это был не просто конец её брака. Это было начало её новой жизни. Жизни, в которой она сама решала, кого впускать в свой дом. И незваным гостям в ней больше не было места. Никогда.