«Сырое» — фильм не про вегетарианство. И даже не про сыроедов. Хотя в начале покажется, что сюжет рассказывает именно об этом. Или, как минимум, о фобиях, связанных с кровью, насилием, пост-травматическим синдромом. Вступительная сцена с аварией и следующая сцена в кафетерии, где девочке дают пюре с мясной фрикаделькой, наводит на мысль об ортодоксальных веганах в гастрономически комфортных условиях, при которых человек не добывает пищу в борьбе с природой, а придумывает всё более затейливые варианты для истощения организма.
Но «Сырое» — не про веганов и не про отрицание крови, жестокости, тяги к убийству.
Наоборот, «Сырое» про тех, в ком эта тяга живет. Причем живет унаследовано, генетически, институализировано, если угодно.
В рамках кинематографической фантазии фильм предлагает множество тем. Люди-хищники в роли ветеринаров — один из ярких образов для социальных конструкций. Второй образ — общество, укрывающее болезненные девиации за фасадом благообразия и традиций.
При этом — уже в который раз — возникает чувство, что такая острая, надрывно звенящая история является не криком боли, а демонстрацией децибел. Все чаще режиссеры (кроме маргинальных документалистов и конспирологов в сомбреро из фольги) обходят актуальные проблемы стороной и пугают зрителя симулякрами.
Отказ от традиционных ценностей, методическая дестабилизация европейских государств, политическая сервильность Старого света, медленное, настойчивое экономическое самоубийство Европы — сценаристам не интересны. Но говорить о надуманных проблемах, изобретать трагедию и сопереживать фантомам — в этом современное европейское искусство достигло небывалых высот.
Например, можно отправить девочку, которая не любит животных, учиться на ветеринара — и наполнить ее жаждой крови.
Сделать девочку лучшей на курсе — чтобы профессор, страдающий мизогинией, снизил ей балл.
Рассказать историю о студентке с избыточным весом.
Поселить героиню с гомосексуалистом.
Добавить эмансипации и небритых подмышек.
И обязательно помочиться стоя — иначе женское начало не утвердит себя в полной мере.
Можно соткать реальность из фантазий постмодернистской мифологии, чтобы рассуждать о жестокости, которую пробуждает в кинематографических людях кинематографическая окружающая среда, не замечая происходящего в объективном мире. Чем такая подмена отличается от эмоциональных игр, в которые играют родители главной героини, наполняя девочку фальсифицированной историей о самой себе и своей семье?
Откуда это стремление отвернуться от полыхающего мира и не замечать пожар реальных проблем? Желание зажечь спичку — и разглядывать искусственно созданный огонек в самое крупное увеличительное стекло?
Пожар ведь никуда не денется и только разгорится сильнее. Сколько не снимай кинолент о беспомощных, слабых мужчинах и талантливых женщинах-хищницах. Цветущих самках богомола, подавляющих свою альфа-натуру, чтобы вписаться в традиционный социум, но готовых к агрессивному каннибализму и доминированию в трофической цепи.
«Я уверен, что ты найдёшь выход, дочь», — говорит отец героини.
Хочется добавить: «Повзрослеешь и не дашь другим людям хозяйничать в своей голове».